Дожить до антракта
«ДЯДЯ ВАНЯ» А.П. Чехова
режиссёр Андрей Щербан
Александринский театр (С.-Петербург)
«Дядя Ваня» - самая востребованная чеховская пьеса десятилетия. Из спектакля Щербана едва ли можно понять - почему. Не исключаю, впрочем, что ответ прятался во втором акте, которого я, как и многие, уже не видела.
Со сцены на зрителя смотрят правильные ряды театрального партера Александринки - с проходом по центру и ложами бенуара по краям, отделанными красным бархатом и инкрустированными золотом по белому (сценография Карменчиты Брожбоу). В проходе на крошечном круглом столике уместились самовар, чашки с чаем, графин с водкой и рюмкой. В этой декорации завязывается действие щербановского «Дяди Вани», и видно, как эта обстановка ни к селу, ни к городу мешает актёрам, которые изо всех сил стараются её не замечать, особенно когда произносят чеховский текст. А началось с того, что все исполнители вышли на сцену из зрительного зала (или, учитывая декорацию, со сцены в зрительный зал), уселись и уставились на нас - не то на зрителей, не то на актёров. Это может значить что угодно: мы актёры, а они зрители, мы живём, а они прозябают в ленивом созерцании жизни, и сцена, где вершились их судьбы, где-то в другом месте, не здесь, не сейчас, и т.д.: я раз и навсегда отказываюсь разгадывать ребусы не тронувшего меня спектакля. Критики немало потрудились над пестованием такого театра, когда с готовностью бросались анализировать режиссёрские придумки, нимало не мешавшие им скучать во время действия. Так и слышишь, как скрипят шестерёнки у критика, ломающего голову над оригинальной концепцией, подменяющей режиссёрскую.
Итак, режиссёр начал с того, что представил нам всех персонажей разом. Сразу отметила Елену Андреевну (Юлия Марченко), одетую в элегантные брюки из белоснежного атлАса (вернее, имитирующей его синтетики) и белую блузку: современная модная стрижка, походка от бедра, солнечные очки в белой оправе. Стильная, современная красавица, на фоне которой Елена Андреевна Вдовиной из спектакля Кончаловского выглядит безнадёжной провинциалкой. С ходу узнала няньку, Соню, профессора «в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках» и его поклонницу маман - в чёрном платье, застёгнутом на все пуговицы и с лисой на шее (видимо, под стать герою своего романа). А затем с недоумением скользила взглядом с одного лица на другое, пытаясь угадать, кто есть кто. Когда актёры немного пооткрывали рот, выяснилось, что я приняла Астрова за дядю Ваню, дядю Ваню за Вафлю, Вафлю за Ефима, а точнее - за одного из работников, которых сколько, я не очень помнила.
В этом спектакле дядя Ваня (Сергей Паршин) окончательно потерялся на общем фоне. Когда актёр заговорил, мне послышалась новая интонация и понравилось, что он говорит свои слова тихо. Но очень скоро его голос набрал громкости, а содержание роли свелось к сексуальной озабоченности. «Мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас… говорить о своей любви», - этот дядя Ваня говорил, буквально наползая на Елену Андреевну. Все его переживания, увы, не выходят за рамки «кризиса среднего возраста». Впрочем, эта Елена Андреевна и сама подпускает его к себе довольно охотно, а затем вдруг отталкивает. Елена Андреевна и Соня (Янина Лакоба) говорили одинаковыми голосами, точнее - одинаково форсировали голос, поэтому временами возникало ощущение их идентичности, едва ли запланированное. Вообще, все актёры этим грешили, и это одно из главных разочарований, связанных с этим спектаклем: тонкий чеховский текст, который дай Бог расслышать, пьяные в стельку Астров, Войницкий, Соня и Елена Андреевна перекрикивали во всё горло. Вообще же, персонажи этого спектакля говорят на разных языках: те, что помоложе (Елена Андреевна, Соня и… Вафля, что довольно странно), - на английском, среднее поколение (профессор) - на немецком, а старшее (маман) - на французском. Часть реплик повторяется по-русски, самые простые гонятся без перевода. Но и те, что звучат по-русски, даны в пересказе, отчего они моментально приобретают налёт банальности. Ни о какой чеховской интонации говорить уже не приходится. Такого вольного обращения с его текстом Чехов, пожалуй, ещё не знал. Скучно.
Но самой большой проблемой для современных постановщиков «Дяди Вани» оказался Астров. Астров и Елена Андреевна. Мужественный мужчина и женственная, грациозная женщина. Астров - совершенно немыслимый, неправдоподобный, непонятный нашему времени персонаж, у которого за одиннадцать лет «ни одного дня не было свободного». Как хотите, но не может быть у такого человека лишних движений, болтовни в теле. А этот Астров (Игорь Волков) трещит без умолку, как и сам дядя Ваня. Да и одет он в белую рубашку и пиджак из чуть не блестящего материала - костюм клерка, по меткому выражению costbera, - куда ему в деревню? То же можно сказать и про няньку - слишком суетится, слишком для деревенского человека, изо дня в день накрываемого физической усталостью. Меньше всего лажи, пожалуй, у Сони, которая всю дорогу напоминала мне молодую Инну Чурикову. Образ Серебрякова - ключевой для этого спектакля: гротескная карикатура на азартного дон-жуана и беспощадного нытика - к этому жанру подтягиваются и остальные персонажи, снова и снова отсылающие к спектаклю Туминаса. Самая запоминающаяся сцена, сцена-формула - латиноамериканское танго, в котором парами танцуют все персонажи, связанные друг с другом, и чётко прописан характер их взаимоотношений: кто как к кому относится. И тут король - Серебряков, королева - Елена Андреевна, а Астров - кандидат на замещение королевской должности, в принципе вакантной.
В середине первого действия на сцену вывезли металлическую двухэтажную конструкцию и широкий низкий контейнер с землёй, над которым, главным образом, и пошёл аккуратный дождь. В этой грязи валялся дядя Ваня, туда же блевал пьяный Астров после ночного разговора с Соней, а затем, ровно на том же месте, топталась босая Елена Андреевна, расписывающая Соне про талант Астрова. Комната профессора и его жены, куда прямо с улицы ведёт лестница, - это что-то вроде застеклённой террасы (с наполовину выставленными стёклами, так что слова про открываемое и закрываемое окно совершенно теряют смысл), стены которой вместо обоев забраны алым бархатом. И весь этот странный, экзотический интерьер помещается не в доме, где «двадцать шесть громадных комнат», а прямо на улице. Слева к этой комнате примыкает рассекающая сцену по диагонали металлическая конструкция с подвесными, блочными канатами и горящими зелёными буквами «выход», которая должна, по-видимому, читаться как тыльная, закулисная сторона декорации,. Но и по ту, и по эту стороны «декорации» звенела пустота, которую артисты тщетно старались заглушить.
Золотая маска 2011 началась.
режиссёр Андрей Щербан
Александринский театр (С.-Петербург)
«Дядя Ваня» - самая востребованная чеховская пьеса десятилетия. Из спектакля Щербана едва ли можно понять - почему. Не исключаю, впрочем, что ответ прятался во втором акте, которого я, как и многие, уже не видела.
Со сцены на зрителя смотрят правильные ряды театрального партера Александринки - с проходом по центру и ложами бенуара по краям, отделанными красным бархатом и инкрустированными золотом по белому (сценография Карменчиты Брожбоу). В проходе на крошечном круглом столике уместились самовар, чашки с чаем, графин с водкой и рюмкой. В этой декорации завязывается действие щербановского «Дяди Вани», и видно, как эта обстановка ни к селу, ни к городу мешает актёрам, которые изо всех сил стараются её не замечать, особенно когда произносят чеховский текст. А началось с того, что все исполнители вышли на сцену из зрительного зала (или, учитывая декорацию, со сцены в зрительный зал), уселись и уставились на нас - не то на зрителей, не то на актёров. Это может значить что угодно: мы актёры, а они зрители, мы живём, а они прозябают в ленивом созерцании жизни, и сцена, где вершились их судьбы, где-то в другом месте, не здесь, не сейчас, и т.д.: я раз и навсегда отказываюсь разгадывать ребусы не тронувшего меня спектакля. Критики немало потрудились над пестованием такого театра, когда с готовностью бросались анализировать режиссёрские придумки, нимало не мешавшие им скучать во время действия. Так и слышишь, как скрипят шестерёнки у критика, ломающего голову над оригинальной концепцией, подменяющей режиссёрскую.
Итак, режиссёр начал с того, что представил нам всех персонажей разом. Сразу отметила Елену Андреевну (Юлия Марченко), одетую в элегантные брюки из белоснежного атлАса (вернее, имитирующей его синтетики) и белую блузку: современная модная стрижка, походка от бедра, солнечные очки в белой оправе. Стильная, современная красавица, на фоне которой Елена Андреевна Вдовиной из спектакля Кончаловского выглядит безнадёжной провинциалкой. С ходу узнала няньку, Соню, профессора «в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках» и его поклонницу маман - в чёрном платье, застёгнутом на все пуговицы и с лисой на шее (видимо, под стать герою своего романа). А затем с недоумением скользила взглядом с одного лица на другое, пытаясь угадать, кто есть кто. Когда актёры немного пооткрывали рот, выяснилось, что я приняла Астрова за дядю Ваню, дядю Ваню за Вафлю, Вафлю за Ефима, а точнее - за одного из работников, которых сколько, я не очень помнила.
В этом спектакле дядя Ваня (Сергей Паршин) окончательно потерялся на общем фоне. Когда актёр заговорил, мне послышалась новая интонация и понравилось, что он говорит свои слова тихо. Но очень скоро его голос набрал громкости, а содержание роли свелось к сексуальной озабоченности. «Мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас… говорить о своей любви», - этот дядя Ваня говорил, буквально наползая на Елену Андреевну. Все его переживания, увы, не выходят за рамки «кризиса среднего возраста». Впрочем, эта Елена Андреевна и сама подпускает его к себе довольно охотно, а затем вдруг отталкивает. Елена Андреевна и Соня (Янина Лакоба) говорили одинаковыми голосами, точнее - одинаково форсировали голос, поэтому временами возникало ощущение их идентичности, едва ли запланированное. Вообще, все актёры этим грешили, и это одно из главных разочарований, связанных с этим спектаклем: тонкий чеховский текст, который дай Бог расслышать, пьяные в стельку Астров, Войницкий, Соня и Елена Андреевна перекрикивали во всё горло. Вообще же, персонажи этого спектакля говорят на разных языках: те, что помоложе (Елена Андреевна, Соня и… Вафля, что довольно странно), - на английском, среднее поколение (профессор) - на немецком, а старшее (маман) - на французском. Часть реплик повторяется по-русски, самые простые гонятся без перевода. Но и те, что звучат по-русски, даны в пересказе, отчего они моментально приобретают налёт банальности. Ни о какой чеховской интонации говорить уже не приходится. Такого вольного обращения с его текстом Чехов, пожалуй, ещё не знал. Скучно.
Но самой большой проблемой для современных постановщиков «Дяди Вани» оказался Астров. Астров и Елена Андреевна. Мужественный мужчина и женственная, грациозная женщина. Астров - совершенно немыслимый, неправдоподобный, непонятный нашему времени персонаж, у которого за одиннадцать лет «ни одного дня не было свободного». Как хотите, но не может быть у такого человека лишних движений, болтовни в теле. А этот Астров (Игорь Волков) трещит без умолку, как и сам дядя Ваня. Да и одет он в белую рубашку и пиджак из чуть не блестящего материала - костюм клерка, по меткому выражению costbera, - куда ему в деревню? То же можно сказать и про няньку - слишком суетится, слишком для деревенского человека, изо дня в день накрываемого физической усталостью. Меньше всего лажи, пожалуй, у Сони, которая всю дорогу напоминала мне молодую Инну Чурикову. Образ Серебрякова - ключевой для этого спектакля: гротескная карикатура на азартного дон-жуана и беспощадного нытика - к этому жанру подтягиваются и остальные персонажи, снова и снова отсылающие к спектаклю Туминаса. Самая запоминающаяся сцена, сцена-формула - латиноамериканское танго, в котором парами танцуют все персонажи, связанные друг с другом, и чётко прописан характер их взаимоотношений: кто как к кому относится. И тут король - Серебряков, королева - Елена Андреевна, а Астров - кандидат на замещение королевской должности, в принципе вакантной.
В середине первого действия на сцену вывезли металлическую двухэтажную конструкцию и широкий низкий контейнер с землёй, над которым, главным образом, и пошёл аккуратный дождь. В этой грязи валялся дядя Ваня, туда же блевал пьяный Астров после ночного разговора с Соней, а затем, ровно на том же месте, топталась босая Елена Андреевна, расписывающая Соне про талант Астрова. Комната профессора и его жены, куда прямо с улицы ведёт лестница, - это что-то вроде застеклённой террасы (с наполовину выставленными стёклами, так что слова про открываемое и закрываемое окно совершенно теряют смысл), стены которой вместо обоев забраны алым бархатом. И весь этот странный, экзотический интерьер помещается не в доме, где «двадцать шесть громадных комнат», а прямо на улице. Слева к этой комнате примыкает рассекающая сцену по диагонали металлическая конструкция с подвесными, блочными канатами и горящими зелёными буквами «выход», которая должна, по-видимому, читаться как тыльная, закулисная сторона декорации,. Но и по ту, и по эту стороны «декорации» звенела пустота, которую артисты тщетно старались заглушить.
Золотая маска 2011 началась.