Пять пудов любви, или Воспоминание о Чайке
«ЧАЙКА» А.П. Чехова
режиссёр Юрий Бутусов, Сатирикон
Тут за мной ещё должок. В конце мая ходили с приятелем на «Чайку» Бутусова и до сих пор не удосужилась о ней написать. А всё потому, что она казалась мне чересчур значительной, чтобы писать о ней просто-запросто с ходу на ходу, как о других спектаклях, а времени на основательную писанину не было. Ну, и что в результате? Дождалась, пока спектакль окончательно перегорел и почти стёрся из памяти.
Лев, ну, Вы не угадали, что этот спектакль мне не понравится:) Но и друзья-коллеги, предрекавшие мой восторг, тоже ошиблись. Фифти-фифти. Всё потому, что спектакль чересчур затянутый, неоправданно длинный; можно резать и резать. Вот сократить вдвое - и будет шедевр. А шедевральных моментов в нём, на самом деле, есть. Так и сидела весь спектакль: это да, а это нет, это налево, а это направо…
Вот вышел ТРЕПЛЕВ (Тимофей Трибунцев). Современный парень в клетчатой рубашке, как будто мы на репетиции в современном театре. Немного облезлый, как дворовый щенок, - нелюбимый сын, неудачливый драматург, незадачливый влюблённый. Вышел и погнал монолог. Скороговоркой, напористо, пафосно, но... непонятно: а пафос в чём? И вместе с тем условно, не психологически, с ходу задавая дистанцию, препятствующую отождествлению. Он будет смешон и несчастлив, а мы будем глазеть на него с безмятежным любопытством и ловить себя на внезапном сочувствии к этому актёру драматургу погорелого театра.
Заречная почему-то ходит в чёрном, хотя при этом говорится, что «в белом»; зато Маша, которая в пьесе как раз «вечно ходит в чёрном», в спектакле отнюдь не так последовательна. Что-то это всё значит, эта вызывающая необязательность по отношению к тексту, но что именно - не поняла.
МАША - редкая красавица (Марьяна Спивак). Такой обворожительной Маши я не видала ещё ни в одной «Чайке». Она вся любовь. А любовь в этом спектакле равно страсть. Бутусов поставил наконец «Чайку» как пьесу, в которой «пять пудов любви». Пьесу, в которой все влюблены и все невпопад. Все любят не тех, кто любит их. Поэтому в постановке Бутусова в чеховской «Чайке» нет второстепенных лиц. От первого до последнего слова (а между ними пять часов с тремя антрактами) здесь бушуют страсти. Страсти любовные, страсть к творчеству, к успеху, к поклонению… Костя Треплев - страстный влюблённый, боготворящий любимую женщину. Страстный творец, толкующий про «новые формы». Недолюбленный ребёнок, страстно ищущий материнской ласки.
.jpg)
У каждой страсти своё лицо. Поэтому страсть немолодой уже женщины к своему любовнику, её ревность к Заречной - это одна АРКАДИНА (Лика Нифонтова), а страсть эгоцентричной актрисы, эгоистичной женщины, всеми правдами и неправдами стяжающей внимание к себе - другая (Полина Райкина). Это двоение персонажей, как и повторы сцен с вариациями на тему, - ключевая особенность бутусовской «Чайки», её фирменное качество.
ТРИГОРИН (Денис Суханов), как ржавчиной, изъеден рефлексией: талантлив он или нет. Когда он раскладывает перед восторженной Ниной свою жизнь («ни дня без строчки»), в которой он не знает ни минуты покоя, а Нина его «отказывается понимать», он, кажется, готов убить эту бестолочь за её непонятливость. Так тяжело ему бремя его призвания. Он мученик творчества. А ещё - герой-любовник, то брутальный, то слабый и бесхарактерный. Тщеславный и ревнивый к успехам своих коллег, того же Треплева. Ещё - потребитель, безжалостный и равнодушный. Легко загорающийся и так же скоро охладевающий.
МЕДВЕДЕНКО (Антон Кузнецов) меньше всего похож на учителя. В этом спектакле неважно, что он учитель, неважно, кто он, кем служит, чем зарабатывает на хлеб. Важно только, что он беззаветно любит Машу. А в этом он ничуть не уступает традиционным протагонистам пьесы. Обычно Медведенко смешон, потому что жалок, а жалким, по Чехову, нельзя быть, не надо, а в спектакле Бутусова Медведенко держится с чувством собственного достоинства. Другой вопрос, что ему дела нет до того, что о нём подумают. Главное, Маша его не любит, ребёнок грудной второй день без матери… И вот он ходит за ней, уговаривает, отчаивается и снова ходит… И его так жалко!... И вместе с тем, сам он не принял бы этой жалости... И всех жалко - и Машу, безнадёжно влюблённую в Треплева. И Треплева, так же безнадёжно любящего Нину. И Машину маму, эту назойливую муху, пошлячку Полину Андреевну (ещё одна роль Лики Нифонтовой) - в этом спектакле обыкновенную несчастную тётку, живущую с грубым, неотёсанным мужем и жалобно скулящую в жилетку Дорну.
ДОРН (Артём Осипов) - олицетворение успеха, жизни, прожитой на вид легко и гладко, без сучка, без задоринки. Вот кто артист, вкусивший славы. Герой-любовник, заноза в женском сердце. Это для нас, зрителей, он клоун, а для Полины Андреевны и Аркадиной дон-жуан в ореоле своей дон-жуанской славы. И только на какую-то секунду приоткрывается, что в этой жизни уездного врача не было ни минуты покоя, не омрачённой страхом, что тебя среди ночи сорвут с места, достанут из-под тёплого одеяла и потащат к больному в ночь, в непогоду.
Комичный, но очень человечный СОРИН (Владимир Большов), который мог бы стать украшением любого психологического театра. В этом условном, игровом спектакле он как засланный казачок. Персонаж с разработанной, хорошо просматривающейся «закадровой» биографией, про которого понимаешь всё и даже больше.
ЗАРЕЧНУЮ (Агриппина Стеклова) Бутусов впервые на моей памяти сделал нелепой, косолапой, ширококостной деревенской фефелой, которая в треплевском спектакле внезапно преображается в породистую красавицу, декламирующую: «Люди, львы, орлы, куропатки…». И понимаешь, эта Заречная - талантливая актриса. Потом, после провала костиной пьесы, она снова становится провинциальной дурочкой, которая мечтает о славе, воображая её самым пошлым образом: томная кинодива в зените «звёздной болезни», в ореоле начёсанных рыжих волос, в солнцезащитных очках с чёрными стёклами, готовая милостиво взимать дань обожания с поклонников. Треплев говорит ей о том, как она переменилась; ей это неприятно, но и только. Входит Тригорин - она тушуется по-настоящему и выходит из образа. Может быть, в этой оголённости, откровенности страсти - главная фишка бутусовского спектакля, в котором действующие лица по ходу действия переходят от одной страсти к другой, и так, на углях, всю пьесу. Когда в конце эта Заречная говорит Треплеву о том, что она поняла, что главное в театре - не слава, не успех, а тяжкий труд, ей, именно ей невозможно не поверить. Слишком велико расстояние, разделяющее тщеславную и наивную девочку из первого действия и зрелую женщину, пережившую смерть ребёнка и познавшую каторжные муки творчества.
Есть ещё пара незнакомых персонажей, как мужских, так и женских. Кроме того, на сцену периодически выходит сам режиссёр. Он закрывает каждое действие своей отчаянной плясовой, и видно, что ему в кайф вариться в этом котле, гореть и сгорать в огне этих страстей. Это спектакль взрывного, открытого темперамента. Изобилующий фронтальными мизансценами и уморительными «живыми картинами». Временами переходящий в эстрадный номер, в концерт и срывающий соответствующие аплодисменты. И какая только музыка ни звучит в этом спектакле! Era, Procol Harum, Yiruma, Roger Eno, Wardrobe, Nils Petter Molvaer, Arild Andersen, Medecki, T-Bone Burnett, «Сaravan» Дюка Эллингтона, «Tombe la neige» Salvatore Adamo, а также марш Фаустаса Латенаса из «Tрёх сестер» Некрошюса и музыка румынских цыган.
Всё это изобилие вызывает двойственные чувства. Иногда досадуешь: можно было бы и лаконичнее; а иногда видишь в этой избыточности глубокий смысл. В Нину навсегда западают цинические слова Тригорина о том, как вся её жизнь и любовь всей жизни послужит «сюжетом для небольшого рассказа». Сцена прокручивается снова и снова, пока её осознание не проходит полный цикл от лёгкого удивления до исступлённого отчаянья. Сцена перевязки с головы до ног испачканного в крови Треплева (так и ждёшь, что он закричит: "Помогите, истекаю клюквенным соком!") повторяется до тех пор, пока отвращение матери к сыну не находит выхода и не выплёскивается со всей откровенностью. Сцену финального разговора Треплева с Ниной играют четыре, кажется, раза. На сцену по очереди выходят все несчастливые пары: Маша и Медведенко, Полина Андреевна и Дорн, Аркадина и Тригорин, Нина и Треплев. И разыгрывают один и тот же текст в разных тональностях, варьируя его на все лады: и пошло, и балаганно-гротескно, и фарсово, и страстно, поднимая его наконец на трагическую высоту. Ситуация Треплева и Нины - ключевая для этого спектакля. В ней зашифровано главное: все мы, по Бутусову, «попали в водоворот», где каждый любит не того, кого надо.
На сайте театра куча фотографий жлобского размера.
режиссёр Юрий Бутусов, Сатирикон
Тут за мной ещё должок. В конце мая ходили с приятелем на «Чайку» Бутусова и до сих пор не удосужилась о ней написать. А всё потому, что она казалась мне чересчур значительной, чтобы писать о ней просто-запросто с ходу на ходу, как о других спектаклях, а времени на основательную писанину не было. Ну, и что в результате? Дождалась, пока спектакль окончательно перегорел и почти стёрся из памяти.
Лев, ну, Вы не угадали, что этот спектакль мне не понравится:) Но и друзья-коллеги, предрекавшие мой восторг, тоже ошиблись. Фифти-фифти. Всё потому, что спектакль чересчур затянутый, неоправданно длинный; можно резать и резать. Вот сократить вдвое - и будет шедевр. А шедевральных моментов в нём, на самом деле, есть. Так и сидела весь спектакль: это да, а это нет, это налево, а это направо…
Вот вышел ТРЕПЛЕВ (Тимофей Трибунцев). Современный парень в клетчатой рубашке, как будто мы на репетиции в современном театре. Немного облезлый, как дворовый щенок, - нелюбимый сын, неудачливый драматург, незадачливый влюблённый. Вышел и погнал монолог. Скороговоркой, напористо, пафосно, но... непонятно: а пафос в чём? И вместе с тем условно, не психологически, с ходу задавая дистанцию, препятствующую отождествлению. Он будет смешон и несчастлив, а мы будем глазеть на него с безмятежным любопытством и ловить себя на внезапном сочувствии к этому актёру драматургу погорелого театра.
Заречная почему-то ходит в чёрном, хотя при этом говорится, что «в белом»; зато Маша, которая в пьесе как раз «вечно ходит в чёрном», в спектакле отнюдь не так последовательна. Что-то это всё значит, эта вызывающая необязательность по отношению к тексту, но что именно - не поняла.
МАША - редкая красавица (Марьяна Спивак). Такой обворожительной Маши я не видала ещё ни в одной «Чайке». Она вся любовь. А любовь в этом спектакле равно страсть. Бутусов поставил наконец «Чайку» как пьесу, в которой «пять пудов любви». Пьесу, в которой все влюблены и все невпопад. Все любят не тех, кто любит их. Поэтому в постановке Бутусова в чеховской «Чайке» нет второстепенных лиц. От первого до последнего слова (а между ними пять часов с тремя антрактами) здесь бушуют страсти. Страсти любовные, страсть к творчеству, к успеху, к поклонению… Костя Треплев - страстный влюблённый, боготворящий любимую женщину. Страстный творец, толкующий про «новые формы». Недолюбленный ребёнок, страстно ищущий материнской ласки.
У каждой страсти своё лицо. Поэтому страсть немолодой уже женщины к своему любовнику, её ревность к Заречной - это одна АРКАДИНА (Лика Нифонтова), а страсть эгоцентричной актрисы, эгоистичной женщины, всеми правдами и неправдами стяжающей внимание к себе - другая (Полина Райкина). Это двоение персонажей, как и повторы сцен с вариациями на тему, - ключевая особенность бутусовской «Чайки», её фирменное качество.
ТРИГОРИН (Денис Суханов), как ржавчиной, изъеден рефлексией: талантлив он или нет. Когда он раскладывает перед восторженной Ниной свою жизнь («ни дня без строчки»), в которой он не знает ни минуты покоя, а Нина его «отказывается понимать», он, кажется, готов убить эту бестолочь за её непонятливость. Так тяжело ему бремя его призвания. Он мученик творчества. А ещё - герой-любовник, то брутальный, то слабый и бесхарактерный. Тщеславный и ревнивый к успехам своих коллег, того же Треплева. Ещё - потребитель, безжалостный и равнодушный. Легко загорающийся и так же скоро охладевающий.
МЕДВЕДЕНКО (Антон Кузнецов) меньше всего похож на учителя. В этом спектакле неважно, что он учитель, неважно, кто он, кем служит, чем зарабатывает на хлеб. Важно только, что он беззаветно любит Машу. А в этом он ничуть не уступает традиционным протагонистам пьесы. Обычно Медведенко смешон, потому что жалок, а жалким, по Чехову, нельзя быть, не надо, а в спектакле Бутусова Медведенко держится с чувством собственного достоинства. Другой вопрос, что ему дела нет до того, что о нём подумают. Главное, Маша его не любит, ребёнок грудной второй день без матери… И вот он ходит за ней, уговаривает, отчаивается и снова ходит… И его так жалко!... И вместе с тем, сам он не принял бы этой жалости... И всех жалко - и Машу, безнадёжно влюблённую в Треплева. И Треплева, так же безнадёжно любящего Нину. И Машину маму, эту назойливую муху, пошлячку Полину Андреевну (ещё одна роль Лики Нифонтовой) - в этом спектакле обыкновенную несчастную тётку, живущую с грубым, неотёсанным мужем и жалобно скулящую в жилетку Дорну.
ДОРН (Артём Осипов) - олицетворение успеха, жизни, прожитой на вид легко и гладко, без сучка, без задоринки. Вот кто артист, вкусивший славы. Герой-любовник, заноза в женском сердце. Это для нас, зрителей, он клоун, а для Полины Андреевны и Аркадиной дон-жуан в ореоле своей дон-жуанской славы. И только на какую-то секунду приоткрывается, что в этой жизни уездного врача не было ни минуты покоя, не омрачённой страхом, что тебя среди ночи сорвут с места, достанут из-под тёплого одеяла и потащат к больному в ночь, в непогоду.
Комичный, но очень человечный СОРИН (Владимир Большов), который мог бы стать украшением любого психологического театра. В этом условном, игровом спектакле он как засланный казачок. Персонаж с разработанной, хорошо просматривающейся «закадровой» биографией, про которого понимаешь всё и даже больше.
ЗАРЕЧНУЮ (Агриппина Стеклова) Бутусов впервые на моей памяти сделал нелепой, косолапой, ширококостной деревенской фефелой, которая в треплевском спектакле внезапно преображается в породистую красавицу, декламирующую: «Люди, львы, орлы, куропатки…». И понимаешь, эта Заречная - талантливая актриса. Потом, после провала костиной пьесы, она снова становится провинциальной дурочкой, которая мечтает о славе, воображая её самым пошлым образом: томная кинодива в зените «звёздной болезни», в ореоле начёсанных рыжих волос, в солнцезащитных очках с чёрными стёклами, готовая милостиво взимать дань обожания с поклонников. Треплев говорит ей о том, как она переменилась; ей это неприятно, но и только. Входит Тригорин - она тушуется по-настоящему и выходит из образа. Может быть, в этой оголённости, откровенности страсти - главная фишка бутусовского спектакля, в котором действующие лица по ходу действия переходят от одной страсти к другой, и так, на углях, всю пьесу. Когда в конце эта Заречная говорит Треплеву о том, что она поняла, что главное в театре - не слава, не успех, а тяжкий труд, ей, именно ей невозможно не поверить. Слишком велико расстояние, разделяющее тщеславную и наивную девочку из первого действия и зрелую женщину, пережившую смерть ребёнка и познавшую каторжные муки творчества.
Есть ещё пара незнакомых персонажей, как мужских, так и женских. Кроме того, на сцену периодически выходит сам режиссёр. Он закрывает каждое действие своей отчаянной плясовой, и видно, что ему в кайф вариться в этом котле, гореть и сгорать в огне этих страстей. Это спектакль взрывного, открытого темперамента. Изобилующий фронтальными мизансценами и уморительными «живыми картинами». Временами переходящий в эстрадный номер, в концерт и срывающий соответствующие аплодисменты. И какая только музыка ни звучит в этом спектакле! Era, Procol Harum, Yiruma, Roger Eno, Wardrobe, Nils Petter Molvaer, Arild Andersen, Medecki, T-Bone Burnett, «Сaravan» Дюка Эллингтона, «Tombe la neige» Salvatore Adamo, а также марш Фаустаса Латенаса из «Tрёх сестер» Некрошюса и музыка румынских цыган.
Всё это изобилие вызывает двойственные чувства. Иногда досадуешь: можно было бы и лаконичнее; а иногда видишь в этой избыточности глубокий смысл. В Нину навсегда западают цинические слова Тригорина о том, как вся её жизнь и любовь всей жизни послужит «сюжетом для небольшого рассказа». Сцена прокручивается снова и снова, пока её осознание не проходит полный цикл от лёгкого удивления до исступлённого отчаянья. Сцена перевязки с головы до ног испачканного в крови Треплева (так и ждёшь, что он закричит: "Помогите, истекаю клюквенным соком!") повторяется до тех пор, пока отвращение матери к сыну не находит выхода и не выплёскивается со всей откровенностью. Сцену финального разговора Треплева с Ниной играют четыре, кажется, раза. На сцену по очереди выходят все несчастливые пары: Маша и Медведенко, Полина Андреевна и Дорн, Аркадина и Тригорин, Нина и Треплев. И разыгрывают один и тот же текст в разных тональностях, варьируя его на все лады: и пошло, и балаганно-гротескно, и фарсово, и страстно, поднимая его наконец на трагическую высоту. Ситуация Треплева и Нины - ключевая для этого спектакля. В ней зашифровано главное: все мы, по Бутусову, «попали в водоворот», где каждый любит не того, кого надо.
На сайте театра куча фотографий жлобского размера.