(no subject)
Когда грядущим вечером тебя ждет презентация нового альбома ундервудов, а в Питере тебя ждет чернышевский двухтомник - бесценный, вожделенный, незаменимый, верной моею Зет чудом купленный с рук предмет многолетней черной ревности ко всем библиотекам и Жене Будрайтскис, сокровище этимологической науки, не имеющее аналогов -
абсурдно жаловаться на жизнь.
абсурдно жаловаться на жизнь.
абсурдно жаловаться на жизнь.
Я никогда и не жаловалась на жизнь.
Мне в ней чертовски везет. Могла ли я мечтать? Нет, не могла. И дальше будет только фееричнее - бескрайне и бесконечно, по недосыпу я впадаю в экстатическое состояние, вы могли заметить.
Вишу в основном у Скр. Когда-то я думала, что мы не уживемся - но мы, кажется, уживаемся вполне неплохо. Кто еще поймет мои педагогические мучения и озарения, если не она - собственно, я и здесь везунчик каких мало.
Она отдала мне на почитать Чхартишвилли, "Писатель и самоубийство". Давно не читала ничего так жадно. Чувствую себя потрескавшейся землей под июльским ливнем. Я ждала такой книги несколько лет, семь лет назад она была нужна мне почти как воздух, странно и иронично, что тогда она уже была написана и напечатана - и мы друг друга не нашли. У меня было столько вопросов тогда. Столько страстных, очевидных вопросов. И ни одного собеседника. С тех пор утихло, но, видимо, так и осталось, неотвеченное, актуально. Странное ощущение - существования в двух временах одновременно. Скрупулезно вычеркиваю пунктики и ставлю галочки, и поминутно: "Да!" и "Ччерт!", и "Так не я одна оказывается!" И он очень хорошо пишет, ко всему прочему.
Много горького - там, где "христианство и самоубийство". Неужели мы эти два тысячелетия так мало говорили о любви, что даже умница Чхартишвилли главным и единственным нашим аргументом "контра" отмечает страх наказания - или, в крайнем случае, банальную порядочность. Горько, чего уж там. Ладно.
И еще она заставила меня прочесть "Кошку под дождем". Причем именно заставила, а не предложила, как Чхартишвилли. Не слушая моих робких стонов, что может завтра, и двенадцать ночи, и я уже труп совсем - а? И это было круто. Чуждо, непонятно и убедительно. Искусство как его задумывал Господь. Высшей пробы.
абсурдно жаловаться на жизнь.
абсурдно жаловаться на жизнь.
абсурдно жаловаться на жизнь.
Я никогда и не жаловалась на жизнь.
Мне в ней чертовски везет. Могла ли я мечтать? Нет, не могла. И дальше будет только фееричнее - бескрайне и бесконечно, по недосыпу я впадаю в экстатическое состояние, вы могли заметить.
Вишу в основном у Скр. Когда-то я думала, что мы не уживемся - но мы, кажется, уживаемся вполне неплохо. Кто еще поймет мои педагогические мучения и озарения, если не она - собственно, я и здесь везунчик каких мало.
Она отдала мне на почитать Чхартишвилли, "Писатель и самоубийство". Давно не читала ничего так жадно. Чувствую себя потрескавшейся землей под июльским ливнем. Я ждала такой книги несколько лет, семь лет назад она была нужна мне почти как воздух, странно и иронично, что тогда она уже была написана и напечатана - и мы друг друга не нашли. У меня было столько вопросов тогда. Столько страстных, очевидных вопросов. И ни одного собеседника. С тех пор утихло, но, видимо, так и осталось, неотвеченное, актуально. Странное ощущение - существования в двух временах одновременно. Скрупулезно вычеркиваю пунктики и ставлю галочки, и поминутно: "Да!" и "Ччерт!", и "Так не я одна оказывается!" И он очень хорошо пишет, ко всему прочему.
Много горького - там, где "христианство и самоубийство". Неужели мы эти два тысячелетия так мало говорили о любви, что даже умница Чхартишвилли главным и единственным нашим аргументом "контра" отмечает страх наказания - или, в крайнем случае, банальную порядочность. Горько, чего уж там. Ладно.
И еще она заставила меня прочесть "Кошку под дождем". Причем именно заставила, а не предложила, как Чхартишвилли. Не слушая моих робких стонов, что может завтра, и двенадцать ночи, и я уже труп совсем - а? И это было круто. Чуждо, непонятно и убедительно. Искусство как его задумывал Господь. Высшей пробы.