Минус реализм, или Назад к Островскому
«О-Й. ПОЗДНЯЯ ЛЮБОВЬ»
по почти одноимённой пьесе А.Н. Островского
Постановка - Дмитрий Крымов, театр «Школа драматического искусства» совместно с режиссёрским факультетом ГИТИСа
Шедевр! Праздник, именины сердца! Театральное счастье - дай бог каждому!
Между прочим, ничто не предвещало. Пустая белая сцена «Манежа», заляпанная чёрной краской. Фотографии «вампиров» на страничке спектакля на сайте ШДИ. Скорее, можно было ожидать повторения «Трёх сестёр»: тот же паноптикум. Но с первой минуты понеслось.
Это какой-то новый Крымов (не говоря уже о новом Островском), доложу я вам. При всей традиционной живописности постановочных решений ни секунды любования картиной, самодостаточной декоративности, ни секунды без действия. Кажется, впервые Крымов поставил пьесу от и до. И обошёлся с текстом играючи - в прямом и в переносном смысле. Драматург здесь не диктует режиссёру, наоборот - кажется, что текст рождается в игре, сразу такой, какой нужен.
Предельная экспликация подтекста, выраженного, оформленного, артикулированного и сгущённого до гротеска. При этом все слова, все связи, смыслы - всё на своих местах. Невзаимная любовь до востребования, отцы и дети, имущественное расслоение, власть денег и т.д. Крымов ещё достаёт из этой пьесы войну полов. Причём сильный пол - это женщины: физически и морально устойчивые, авторитарные, хитрые, приспособленные. А мужчины - либо старики, либо маменькины сынки, не выбившиеся в люди, не «умеющие жить». Не случайно, надо думать, большинство женских персонажей играют мужчины, а некоторых мужчин - женщины.
Крымов прочёл драму Островского как комедию, и Островский не сопротивлялся. Смешны романтические мечты и воздыхания старой девы, смешны и нелепы - куда деваться. Смешон и бедный клерк из захолустья, возомнивший себя романтическим героем. Жалок маменькин сынок, грезящий о любовных победах. Равно комичны мужиковатая маменька и «баба» стряпчий. Разве не смешно финальное торжество невесты, празднующей взаимность своих чувств и не замечающей ужаса в глазах приговорённого жениха. Потешна старость, презренна молодость без любви, вообще, человек - чего уж там. Сколько веков смеётся над ним комедия. Все ситуации этой пьесы традиционно комедийные. Можно только удивляться, как мы раньше этого не замечали.
Какой разносторонний, насыщенный театральный язык! Слово, междометие, интонация, мимика, танец, костюмы, спецэффекты, сальто-мортале и прочие лацци. О мизансценах не думаешь: одна сменяет другую - только успевай поворачиваться. Ангел в секунду оборачивается мухой, муха - мячом, неуклюжее объяснение в любви переходит в танец с мячом, а тот, в свою очередь, в дворовый футбол. А в минуты особого вдохновения персонажи, подобно «практикантским» бабушкам, пускаются плясать рэп. Да как! Похоже, без Олега Глушкова здесь не обошлось.
Как бледно на этом фоне выглядят фестивальные корифеи, какими натужными после Крымова кажутся, например, последние постановки какого-нибудь Някрошюса. На недавнем персевальском Платонове я мечтала поскорее пересмотреть фильм Никиты Михалкова - живой, тёплый, человеческий. На спектакле Крымова я всю дорогу вспоминала фильм Леонида Пчёлкина с Иннокентием Смоктуновским, Родионом Нахапетовым и Анной Каменковой в главных ролях. Мне казалось, я ничего из него не помню, но каждый новый поворот действия в спектакле заставлял вспомнить, как соответствующая сцена была решена в фильме, и оценить расстояние, пройденное театром в лице Дмитрия Крымова от «реализма» начала восьмидесятых до упоительной игры в театр в наши благословенные, в этом смысле, дни. Там - «жизнь человеческого духа», здесь - фарс развенчиваемой, распинаемой плоти, но как же тонко и занимательно это сделано! Какой блистательный актёрский театр! Сколько нюансов, доступного и вместе с тем качественного юмора!
Классные актёрские работы: Евгений Старцев (статная ширококостная хозяйка дома Фелицата Антоновна), Алина Ходжеванова (стряпчий Маргаритов), Андрей Михалёв (Дормедонт), Константин Муханов (Лебёдкина) и, конечно же, Мария Смольникова. Обычно я её не узнаю - хоть в гриме, хоть без грима: перевоплощение полное. А тут «узнала» в двоих сразу и до конца спектакля сомневалась, которая из двух (Людмила Герасимовна). Все актёры, кроме Марии Смольниковой, - студенты режиссёрского курса Каменьковича и Крымова. И я ведь и раньше видела этот курс в деле. Но невозможно узнать прелестную Веронику Тимофееву в гриме «купца средних лет» Онуфрия Потапыча Дороднова. Только прочитав программку на сайте, я признала в образе в образе по-бетховенски взъерошенного незадачливого романтического героя (Николай Андреевич Шаблов) Александра Кузнецова, так поразившего меня пару лет назад в шекспировских отрывках.
В антракте кто-то над ухом констатировал некрофилию. Это может отталкивать - понимаю. Но ведь некрофилия-то ненастоящая! В том смысле, что вампиры Крымова, например, это не вампиры, скажем, спектаклей Гоголь-центра - Марины, в частности. Там вампиры буквальные, собственно вампиры. А здесь это метафора - образа жизни, состояния души и того кровопийства, с которым люди относятся друг к другу.
Кстати, о душе. Души у этих кукол режиссёрской онтологией не предусмотрены. И в основном глядеть на них весело - сострадания ноль. И вместе с тем ты ежесекундно видишь знакомые и понятные тебе движения, поступки, намерения и т.п. Экстремистские по форме изображения, но содержательно узнаваемые. И в этом смысле «Поздняя любовь», по изобретательности не уступающая другим крымовским спектаклям, крепче них всех стоит на земле.
Не знаю, как Островский, - Станиславский бы остался доволен:)
Фото Натальи Чебан с сайта ШДИ.
по почти одноимённой пьесе А.Н. Островского
Постановка - Дмитрий Крымов, театр «Школа драматического искусства» совместно с режиссёрским факультетом ГИТИСа
Шедевр! Праздник, именины сердца! Театральное счастье - дай бог каждому!
Между прочим, ничто не предвещало. Пустая белая сцена «Манежа», заляпанная чёрной краской. Фотографии «вампиров» на страничке спектакля на сайте ШДИ. Скорее, можно было ожидать повторения «Трёх сестёр»: тот же паноптикум. Но с первой минуты понеслось.
Это какой-то новый Крымов (не говоря уже о новом Островском), доложу я вам. При всей традиционной живописности постановочных решений ни секунды любования картиной, самодостаточной декоративности, ни секунды без действия. Кажется, впервые Крымов поставил пьесу от и до. И обошёлся с текстом играючи - в прямом и в переносном смысле. Драматург здесь не диктует режиссёру, наоборот - кажется, что текст рождается в игре, сразу такой, какой нужен.
Предельная экспликация подтекста, выраженного, оформленного, артикулированного и сгущённого до гротеска. При этом все слова, все связи, смыслы - всё на своих местах. Невзаимная любовь до востребования, отцы и дети, имущественное расслоение, власть денег и т.д. Крымов ещё достаёт из этой пьесы войну полов. Причём сильный пол - это женщины: физически и морально устойчивые, авторитарные, хитрые, приспособленные. А мужчины - либо старики, либо маменькины сынки, не выбившиеся в люди, не «умеющие жить». Не случайно, надо думать, большинство женских персонажей играют мужчины, а некоторых мужчин - женщины.
Крымов прочёл драму Островского как комедию, и Островский не сопротивлялся. Смешны романтические мечты и воздыхания старой девы, смешны и нелепы - куда деваться. Смешон и бедный клерк из захолустья, возомнивший себя романтическим героем. Жалок маменькин сынок, грезящий о любовных победах. Равно комичны мужиковатая маменька и «баба» стряпчий. Разве не смешно финальное торжество невесты, празднующей взаимность своих чувств и не замечающей ужаса в глазах приговорённого жениха. Потешна старость, презренна молодость без любви, вообще, человек - чего уж там. Сколько веков смеётся над ним комедия. Все ситуации этой пьесы традиционно комедийные. Можно только удивляться, как мы раньше этого не замечали.
Какой разносторонний, насыщенный театральный язык! Слово, междометие, интонация, мимика, танец, костюмы, спецэффекты, сальто-мортале и прочие лацци. О мизансценах не думаешь: одна сменяет другую - только успевай поворачиваться. Ангел в секунду оборачивается мухой, муха - мячом, неуклюжее объяснение в любви переходит в танец с мячом, а тот, в свою очередь, в дворовый футбол. А в минуты особого вдохновения персонажи, подобно «практикантским» бабушкам, пускаются плясать рэп. Да как! Похоже, без Олега Глушкова здесь не обошлось.
Как бледно на этом фоне выглядят фестивальные корифеи, какими натужными после Крымова кажутся, например, последние постановки какого-нибудь Някрошюса. На недавнем персевальском Платонове я мечтала поскорее пересмотреть фильм Никиты Михалкова - живой, тёплый, человеческий. На спектакле Крымова я всю дорогу вспоминала фильм Леонида Пчёлкина с Иннокентием Смоктуновским, Родионом Нахапетовым и Анной Каменковой в главных ролях. Мне казалось, я ничего из него не помню, но каждый новый поворот действия в спектакле заставлял вспомнить, как соответствующая сцена была решена в фильме, и оценить расстояние, пройденное театром в лице Дмитрия Крымова от «реализма» начала восьмидесятых до упоительной игры в театр в наши благословенные, в этом смысле, дни. Там - «жизнь человеческого духа», здесь - фарс развенчиваемой, распинаемой плоти, но как же тонко и занимательно это сделано! Какой блистательный актёрский театр! Сколько нюансов, доступного и вместе с тем качественного юмора!
Классные актёрские работы: Евгений Старцев (статная ширококостная хозяйка дома Фелицата Антоновна), Алина Ходжеванова (стряпчий Маргаритов), Андрей Михалёв (Дормедонт), Константин Муханов (Лебёдкина) и, конечно же, Мария Смольникова. Обычно я её не узнаю - хоть в гриме, хоть без грима: перевоплощение полное. А тут «узнала» в двоих сразу и до конца спектакля сомневалась, которая из двух (Людмила Герасимовна). Все актёры, кроме Марии Смольниковой, - студенты режиссёрского курса Каменьковича и Крымова. И я ведь и раньше видела этот курс в деле. Но невозможно узнать прелестную Веронику Тимофееву в гриме «купца средних лет» Онуфрия Потапыча Дороднова. Только прочитав программку на сайте, я признала в образе в образе по-бетховенски взъерошенного незадачливого романтического героя (Николай Андреевич Шаблов) Александра Кузнецова, так поразившего меня пару лет назад в шекспировских отрывках.
В антракте кто-то над ухом констатировал некрофилию. Это может отталкивать - понимаю. Но ведь некрофилия-то ненастоящая! В том смысле, что вампиры Крымова, например, это не вампиры, скажем, спектаклей Гоголь-центра - Марины, в частности. Там вампиры буквальные, собственно вампиры. А здесь это метафора - образа жизни, состояния души и того кровопийства, с которым люди относятся друг к другу.
Кстати, о душе. Души у этих кукол режиссёрской онтологией не предусмотрены. И в основном глядеть на них весело - сострадания ноль. И вместе с тем ты ежесекундно видишь знакомые и понятные тебе движения, поступки, намерения и т.п. Экстремистские по форме изображения, но содержательно узнаваемые. И в этом смысле «Поздняя любовь», по изобретательности не уступающая другим крымовским спектаклям, крепче них всех стоит на земле.
Не знаю, как Островский, - Станиславский бы остался доволен:)
Фото Натальи Чебан с сайта ШДИ.