Конашевич В.М. О сказке
Сказка ложь, да в ней намек,
Добрым молодцам урок.
В какой же мере сказка ложь? И если ложь, то можно ли извлечь полезный урок из неправды?
В самом деле: Кощея нет на свете, Бабы-Яги тоже. Это ложь! И печь не может вырваться из избы и ходить сама собою: и, если бросить на землю гребенку, не вырастет из нее леса. Это тоже ложь!
Чем же жива сказка, если многих ее героев не может быть в реальной действительности и события, о которых она рассказывает, невероятны? А жива сказка все-таки правдой. Правдой характеров, которые всегда верны себе, внутренней правдой событий, которые неизменно заставляют героев сказки совершать действия, необходимо вытекающие из их характеров.
Реальность и фантастика
Правда сказки - светлая правда. Неизменная тема сказки - борьба добра со злом - всегда разрешается победой доброго, положительного начала. Побеждают не сильные и злые, а добрые и чистые сердцем.
У Л. Толстого мужик говорит князю Нехлюдову: «Умный-то ты, барин, умный, да ум-то у тебя дурак». Вот этот «глупый ум» бояр и царей, кощеев и ведьм противопоставлен в сказке «мудрой глупости» Иванушки-дурачка и всегда побежден этой мудрой глупостью, душевной чистотой, незлобивостью Иванушки-дурачка или Василисы Прекрасной. В этой победе добра и красоты - правда, а следовательно, и реальность сказки. Эта правда - то драгоценное ядро истины, которое в сказке заключено в такую сверкающую скорлупу сказочной фантастики.
Богатый вымысел, в который одета сказка, служит многим целям. Он привлекает к сказке наивную ребячью душу, делает повествование занятным, увлекательным и вместе с тем в высшей степени выразительным и, значит, доходчивым. Ведь только вымышленный образ можно довести до предельного выражения какого-нибудь одного человеческого свойства, а значит, и до предельной выразительности. В реальной действительности нет таких ярких носителей зла, как Кощей, нет той прозорливой мудрости, которой обладает Елена Премудрая, и т.д. А потому и не может быть таких ярких противопоставлений добра и зла, которые в своей наивной простоте так ясно выражают идею, как это бывает в сказке.
Художник уже по самому роду своего искусства принужден идти от внешности событий и лиц, следовательно, от фантастической оболочки сказки. Однако в своих рисунках он должен показать больше, чем одну эту внешность. Он должен добраться до правды сказки, до ее подлинной реальности. Изображая фантастическую оболочку сказки, надо всегда иметь в виду реальную правду сказки и к ней вести читателя, как это делает сама сказка.
Народность сказки
Сказка создана народом. Духу этого непосредственного наивного народного рассказа должен как-то следовать и рассказ художника: его иллюстрации. В какой-то мере они должны отражать непосредственность народного творчества. И это очень трудно, если художник сам не обладает этой наивной непосредственностью. Что же делает художник в том случае, если он этой наивностью не одарен? Он старается уловить этот народный дух, старается постигнуть мудрую простоту народного сказа. Хорошо, если это ему удается! Чаще же всего эти попытки следовать народному духу сказки приводят художника к подделке под так называемый «русский стиль», - если сказка русская. Такая подделка под русский дух, например, иллюстраций И. Билибина к сказкам и былинам. Его «русский стиль» даже не совсем русского происхождения: он идет от немцев, как и многие так называемые кустарные изделия (ларцы, шкатулки, мебель и т.д.), которые были когда-то в такой моде.
И в самом деле: откуда художнику, человеку городскому, воспитанному на образцах вовсе не народного творчества, набраться этой наивной непосредственности?!
Редкий пример органического, так сказать, проявления русского народного духа - это наш современник, Ю. Васнецов. Его искусство - первоисточник, а не копия. Он не подделывается под народный дух. Народное ощущение образа, непосредственность и наивность у него в натуре. Совершенно непостижимо, как он, окончив Академию художеств и живя в городе, где есть Эрмитаж и Русский музей, сохранил в искусстве психологию тех мастеров, которые в старину расписывали дуги и прялки.
Другой наш сказочник, К. Кузнецов, казалось бы близкий к народному творчеству, сам вышедший из народа, не имеет такой непосредственности. Он не наивен, а хитер в своем искусстве, и хитер на интеллигентский лад. Он хорошо знает народный быт - избы, типы, костюмы, утварь. Но изображает это уже без народной непосредственности, а по рецептам городского, интеллигентского искусства, с налетом даже модернизма и предвзятых приемов.
Отсутствие непосредственности в своем творчестве художник восполняет или знанием (не чувством, а именно знанием) народного быта и творчества, как это было с Кузнецовым, который вырос в народной среде; или изучением богатого исторического материала по народному быту, который храпят наши этнографические музеи.
Как и всегда в таких случаях, музейным материалом надо пользоваться с толком. Надо как-то осознать этот материал и на основе его изучения создать что-то свое. Простое введение в рисунок русских костюмов или орнамента в непереработанном виде дела не спасет.
Все, что я говорил выше, относится к «народности». Что же касается национальности, то есть так называемого русского духа, то его незачем искать по музеям. Русский человек, русский художник не может быть не русским. И тот художник, который по натуре лишен наивной непосредственности созданной народом сказки, все-таки в своих иллюстрациях к этой сказке неизменно останется русским.
Перестать быть русским невозможно даже тогда, когда имеешь дело с чужим, иностранным материалом.
Несколько лет назад мне пришлось иллюстрировать эстонские и латышские сказки. Я отнесся к этому делу с интересом и серьезно. Я поехал в Эстонию и Латвию и побывал не только в Таллине и Риге, но поездил и по стране, зарисовывая крестьянские избы, дворы, мельницы, «кабаки», как они их зовут, то есть теперь уже заброшенные за ненадобностью постоялые дворы на больших дорогах. В музеях я зарисовал старую народную мебель и утварь, изучил очень обстоятельно костюм.
И вот всем этим наполнены мои рисунки: избы, которые я изображал, подлинные и нарисованы точно; миски, плошки, кружки, стулья, кровати - все нарисовано по народным образцам. Костюмы также подлинные и строго соответствуют полу и возрасту людей, типы которых тоже близки эстонской и латвийской народности. И все-таки и эстонцы, и латыши не удовлетворены моими рисунками. И сами не могут сказать почему! А потому, скажу я за них, что, точный в изображении всего внешнего, я не ухватил чужого национального духа. То есть остался русским.
Большое ли это несчастье? Нет! Я ощущал их сказки по-своему и, облекая сказку во внешне точную оболочку, внес в ее понимание что-то свое. И вовсе не грех, что и здесь я остался русским.
А им, может быть, даже интересно посмотреть на свое изображение со стороны. Конечно, если это изображение добросовестно.
Животные в сказке
Не только в фантастических, но и в бытовых сказках животные часто не только говорят по-человечьи, но и действуют по-человечьи. Нужно ли их очеловечивать тогда и в какой мере? Нужно ли, например, одевать их в человечье платье? Конечно, если сделать это с чувством меры, так отчего же?
В искусстве многое спорное возможно, если сделано убедительно.
Как-то на репетиции «Дяди Вани» в Художественном театре Вишневский спросил Чехова, можно ли ему играть дядю Ваню в зеленом галстуке? Чехов ответил: «Можно». Потом подумал и сказал: «Но не нужно».
Конечно, можно одевать зверей. Но нужно ли? Говорят, что одевание зверей уместнее в басне, чем в сказке. Однако Серов в своих чудесных рисунках к басням Крылова прекрасно обходился без костюмов для своих зверей.
И все-таки нет такого закона, что звери не могут быть одеты.
Художник Рачев одевает своих зверей и делает это талантливо. Он хорошо знает зверя и, как ни запакует какого-нибудь медведя в тулуп, все видно, что это медведь. Даже то, что он окарикатуривает зверей, не так уж плохо.
Возвращаюсь к одеванию зверей. Мне кажется все- таки, что одевать зверей не стоит. Это как-то всегда водит художника в сторону, вносит в рисунки что-то случайное, спорное. Во всяком случае, я не видел до пор, чтобы это было сделано вполне убедительно.
Если не приближать зверя к человеку костюмом, то как быть, как сделать, чтобы читатель поверил, что этот нарисованный зверь может разговаривать по-человечьи и действовать, как человек? Я думаю, что следует найти кую-то меру отхода от натуралистического изображения зверя - такую меру отхода, чтобы она, не искажая образа зверя, сделала бы его все-таки способным на человеческие поступки. Это не просто.
Самое опасное в таком случае впасть в карикатуру, как это делал Буш. Но как-то это надо сделать. Натуралистически нарисованный зверь, которому будут приданы человеческие позы и движения, будет казаться чучелом.
У одного чучельного мастера я видел как-то группу из четырех белочек, которые сидели на маленьких берёзовых пеньках вокруг столика из бересты и играли в маленькие карты. Это была невероятная мерзость!
Так вот, эти белочки мне всегда вспоминаются, я вижу в книжке натуралистически нарисованных зверей которых художник заставляет действовать по-человечьи.
Каковы должны быть рисунки в сказке?
Этот вопрос можно расширить: какими вообще должны быть рисунки для детей? Это постоянно обсуждаете наших собраниях, и в художественных советах издательств, и в беседах редакторов с художниками. Но так это и остается нерешенным: каким же должен быть рисунок для детской книги?
Если прислушаться ко всем этим разговорам, то все высказывания можно свести в две группы.
Одни говорят, что для детей надо рисовать не так, как для взрослых. Дети многого не воспринимают. Взрослый человек, мол, легко разбирается в сложном по комическом рисунке, со многими деталями и подробностями, с тушевкой, которая при помощи светотени стремится выразить форму до конца, - если рисунок одноцветный - или расцвеченный в полной живописной гамме, как большая станковая картина, - если этот рисунок цветной. Все это, говорят, хорошо для взрослых. Малыши же запутаются этих композиционных н живописных ухищрениях. Следовательно, рисунок для ребенка должен быть прост и лаконичен как но композиции, так и в применении материала. Лучше, говорят, если теней не будет вовсе; лучше, если изображения в рисунке будут лежать на белой бумаге - без фона, который запутывает ребенка, мешает ему ясно видеть изображенные предметы.
Так говорят одни.
Другие утверждают, что рисунок для детей ничем особенным не должен отличаться от рисунка для взрослых, что дети даже не любят примитивных рисунков, как не любят, когда взрослые сюсюкают, говоря с ними.
Где же правда?
Мне кажется, что тут может помочь то обстоятельство, что в искусстве все (или почти все, если хотите) можно, если это сделано талантливо, и ничего нельзя, если это сделано бездарно.
А будет ли рисунок примитивен, прост или будет приближаться к фотографии, это вопрос второго порядка.
Я не хочу сказать, что этот вопрос для меня не является существенным. Он просто теряет свою остроту при наличии большого таланта, с которым сделан рисунок. Подлинный художник может выразить то, что ему нужно, скупыми чертами; бездарный же человек сколько бы ни старался нагрузить свой рисунок всяческой разработкой деталей, сделать его выразительным не сможет. С другой стороны, талантливый и умный художник самый детальный и законченный рисунок сделает ясным и доступным ребенку. Пользуюсь случаем, чтобы сказать к слову: ребенку нужно настоящее искусство, а не подделки под него, не бездарные суррогаты.
Я сам питаю симпатию если не к примитиву, то к рисунку несколько упрощенному, легкому, без излишних нагрузок материалом. Я только считаю, что рисунок для ребенка должен быть предельно выразительным. И что помогает этой выразительности, то хорошо, а что сверх того, что сделано только для того, чтобы придать рисунку внешне «художественный» вид, то лишнее.
Вместе с тем я вовсе не против законченности рисунка. Наоборот - я считаю, что рисунок в детской книге должен быть выяснен во всех деталях так, чтобы не было загадок, чтобы каждый участок рисунка нес определенное, ясное содержание.
Надо помнить, что для успешного восприятия всех сложностей, которые мы изобрели в нашем искусстве, вроде пленера, светотени, всяких валеров и воздушных перспектив, широких мазков и художественных недомолвок, - для восприятия всего этого нужна не скажу культура, а нужен навык, нужно воспитание. То есть как раз то, что придет к ребенку, когда он станет взрослеть.
В. В. Стасов вспоминает, как некто принял тень, падающую от его носа на портрете, за грязь и требовал, чтобы художник убрал эту грязь с его губы. Видите: вот и взрослые люди, бывает, не дорастают до восприятия взрослого искусства! Что же говорить о детях?
Случается, что художник-живописец, вооруженный тяжелой артиллерией своих живописных приемов - все то, что я только что перечислил: и широкую манеру живописи, и воздушную перспективу, недомолвку и небрежность, которые некоторыми считаются атрибутами художественности, - все это вносит в рисунок, когда ему случается рисовать для детей. Такой рисунок я считаю адресованным неудачно. Для примера - примера отрицательного - я позволю себе вспомнить некоторые рисунки А. Пластова для детских книг. В книжке «Колхозный двор» имеется, например, рисунок, изображающий коз. Козы как козы, совсем неплохо нарисованные. Стоят они у кустов, с которых обрывают листья. Мы, взрослые, видавшие и не такие виды, догадываемся, что это именно кусты, а не что иное. Но на самом деле ни кустов, ни веток, ни листьев там, в рисунке, нет. А есть бесформенные цветные пятна, занимающие четыре пятых поля рисунка. Нам, может быть, и приятно смотреть на этот артистический импрессионизм, но для ребенка это обман.
Значит, все-таки не все то в рисунке, что легко усваивается взрослым, доходит до детей. Значит, рисунок для детей должен быть построен как-то с учетом их детского восприятия.
Я твердо уверен, что с ребенком не нужно сюсюкать и не нужно карикатурно искажать формы. Дети - народ искренний, все принимают всерьез. И к рисунку в книжке они относятся серьезно и доверчиво. Потому и художнику надо к делу относиться серьезно и добросовестно.
Теперь, в наше время, к этому призывать нет надобности. Это не время Девриенов и Вольфов, когда в детской книге работали кто попало, дилетанты и дилетантки, вместе с издателями и публикой считавшие, что их рисунки в детской книге - искусство несерьезное, искусство, так сказать, последнего разбора. Сейчас в нашем Союзе для детской книги работают большие художники, большие мастера. Обычно не случайные люди, а посвятившие этому делу себя целиком.
Итак: ни карикатуры а-ля Макс и Мориц, ни слащавого сюсюкания а-ля Елизавета Бем.
Может быть, достаточно того, чтобы рисунок был искренний, сделанный со всей силой дарования художника, - простой и ясный. Для художника это значит: сделать как можно лучше, вот и все.
Сейчас мы говорим о сказке.
Что же должна еще нести в себе иллюстрация сказки кроме того, о чем я сейчас говорил?
Те, кто говорит об иллюстрировании сказки, обычно невольно и неизбежно обращаются к народному творчеству. Это естественно: ведь и сказка создана народом. Обычно считается, что произведения народного духа, созданные в давние времена, родились тогда, когда народ, не тронутый цивилизацией, пребывал в младенческом состоянии. Оттого-то, по мнению людей, так думающих, произведения народа могут служить образцами нашим работам для детей.
Грубое заблуждение и величайшая несправедливость!
Этот народ, в те давние времена не тронутый цивилизацией, вовсе не пребывал в младенческом состоянии. Если он не был цивилизован в европейском смысле, то он обладал высокой и давней культурой; той самой культурой, которая живет и посейчас в нас, русских. Той культурой, которая запечатлена в былинах, сказках, в бесчисленных пословицах и приметах.
Эти, по мнению многих, «примитивы» создавал не ребенок - несмышленыш, а мудрец, много наблюдавший природу, много размышлявший и много знающий.
Ему мнилось, что природа, в непосредственной близости с которой он жил, создана не только на его материальную потребу. Что она со всем своим пышным богатством - со всеми своими золотыми закатами и соловьиными песнями - создана «на красоту», по выражению одного маленького мальчика, существует на радость человеку.
Той же красоте, той же радости человеку служит и искусство в представлении народа. Искусство подлинно народное: расписными прялками, дугами, бураками, затейливо украшенными скрынями, расшитыми полотенцами и коврами оно вошло в жизнь народа, в его обиход. Назначение этого искусства - украшать жизнь. Вот почему оно так цветно, так ярко, так богато. Это искусство народа ничего не повторяет, что уже есть. Это не портреты людей и пейзажей, писанные с натуры.
Все, что создано этим народным искусством, создано в первый раз.
Следовательно - вымышлено, если хотите - фантастично. Вот этими-то своими сторонами - богатым вымыслом и своим назначением утверждать радость жизни - народное искусство и может служить нам, художникам-сказочникам. Мудрость народа велит нам внести в наше искусство, в иллюстрацию сказки живой, богатый вымысел и радость жизни.
1953
(из книги: Конашевич В.М. О себе и своем деле. - М., 1968. - С. 220-228)
Доклад для конференции в Московском Доме детской книги (1953), который не был прочитан.