...
Эту заметку я начал писать 15 мая, после одного из последних разговоров с Родионовым, но так и не дописал, не знал, что начиная писать о смерти одного из русских харбинцев, закончу смертью Родионова. И вот, пишу сегодня, 3 июня, когда Родионова уже нет. Он любил звонить мне по утрам, и делиться накопившимся за ночь, вот и в тот день позвонил …
Позвонил Родионов, в больницу опять положили. Отказывают почки. И одышка становится особо невыносимой по ночам. «Слышал, как Лукашенка Западу поддал на День Победы?» - спрашивает он меня и тяжело дышит в трубку.
- Да, конечно. Его бы в президенты…
- Да, это Америка во всём виновата. - начинает рассуждать Родионов. Говорит он медленно, часто замолкая.
Я понимаю, что Родионов угасает и ему хочется поговорить о самом светлом в его жизни. Почему-то не задумываясь, что могу его огорчить, я ляпаю: «Слышал, дядя Миша из Русского Клуба умер?»
- Слышал. Ещё поперёд тебя слышал.
- А чего ж мне не сказал. - как бы обидевшись говорю я. Хотя тут же и вспоминаю, что за своими заботами я и сам забыл ему об этом рассказать: две недели как случайно узнал о смерти Михаила Дементьева, клубного «массовика-затейника», от Лю-Гуна, инженера Лю, как его называют метисы-элосы, Бориса Александровича, бывшего советского специалиста-инженера в КНР, и о нём я тут писал. Лю-Гуна я случайно встретил в универмаге. Он, хотя ему уже хорошо под 100, наверное, лет так 96, не меньше, узнал меня и сразу же тихо, как бы покорившись то ли судьбе, то ли смерти, сказал: «Мы вот Мишу похоронили. Две недели как.» С Михаилом Дементьевым, дядей Мишей, я был знаком лет около десяти. Каждый раз, когда приходил в Русский клуб, то заходил в прокуренную и водкой с копчёной колбасой пропахшую подсобку. Там по воскресеньям всегда собирались русские харбинцы. «Больше не собираемся. Миши нет, и организовать некому.» - Лю-Гун за эти восемь-девять месяцев, что я его не видел, ещё сильнее постарел, весь сгорбился и стал меньше чем был. Смерть друга и собутыльника отразилась и на нём.
- Мне о его смерти Борис, который из Пекина сказал. Помнишь его? - спрашиваю у Родионова.
- Да, разве всех их упомнишь. Всё пропили. И два Миши, Дементьев и Батурин главные пропойцы были.
- Ещё и при Советском клубе?
- У-у-у, а то ж! Денег немерено было, Советский Союз хорошо помогал. Можно было бы целый квартал в Сиднее купить, а они всё пропили.
- Ещё в старом клубе, на Джордж Стрит пили?
- Ну да. Там хорошее место было, хоть и в подвале. Библиотека была. Кругом плакаты советские…
В клуб приходили и сиднейские русские, которых занесло в Австралию ещё до Октября и те, которые оказались на континенте уже после Гражданской. С началом Великой Отечественной многие начали финансово помогать бывшей Родине. Набрав мощи, Советский клуб открылся в самом центре Сиднея сразу же после установления дипотношений между СССР и Австралией в 1942 г. После войны клуб стал местом встреч новых эмигрантов: бывших советских граждан, которые на день победы оказались в западной зоне оккупации Германии, так называемых дипишников, перемещённых лиц, и переселенцев из Китая.
- Эх, как я любил там работать, за техникой ухаживать, за спикерами (микрофонами), колонками, проводами. Много хороших людей там бывало… - опять закашлялся Родионов и начал рассказ о корреспонденте ТАСС в Австралии Викторе Хмарове, с которым ему довелось познакомиться когда он на добровольных началах работал в Советском клубе. О Хмарове и его жене он рассказывал с уважением, какими хорошими они были. Хмаров прошёл войну и хорошо понимал жизнь. Однажды его жена на концерте в Советском клубе пела, авторов Родионов не знал, как я понял, о перемещённых лицах, которых война раскидала по свету. Когда он запел, я вдруг сообразил, что это важно и интересно и, схватив рядом лежавший планшет, начал записывать…
Если бы я тогда, всего-то две недели назад знал, что это будет его последняя запись…
В этой записи с плохим звуком мало чего интересного. Но для меня - память о Родионове, которого я часто буду вспоминать. Слишком ярким он теперь мне кажется, как сам он часто, до болезни говорил: «Ты знаешь, кто я? Я - Гений!».
Гением он, конечно же не был, но был свидетелем эпохи, которая мне интересна. Грешник, в жизни он много накуролесил, он оставался сентиментальным человеком. И эта его сентиментальность, как я сейчас понимаю, меня и подкупала…
Позвонил Родионов, в больницу опять положили. Отказывают почки. И одышка становится особо невыносимой по ночам. «Слышал, как Лукашенка Западу поддал на День Победы?» - спрашивает он меня и тяжело дышит в трубку.
- Да, конечно. Его бы в президенты…
- Да, это Америка во всём виновата. - начинает рассуждать Родионов. Говорит он медленно, часто замолкая.
Я понимаю, что Родионов угасает и ему хочется поговорить о самом светлом в его жизни. Почему-то не задумываясь, что могу его огорчить, я ляпаю: «Слышал, дядя Миша из Русского Клуба умер?»
- Слышал. Ещё поперёд тебя слышал.
- А чего ж мне не сказал. - как бы обидевшись говорю я. Хотя тут же и вспоминаю, что за своими заботами я и сам забыл ему об этом рассказать: две недели как случайно узнал о смерти Михаила Дементьева, клубного «массовика-затейника», от Лю-Гуна, инженера Лю, как его называют метисы-элосы, Бориса Александровича, бывшего советского специалиста-инженера в КНР, и о нём я тут писал. Лю-Гуна я случайно встретил в универмаге. Он, хотя ему уже хорошо под 100, наверное, лет так 96, не меньше, узнал меня и сразу же тихо, как бы покорившись то ли судьбе, то ли смерти, сказал: «Мы вот Мишу похоронили. Две недели как.» С Михаилом Дементьевым, дядей Мишей, я был знаком лет около десяти. Каждый раз, когда приходил в Русский клуб, то заходил в прокуренную и водкой с копчёной колбасой пропахшую подсобку. Там по воскресеньям всегда собирались русские харбинцы. «Больше не собираемся. Миши нет, и организовать некому.» - Лю-Гун за эти восемь-девять месяцев, что я его не видел, ещё сильнее постарел, весь сгорбился и стал меньше чем был. Смерть друга и собутыльника отразилась и на нём.
- Мне о его смерти Борис, который из Пекина сказал. Помнишь его? - спрашиваю у Родионова.
- Да, разве всех их упомнишь. Всё пропили. И два Миши, Дементьев и Батурин главные пропойцы были.
- Ещё и при Советском клубе?
- У-у-у, а то ж! Денег немерено было, Советский Союз хорошо помогал. Можно было бы целый квартал в Сиднее купить, а они всё пропили.
- Ещё в старом клубе, на Джордж Стрит пили?
- Ну да. Там хорошее место было, хоть и в подвале. Библиотека была. Кругом плакаты советские…
В клуб приходили и сиднейские русские, которых занесло в Австралию ещё до Октября и те, которые оказались на континенте уже после Гражданской. С началом Великой Отечественной многие начали финансово помогать бывшей Родине. Набрав мощи, Советский клуб открылся в самом центре Сиднея сразу же после установления дипотношений между СССР и Австралией в 1942 г. После войны клуб стал местом встреч новых эмигрантов: бывших советских граждан, которые на день победы оказались в западной зоне оккупации Германии, так называемых дипишников, перемещённых лиц, и переселенцев из Китая.
- Эх, как я любил там работать, за техникой ухаживать, за спикерами (микрофонами), колонками, проводами. Много хороших людей там бывало… - опять закашлялся Родионов и начал рассказ о корреспонденте ТАСС в Австралии Викторе Хмарове, с которым ему довелось познакомиться когда он на добровольных началах работал в Советском клубе. О Хмарове и его жене он рассказывал с уважением, какими хорошими они были. Хмаров прошёл войну и хорошо понимал жизнь. Однажды его жена на концерте в Советском клубе пела, авторов Родионов не знал, как я понял, о перемещённых лицах, которых война раскидала по свету. Когда он запел, я вдруг сообразил, что это важно и интересно и, схватив рядом лежавший планшет, начал записывать…
Если бы я тогда, всего-то две недели назад знал, что это будет его последняя запись…
Click to viewВ этой записи с плохим звуком мало чего интересного. Но для меня - память о Родионове, которого я часто буду вспоминать. Слишком ярким он теперь мне кажется, как сам он часто, до болезни говорил: «Ты знаешь, кто я? Я - Гений!».
Гением он, конечно же не был, но был свидетелем эпохи, которая мне интересна. Грешник, в жизни он много накуролесил, он оставался сентиментальным человеком. И эта его сентиментальность, как я сейчас понимаю, меня и подкупала…