Чеховский спектакль сегодня: доказательство от противного
«СВАДЬБА» А.П. Чехова
режиссёр Владимир Панков
Национальный Академический театр имени Янки Купалы (Минск)
«Свадьба» - одноактный чеховский водевиль, который мы уже более полувека воспринимаем в границах, заданных гомерически-смешным фильмом Исидора Анненского с Эрастом Гариным в роли жениха Апломбова и Зоей Фёдоровой-невестой Дашенькой. Это оттуда - не из пьесы, из фильма - слова невесты: «Ах, маменька, больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд», так органично ложившиеся на образ пошлой мещанской свадьбы, плоть от плоти которой были маменька (Фаина Раневская), колоритная акушерка Змеюкина (Вера Марецкая) и телеграфист Ять (Сергей Мартинсон). Собственно, единственным человеком на той свадьбе был старичок-генерал, пополнивший собой галерею хрестоматийных образов «маленького человека» русской литературы.
Не так в спектакле Владимира Панкова. Первое, что видит зритель, - гротескный, отталкивающий в своей определённости облик старухи-невесты (Зинаида Зубкова), из-за спины которой выглядывает Смерть. Вызывающе преклонный возраст невесты привносит в ситуацию ясность, граничащую с жестокостью: готовится брак старой девы и меркантильного жениха, нечто заведомо некрасивое, уродливое в своей сути. Сама свадьба почти сразу переходит в шабаш, впрочем, со своим чином. В глазах троится: три мамаши, три Змеюкиных в длинных облегающих платьях из яркого батика, три телеграфиста Ятя, музыканты флотского оркестра; и все одновременно расползаются по сцене в разные стороны (как только уместилось столько народу?), не уследишь, кто куда. Фонограмма белорусского текста перемежается русским переводом, слова «разыгрываются» через музыку («саундрама» - изобретение режиссёра), проявляющей лукавые или щемящие обертоны персонажей, открывающихся то с трогательной, то с комической стороны. Спектакли Панкова обращены к искушённому зрителю, который сумеет оценить игру режиссёра с литературным и музыкальным материалом (в моём случае, к сожалению, не в коня корм), воздав должное его способности наслаивать один образ на другой. В каждой реплике режиссёр слышит музыкальную фразу, интонацию, которая играет в саундраме ключевую роль. «Махайте на меня, махайте», - басом распеваемое одной из Змеюкиных, - крутилось ещё неделю после спектакля. И то, как она брутальным шёпотом хрипела в микрофон пушкинскую строчку из романса, перевранную пьяным телеграфистом: «Я вас любил, любовь ещё возможна». Этот прибой звуков, умножение фигур, варьирующих на разные голоса чеховские фразы, служил созданию образа избыточествующего праздника (свадьба!), изобилия, излишества как такового.
И в этой суете хлопочет о том, чтобы всё было как у людей, мамаша, советская мещанка образца 1970-х, в строгом сером костюме «секретарши обкома партии» и с пафосным пучком на голове, - пошлая обыкновенной пошлостью, лукавая нехитрым таким лукавством. Осваивается растерянный жених, вступающий в брак по расчёту, но ведь с такой великовозрастной невестой, как в спектакле Панкова, иначе как бы и быть не может. Тише воды, ниже травы ведёт себя невеста, то и дело пренебрегаемая своим женихом. Где-то в углу с энтузиазмом распевают репертуар своей молодости старики-родители. «Что ж, люди как люди», - словно повторяет режиссёр вслед за Булгаковым. Но в этой обыкновенной человеческой жизни вполне серьёзно задыхается наиболее утончённая из Змеюкиных. «Фи, как вы вульгарны!» и «Мне душно! Дайте мне атмосферы!» говорится медленно, тихо, со слезами в глазах и почти безо всякой надежды. И перед этой внезапной тонкостью искренне теряется и недоумевает пьяный в стельку телеграфист Ять. Тот же вопль души, без малейшего юмора, режиссёр вкладывает в уста кротко сносящей все обиды невесты, которой не жалко, не может быть жалко жениху (ему на этой свадьбе должно быть жалко самого себя) и никому. И нам, зрителям, тоже: глядя на кричащее сочетание морщинистого лица и белизны свадебного наряда, мы готовы сочувствовать жениху, разделить его чувство брезгливости и холодности к невесте. И на этой мысли нужно себя поймать! Мы, зрители, в одной компании с гостями, участвующими в этой комедии на самых неприглядных ролях, к которым более полувека не имели никакого отношения. Из этой-то изначальной жестокости ситуации, к которой мы оказываемся причастны с первых минут спектакля, должно заново родиться - на преодолении, вопреки - человеческое в нас. И чтобы не солидаризироваться с женихом по фамилии Апломбов и не смешаться со Змеюкиными и Ятями, нужно сразу увидеть, сразу сказать себе: она человек, прежде всего - человек.
Ближе к финалу во всю ширину сцены ставят огромный стол (напоминающий - намеренно ли, случайно ли - о знаменитой мизансцене Мейерхольда в «Горе уму»), и зритель видит длинный ряд торчащих из-за стола физиономий, на глазах скисающих от скуки, навеваемой флотским жаргоном маразматичного «генерала». Внушение хозяйки, хлопнувшей наконец кулаком по столу, пробуждает гостя от упоительных грёз о прошлом и приближает развязку. Забытая гостями и женихом невеста, вместо которой жених с видимым удовольствием целует одну из Змеюкиных, униженная уже самим фактом этого брака и чужая на собственном празднике, она - единственная, кто из глубины своего унижения способен услышать и утешить обиженного старика, защитить всех униженных и оскорблённых. «Они хотят (не "хочут"!) свою образованность показать и говорят о непонятном», - взывает она к милосердию супруга, объясняя и оправдывая вызывающее поведение Ятя. Но вот и сама мамаша, суровая с капитаном, не сдюжившим роль свадебного генерала, оказывается «маленьким человеком»: «А ежели вы знали, что Эпаминонд Максимыч из интересу женится, то что же вы раньше молчали? Я её, может, вскормила, вспоила, взлелеяла... берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою...» А призванный ею к порядку «генерал» Ревунов-Караулов (Геннадий Овсянников) не только трогает наше сердце, но и веселит его, потому что он такой же «маленький человек» в этом спектакле, как и все прочие, такой же жалкий, смешной и - достойный уважения и сочувствия. И в этом обобщении - все мы люди, все мы маленькие - пронзительная чеховская нота этого спектакля.
И тогда нагромождение мамаш, Змеюкиных и Ятей, в первые минуты спектакля сводившее с ума, воспринимается уже всерьёз: как проявление различных граней одного и того же персонажа - трогательных и смешных, пошлых и тонких, более или менее артикулированных, иногда не слишком далеко отстоящих друг от друга и всё же бесчисленных, неисчерпаемых, человеческих. Или наоборот: как стирание различий между нами (что, в принципе, одно и то же). Своим прочтением «Свадьбы» режиссёр напоминает нам простую, в сущности, мысль: пошлость растёт и размножается сама собой, как сорная трава, и если не сопротивляться, нет шансов остаться незатронутой ею. А красота, как Царство Небесное, усилием берётся, сопротивлением злу, хотя бы распознанием его, такого обыденного, такого тоже человеческого, такого родного нам.
Отрывки из спектакля (правда, с другим составом исполнителей, чет тот, что видела я) и интервью с режиссёром можно посмотреть на портале infox.ru:
http://www.infox.ru/afisha/theatre/2010/01/27/svadba.phtml
режиссёр Владимир Панков
Национальный Академический театр имени Янки Купалы (Минск)
«Свадьба» - одноактный чеховский водевиль, который мы уже более полувека воспринимаем в границах, заданных гомерически-смешным фильмом Исидора Анненского с Эрастом Гариным в роли жениха Апломбова и Зоей Фёдоровой-невестой Дашенькой. Это оттуда - не из пьесы, из фильма - слова невесты: «Ах, маменька, больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд», так органично ложившиеся на образ пошлой мещанской свадьбы, плоть от плоти которой были маменька (Фаина Раневская), колоритная акушерка Змеюкина (Вера Марецкая) и телеграфист Ять (Сергей Мартинсон). Собственно, единственным человеком на той свадьбе был старичок-генерал, пополнивший собой галерею хрестоматийных образов «маленького человека» русской литературы.
Не так в спектакле Владимира Панкова. Первое, что видит зритель, - гротескный, отталкивающий в своей определённости облик старухи-невесты (Зинаида Зубкова), из-за спины которой выглядывает Смерть. Вызывающе преклонный возраст невесты привносит в ситуацию ясность, граничащую с жестокостью: готовится брак старой девы и меркантильного жениха, нечто заведомо некрасивое, уродливое в своей сути. Сама свадьба почти сразу переходит в шабаш, впрочем, со своим чином. В глазах троится: три мамаши, три Змеюкиных в длинных облегающих платьях из яркого батика, три телеграфиста Ятя, музыканты флотского оркестра; и все одновременно расползаются по сцене в разные стороны (как только уместилось столько народу?), не уследишь, кто куда. Фонограмма белорусского текста перемежается русским переводом, слова «разыгрываются» через музыку («саундрама» - изобретение режиссёра), проявляющей лукавые или щемящие обертоны персонажей, открывающихся то с трогательной, то с комической стороны. Спектакли Панкова обращены к искушённому зрителю, который сумеет оценить игру режиссёра с литературным и музыкальным материалом (в моём случае, к сожалению, не в коня корм), воздав должное его способности наслаивать один образ на другой. В каждой реплике режиссёр слышит музыкальную фразу, интонацию, которая играет в саундраме ключевую роль. «Махайте на меня, махайте», - басом распеваемое одной из Змеюкиных, - крутилось ещё неделю после спектакля. И то, как она брутальным шёпотом хрипела в микрофон пушкинскую строчку из романса, перевранную пьяным телеграфистом: «Я вас любил, любовь ещё возможна». Этот прибой звуков, умножение фигур, варьирующих на разные голоса чеховские фразы, служил созданию образа избыточествующего праздника (свадьба!), изобилия, излишества как такового.
И в этой суете хлопочет о том, чтобы всё было как у людей, мамаша, советская мещанка образца 1970-х, в строгом сером костюме «секретарши обкома партии» и с пафосным пучком на голове, - пошлая обыкновенной пошлостью, лукавая нехитрым таким лукавством. Осваивается растерянный жених, вступающий в брак по расчёту, но ведь с такой великовозрастной невестой, как в спектакле Панкова, иначе как бы и быть не может. Тише воды, ниже травы ведёт себя невеста, то и дело пренебрегаемая своим женихом. Где-то в углу с энтузиазмом распевают репертуар своей молодости старики-родители. «Что ж, люди как люди», - словно повторяет режиссёр вслед за Булгаковым. Но в этой обыкновенной человеческой жизни вполне серьёзно задыхается наиболее утончённая из Змеюкиных. «Фи, как вы вульгарны!» и «Мне душно! Дайте мне атмосферы!» говорится медленно, тихо, со слезами в глазах и почти безо всякой надежды. И перед этой внезапной тонкостью искренне теряется и недоумевает пьяный в стельку телеграфист Ять. Тот же вопль души, без малейшего юмора, режиссёр вкладывает в уста кротко сносящей все обиды невесты, которой не жалко, не может быть жалко жениху (ему на этой свадьбе должно быть жалко самого себя) и никому. И нам, зрителям, тоже: глядя на кричащее сочетание морщинистого лица и белизны свадебного наряда, мы готовы сочувствовать жениху, разделить его чувство брезгливости и холодности к невесте. И на этой мысли нужно себя поймать! Мы, зрители, в одной компании с гостями, участвующими в этой комедии на самых неприглядных ролях, к которым более полувека не имели никакого отношения. Из этой-то изначальной жестокости ситуации, к которой мы оказываемся причастны с первых минут спектакля, должно заново родиться - на преодолении, вопреки - человеческое в нас. И чтобы не солидаризироваться с женихом по фамилии Апломбов и не смешаться со Змеюкиными и Ятями, нужно сразу увидеть, сразу сказать себе: она человек, прежде всего - человек.
Ближе к финалу во всю ширину сцены ставят огромный стол (напоминающий - намеренно ли, случайно ли - о знаменитой мизансцене Мейерхольда в «Горе уму»), и зритель видит длинный ряд торчащих из-за стола физиономий, на глазах скисающих от скуки, навеваемой флотским жаргоном маразматичного «генерала». Внушение хозяйки, хлопнувшей наконец кулаком по столу, пробуждает гостя от упоительных грёз о прошлом и приближает развязку. Забытая гостями и женихом невеста, вместо которой жених с видимым удовольствием целует одну из Змеюкиных, униженная уже самим фактом этого брака и чужая на собственном празднике, она - единственная, кто из глубины своего унижения способен услышать и утешить обиженного старика, защитить всех униженных и оскорблённых. «Они хотят (не "хочут"!) свою образованность показать и говорят о непонятном», - взывает она к милосердию супруга, объясняя и оправдывая вызывающее поведение Ятя. Но вот и сама мамаша, суровая с капитаном, не сдюжившим роль свадебного генерала, оказывается «маленьким человеком»: «А ежели вы знали, что Эпаминонд Максимыч из интересу женится, то что же вы раньше молчали? Я её, может, вскормила, вспоила, взлелеяла... берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою...» А призванный ею к порядку «генерал» Ревунов-Караулов (Геннадий Овсянников) не только трогает наше сердце, но и веселит его, потому что он такой же «маленький человек» в этом спектакле, как и все прочие, такой же жалкий, смешной и - достойный уважения и сочувствия. И в этом обобщении - все мы люди, все мы маленькие - пронзительная чеховская нота этого спектакля.
И тогда нагромождение мамаш, Змеюкиных и Ятей, в первые минуты спектакля сводившее с ума, воспринимается уже всерьёз: как проявление различных граней одного и того же персонажа - трогательных и смешных, пошлых и тонких, более или менее артикулированных, иногда не слишком далеко отстоящих друг от друга и всё же бесчисленных, неисчерпаемых, человеческих. Или наоборот: как стирание различий между нами (что, в принципе, одно и то же). Своим прочтением «Свадьбы» режиссёр напоминает нам простую, в сущности, мысль: пошлость растёт и размножается сама собой, как сорная трава, и если не сопротивляться, нет шансов остаться незатронутой ею. А красота, как Царство Небесное, усилием берётся, сопротивлением злу, хотя бы распознанием его, такого обыденного, такого тоже человеческого, такого родного нам.
Отрывки из спектакля (правда, с другим составом исполнителей, чет тот, что видела я) и интервью с режиссёром можно посмотреть на портале infox.ru:
http://www.infox.ru/afisha/theatre/2010/01/27/svadba.phtml