Наши в городе: Эйфман в Москве
«АННА КАРЕНИНА»
Театра балета Бориса Эйфмана, Петербург
Премьера - 2005.
Гастроли на сцене Московского театра оперетты.
Начиналось бледно. Как картинка на экране телевизора. Они сами по себе, мы сами по себе. Первая встреча Анны Карениной и Вронского у Эйфмана происходит не на вокзале, а неизвестно где - неважно где. Важно, что "средь шумного бала": «среди тысяч лиц ты меня узнал, голос различил в толпе…» В роли толпы - пустая сцена. Двое шли каждый в свою сторону и вдруг одновременно обернулись, как оборачивались до них тьмы и тьмы - и в жизни, и в театре. Простовато для человека, поставившего «Евгения Онегина» и «Красную Жизель», и т.д. и т.п. В первом акте мне всё время не хватало режиссёра. Включилась на сцене, где Вронский и Анна маются поодиночке, каждый на своём ложе. С этого момента я перестала сожалеть о том, чем пришлось пожертвовать ради вечера на Эйфмане, и уже не переставала следить за главными героями. В антракте я только успела подумать: не «ах!» - во втором действии не осталось времени даже на такие короткие размышления.
Играл первый состав. Анна (Нина Змиевец) поразительная: выходит на сцену, одно движение, поворот головы - и всё сказано. Каренин (Олег Марков) очень понятный, определённый, такой, как всегда, как у всех. Вронский (Олег Габышев) никакой: «Анна должна была полюбить, и появился Вронский». Мы сидели довольно далеко высоко, лиц было не видно, и временами мне казалось, что на сцене Майя Плисецкая. Силуэт, очерк головы, манера держаться, а может быть, то, что она была так значительна, - не знаю, что именно запустило эту ассоциацию, но она сохранялась до конца.
Эпиграф Толстого к этому спектаклю был бы непонятен. Темы «Мне отмщение, и аз воздам» здесь, кажется, вообще нет. Зерно разрушения не в общественной морали, не в осуждении света, а в самой Анне. В испепеляющей её страсти: в одночасье она сгорает, как свеча. Никаких проволОчек: все этапы действия, все состояния Анны, все вехи её отношений с Вронским обозначены по одному разу, одним стежком. Блистательная дама, любимая жена и нежная мать вначале, затем любящая женщина и страстная любовница, она в один момент становится для Вронского обузой, и ещё до того, как он сам успевает это осознать, отчаянно кидается в омут наркотического забытья. Эйфман не пожалел, отвёл целую сцену видениям Анны «под кайфом» поставлено похоже на сон Татьяны, только бледнее. Ещё недавно, только-только был бал-маскарад с буйством красок, и вот - все цвета померкли, всё стало серым, бесцветным. Потрясающе придуман этот образ наркоманки Анны: «голая», в трико телесного цвета, но неживого, сероватого оттенка. Вместо любящей элегантной женщины, отзывавшейся на каждое прикосновение любимого, - живой труп, опустившаяся, истеричная кукла со взвинченной психикой, погружённая в свои мрачные видения, непроницаемая для позывных извне. Там, где раньше жило чувство, - оголённые нервы. Уже не страсть, а жалкая пародия на неё. Анны больше нет. Ей некуда дальше жить. Душой она уже мертва, и физическая смерть только приводит видимость в соответствие с сутью.
Финальная сцена с поездом, по-моему, самая сильная. Лаконичная, как все сцены в этом спектакле, но только от неё перехватывает дыхание. Настоящий поезд не подействовал бы, наверное, так поставленный Эйфманом "танец машин". Кордебалет шестерёнок и колёс, дружно, в слаженном, чеканном ритме разгоняет поезд, один, другой. Отправление поезда, проход Анны между двумя движущимися поездами, проход по платформе и одно усталое, опрокинутое движение - вниз… Белые огни, затемнение и в полной тишине из черноты возникает белое пятно - накрытое белой простынёй тело на тачке носильщика.
Картинки - на сайте театра.
Театра балета Бориса Эйфмана, Петербург
Премьера - 2005.
Гастроли на сцене Московского театра оперетты.
Начиналось бледно. Как картинка на экране телевизора. Они сами по себе, мы сами по себе. Первая встреча Анны Карениной и Вронского у Эйфмана происходит не на вокзале, а неизвестно где - неважно где. Важно, что "средь шумного бала": «среди тысяч лиц ты меня узнал, голос различил в толпе…» В роли толпы - пустая сцена. Двое шли каждый в свою сторону и вдруг одновременно обернулись, как оборачивались до них тьмы и тьмы - и в жизни, и в театре. Простовато для человека, поставившего «Евгения Онегина» и «Красную Жизель», и т.д. и т.п. В первом акте мне всё время не хватало режиссёра. Включилась на сцене, где Вронский и Анна маются поодиночке, каждый на своём ложе. С этого момента я перестала сожалеть о том, чем пришлось пожертвовать ради вечера на Эйфмане, и уже не переставала следить за главными героями. В антракте я только успела подумать: не «ах!» - во втором действии не осталось времени даже на такие короткие размышления.
Играл первый состав. Анна (Нина Змиевец) поразительная: выходит на сцену, одно движение, поворот головы - и всё сказано. Каренин (Олег Марков) очень понятный, определённый, такой, как всегда, как у всех. Вронский (Олег Габышев) никакой: «Анна должна была полюбить, и появился Вронский». Мы сидели довольно далеко высоко, лиц было не видно, и временами мне казалось, что на сцене Майя Плисецкая. Силуэт, очерк головы, манера держаться, а может быть, то, что она была так значительна, - не знаю, что именно запустило эту ассоциацию, но она сохранялась до конца.
Эпиграф Толстого к этому спектаклю был бы непонятен. Темы «Мне отмщение, и аз воздам» здесь, кажется, вообще нет. Зерно разрушения не в общественной морали, не в осуждении света, а в самой Анне. В испепеляющей её страсти: в одночасье она сгорает, как свеча. Никаких проволОчек: все этапы действия, все состояния Анны, все вехи её отношений с Вронским обозначены по одному разу, одним стежком. Блистательная дама, любимая жена и нежная мать вначале, затем любящая женщина и страстная любовница, она в один момент становится для Вронского обузой, и ещё до того, как он сам успевает это осознать, отчаянно кидается в омут наркотического забытья. Эйфман не пожалел, отвёл целую сцену видениям Анны «под кайфом» поставлено похоже на сон Татьяны, только бледнее. Ещё недавно, только-только был бал-маскарад с буйством красок, и вот - все цвета померкли, всё стало серым, бесцветным. Потрясающе придуман этот образ наркоманки Анны: «голая», в трико телесного цвета, но неживого, сероватого оттенка. Вместо любящей элегантной женщины, отзывавшейся на каждое прикосновение любимого, - живой труп, опустившаяся, истеричная кукла со взвинченной психикой, погружённая в свои мрачные видения, непроницаемая для позывных извне. Там, где раньше жило чувство, - оголённые нервы. Уже не страсть, а жалкая пародия на неё. Анны больше нет. Ей некуда дальше жить. Душой она уже мертва, и физическая смерть только приводит видимость в соответствие с сутью.
Финальная сцена с поездом, по-моему, самая сильная. Лаконичная, как все сцены в этом спектакле, но только от неё перехватывает дыхание. Настоящий поезд не подействовал бы, наверное, так поставленный Эйфманом "танец машин". Кордебалет шестерёнок и колёс, дружно, в слаженном, чеканном ритме разгоняет поезд, один, другой. Отправление поезда, проход Анны между двумя движущимися поездами, проход по платформе и одно усталое, опрокинутое движение - вниз… Белые огни, затемнение и в полной тишине из черноты возникает белое пятно - накрытое белой простынёй тело на тачке носильщика.
Картинки - на сайте театра.