"Его зовет нездешнее, чему нет имени..."
WHAT IF...
«Что, если самого известного, самого любимого и вообще «самого-самого» персонажа мировой драматургии играет «главный» актер своего времени?»
Об этом 18 июня 2013 года здесь:
Почему Гамлет может быть правдой
Петербургский театровед Лилия Шитенбург о Гамлете БК.
"Если" - до спектакля
и "Счастливый принц" - после просмотра
Если
25 АВГУСТА 2015
текст: Лилия Шитенбург
5 августа в лондонском театре «Барбикан» начались первые показы «Гамлета» в постановке Линдси Тернер. Премьера спектакля состоится сегодня. В роли принца Датского - Бенедикт Камбербэтч.
Два года для фанатов актера прошли в нетерпеливом ожидании и поисках ответа на вопрос: «Так как же он выживет?» (после падения с крыши в «Шерлоке»). И еще два года - в попытках представить себе, «как же он умрет» - в шекспировском «Гамлете».
За пять лет, минувших со времен «Франкенштейна», когда Бенедикт Камбербэтч в последний раз выходил на театральную сцену, он успел сделать многое: «Шерлок», «Конец парада» на телевидении, съемки у Спилберга, голливудские проекты, оскароносные «12 лет рабства», «Стартрек», «Игра в имитацию», фанаты, пингвины, хоббиты, дракон и венец нынешних актерских карьер - контракт на персональный комикс студии Marvel («Доктор Стрэндж»). А еще он делал «захват движения» в «Хоббите». Какой тут театр? «Гамлет»?
Английские актеры иногда возвращаются на сцену. И те, кто после театральных побед уходил из театра в кино, и те, кто, едва ступив на подмостки в молодости и чувствительно провалившись, приобретя известность, получает второй шанс доказать всем свою актерскую состоятельность. «Лондонский счет»: сцена решает все. Для Камбербэтча его «Гамлет» - это, разумеется, не реванш (ведущий английский критик Майкл Биллингтон, к примеру, отверг глубокомысленный вопрос «сможет ли Камбербэтч сыграть Гамлета» как чистый вздор). Надо полагать, что для актера это прежде всего возможность «вспомнить все». Не столько «проверка на подлинность», сколько шанс восстановить определение подлинности. «А на самом деле я…» - как говорилось в старой рекламе. Сначала надо «правильно» - то есть единственно возможным для него способом - произнести «Быть иль не быть…» А потом можно снова грозно хмуриться в нарядных костюмчиках и силой магической мысли уничтожать злодеев в комиксах. «Дней связующая нить» будет восстановлена.
Чертя хитроумные схемы, строя конспирологические концепции, прикидывая расстояние от крыши до машины… то есть от Виттенберга до Эльсинора, с уверенностью можно утверждать лишь одно: чего в этом «Гамлете» не будет. Там не будет Шерлока. Просто потому, что тот - со свойственной ему бесцеремонностью - как никто заслоняет, если не поглощает, личность самого актера. Хотя такой Гамлет мог бы выйти весьма любопытным. Кроме всего прочего, трагедия в пяти актах шла бы часа полтора - за счет скорости произнесения монологов.
Представим себе: Гамлета оторвали от экспериментов в лаборатории университета в Виттенберге, смерть отца и свадьбу матери он переживает с обычной избирательностью своего знаменитого бесчувствия - но не более того. Он и не думает дерзить Клавдию («Племянник - пусть, но уж никак не милый») - просто невозмутимо устанавливает факты, не имея ни природной надобности, ни возможности играть в королевские и семейные игры. «Не кажется, а есть. Я не хочу того, что кажется» становится формулой поиска истины.
Он глух к чужим метафорам, а собственные ему необходимы практически - как экономия средств, квинтэссенция смысла. Его не волнуют власть и датский трон, однако, будучи ученым, принц не может не заинтересоваться странными событиями, происходящими в Эльсиноре: Тень отца - привилегированный клиент (сентиментальная сторона дела мерцает исподволь, позволяя зрителям наслаждаться собственной проницательностью). «Детективная» составляющая трагедии тут малозначительна - важнее то, что исследователь не способен остановиться: если уж игра началась, то она будет доведена до конца даже ценой жизни - истина потенциально смертоносна. У высокофункционального социопата куда больше сходства с безумным принцем, чем кажется на первый взгляд, - в этом убедятся и Полоний (как объект громокипящего раздражения), и Офелия (ее попытки поспеть за Гамлетом выйдут особенно трогательно обреченными), и Розенкранц с Гильденстерном (сопутствующие потери, не более). «Мышеловка» оказывается математически точно рассчитанной провокацией: Клавдию придется до непристойности саморазоблачительно требовать огня - ведь смысл в том, чтобы обнаружить вину короля перед всем двором. Гамлет во всем убедился еще по характерному пятну на его левом запястье. Череп бедного Йорика после сцены с могильщиками упокоится на каминной полке - ну, это и так известно. Дуэль с Лаэртом, итог которой очевиден, - это единственный оставшийся ход после того, как все остальные варианты были отметены. Собственно, прощание с Горацио Бенедикт Камбербэтч в «Шерлоке» уже сыграл. Дважды.
Но не было бы ничего удивительного в том, чтобы Камбербэтч в своем Гамлете отчасти опирался на сыгранного им Кристофера Титженса, офицера и джентльмена («Конец парада»). Великий Эльсинор обескровлен, время его истекло, вся надежда - на безупречного принца, отправленного за море. Этот Гамлет сгибается под грузом ответственности, слово короля-отца для него - закон: «приказа и бровью никто не оспорил», как сказал бы любимый принцем лорд Теннисон (это его «слова, слова, слова» тот читает в книжке). Гамлет страдает прежде всего от невыносимой пошлости того, что произошло с Эльсинором за время его отсутствия, от того, как измельчали все вокруг («каким ничтожным, плоским и тупым мне кажется весь свет в его стремленьях!»): мало того что королева была чиста как снег, но ведь и Полоний был блестящим первым министром, а не потенциальной крысой за ковром. Мир старой датской аристократии истаивает, как призрак на рассвете, а в дивном новом мире прагматичных мелких лавочников («от поминок холодное пошло на брачный стол») Гамлету нет места. Его благородство, его манеры, его речь - совершенный анахронизм (трудно предположить, сколько вариаций на эту тему смог бы перебрать Бенедикт Камбербэтч за минуту сценического времени, на дне отчаяния обнаруживая скрытый комизм). В оживленном, деловитом Эльсиноре принц с его высокородной меланхолией выглядит нелепо до ненормальности - он и сам призрак прошлого (цитата из неосуществленного мейерхольдовского замысла с серебряными латами Гамлета и Призрака тут была бы кстати). И, однако, Гамлета почти невозможно принудить к действию, медлить - это все, что ему остается: падение Эльсинора видится ему фатально неотвратимым, эпоха закончилась с гибелью отца («вот два изображенья: вот и вот»). Гамлет слишком хорошо воспитан, чтобы проявлять гнев, печаль его беспредельна, а великодушие самоубийственно. Он целиком состоит из возвышенных идеалов. Офелия, ждавшая принца лет двадцать, получив полный высшего сочувствия совет уйти в монастырь, умирает девственницей, сойдя с ума едва ли не от досады. Сцена с актерами превращается в ностальгическую игру в «старые добрые времена» (недаром «Убийство Гонзаго» выглядит архаичнее основного текста). Первого актера должен играть Джон Гилгуд. Обычно озадачивающая добровольная передача королевства Фортинбрасу здесь закономерна: сохранившие величие чужие лучше выродившихся своих.
Не худший вариант, но и он, разумеется, не исчерпывает всех возможностей актера Бенедикта Камбербэтча. Есть ведь еще Франкенштейн - доктор и его монстр. «Что за мастерское создание - человек!»: Гамлет вполне может стать натурфилософом, наблюдающим за метаморфозами материи, превращением живого в мертвое, попытками мертвого ожить, алхимическим круговоротом добра и зла, и фиксировать стадии физического распада Эльсинора и его обитателей. Шекспировский текст откликнется на это особенно охотно, а пластическая выразительность актера завершит остальное. От «плотного сгустка мяса», который должен был бы «растаять, сгинуть, изойти росой», и «квинтэссенции праха» - прямая дорога к «Цезарю, который совершает свой путь по кишкам нищего» и черепу Йорика как последнему собеседнику. Смерть как таковая, без прикрас, без романтизации, без сожалений, без особенных причин, кроме простого умножения смертей, - достойный партнер по диалогу для того, кто на несколько месяцев сам стал Первым актером.
Но что, если попытка создания «подлинного» Гамлета для Бенедикта Камбербэтча - это прежде всего возвращение домой? Сколько раз в Лондоне звучало «останься здесь, не езди в Голливуд»? Возврат к «нормальному», относительно непубличному существованию - это ли не цель, что всем желанна? Ведь если путь Камбербэтча как «милого принца» только начат, то как «счастливый принц» - в уайльдовском понимании - он более чем состоялся. И пятиактная трагедия о Гамлете, раздираемом на части чужими требованиями, проступками, преступлениями и желаниями, может быть сыграна ради заветной реплики: «Вот вам флейта. Сыграйте на ней…» В конце концов, устроил же Мартин Фриман из «Ричарда III» историю о том, что он, вопреки общему мнению, способен быть ужасно-преужасно плохим (к счастью, попутно ему удалось сделать в спектакле и кое-что еще).
Есть еще немало любопытных вариантов, основанных на предыдущих работах актера. Одна беда - ни один из них мне по-настоящему не нравится. Потому что я могу их себе представить. А в случае Бенедикта Камбербэтча как раз важна его способность время от времени совершать непредсказуемые качественные скачки. Кто мог вообразить Шерлока до того, как Камбербэтч его сыграл? Несомненно, этот чрезвычайно разговорчивый актер найдет что сказать, если решит ответить на вопрос: «Каким будет ваш Гамлет?» Но его Гамлет станет тем, кем станет, только тогда, когда он сыграет его. Да и вообще - стоит ли играть Гамлета, если знаешь наверняка, как сыграть Гамлета? То, как Шерлок упал и каким образом поднялся, не идет ни в какое сравнение с тем, как он завис на краю. Недаром из несыгранного, не пошедшего в работу, но уже явно накопленного опыта за актером числится беккетовская цитата, которую тот с завидным упорством твердит в интервью, даже когда его спрашивают о комиксах: знаменитое «Fail again, fail better». На этом можно строить трагедию Гамлета. Несомненно, в этом «Гамлете» не пропадет ни одна из шекспировских шуток и добавится парочка неожиданных. Несомненно и то, что Камбербэтч должен сыграть так, чтобы мы, «немые зрители финала», в конце концов попросили принца Датского «перестать быть мертвым».
(с)
Счастливый принц
29 ОКТЯБРЯ 2015
текст: Лилия Шитенбург
Этот спектакль, билеты на который за год до премьеры улетели в течение нескольких часов после начала продаж (о процессе их покупки многие зрители надолго сохранят самые живые воспоминания), стал главным шоу лондонского театрального сезона. Английские газеты дали спектаклю от двух до четырех звезд (в зависимости от того, интересовали ли критиков постановка Линдси Тернер или только Бенедикт Камбербэтч), публика была в восторге, многие сообщали, кто, где и когда плакал, однако проблемы с режиссурой заметили практически все.
В самом деле, режиссура - честно исполняя общую для английской сцены обязанность «внятно рассказать историю» (последние лет пятьдесят на континенте считающуюся архаичной) - изобиловала решениями, которые трудно было оправдать и требовалось лишь перетерпеть. Начиная от проблем с кастингом (вряд ли причиной его разбалансированности послужило опасение, что кто-то может «украсть шоу» у Камбербэтча, скорее всего, вопрос в финансах) и заканчивая внезапными эффектными постановочными озарениями, противоречащими друг другу или ведущими в никуда. Тут было немало занятного. Актеры перетаскивали по сцене тяжелые предметы, необходимые всего на пару минут, а потом с трудом от них избавлялись. Датская армия в походе превращалась в норвежскую, Розенкранц с Гильденстерном попадали под расстрел (выжили), Эльсинор во втором действии явно пережил бомбежку, но вопросов к молодому Фортинбрасу в финале так и не появилось. Скромная актриса Шан Брук во время спектакля «Гамлет» изо всех сил играла грустный, подробный и почти никак не связанный с главной темой спектакль «Офелия» - с песнями, фортепианными пассажами, фотонатюрмортами, ламентациями и потоками слез (интересно, что в трансляции эта работа выглядела достойнее, чем на сцене). Эльсинор как таковой вообще был более заслугой выдающейся сценографии Эс Дэвлин, нежели ансамбля (перемена света превращала голубой парадный зал в мистический склеп с паутиной и кракелюрами по стенам, вихрь из пепла и праха покрывал сцену).
И, однако, нельзя не признать, что спектакль состоялся. Не только потому, что публика пришла посмотреть на своего Камбербэтча и увидела своего Камбербэтча. Но и потому, что модель театра, где первый актер обеспечивает драматическую целостность зрелища (а не только собственный бенефис), до сих пор возможна. Почти невероятна, но возможна. И нет - режиссура Линдси Тернер далеко не всегда мешает Камбербэтчу; случается, что и помогает. Важно, однако, вот что: в этом спектакле со всей определенностью задан главный вопрос. Поставленный так прямо, наивно и бесстрашно, что ответ на него просто не мог оказаться бессодержательным. «Что, если венец творения играет венец творения?» Что, если самого известного, самого любимого и вообще «самого-самого» персонажа мировой драматургии играет «главный» актер своего времени: один из самых популярных, разнообразно титулованных, харизматичных, так сказать, «цвет и надежда радостной державы, чекан изящества, зерцало вкуса по версии журнала GQ»? Находящийся к тому же на пике профессиональной формы?
Одинокий Гамлет на авансцене начинает спектакль. Разбирает ящики с отцовскими вещами, слушает старую пластинку («There was a boy, а very strange enchanted boy…», - поет ему Нэт Кинг Коул). Изрядно сократив и перемонтировав текст, первую реплику пьесы, отобранную у стражников, оставили неприкосновенной - Гамлет прислушивается к чему-то неведомому и произносит: «Кто здесь?» За дверью никого, пустота, ледяной свет и только потом - Горацио.
Пока гости собираются на королевский свадебный пир, Гамлет надолго задерживается у парадного портрета покойного короля (из важных эпизодов спектакля этот наиболее пострадал при монтаже в трансляции). На портрете - молодой, прекрасный, неправдоподобно высокий и стройный «генерал 1812 года» (лицом напоминающий Карла Джонсона, исполнителя роли Призрака), краса вселенной, словом, совершенный идеал. Гамлет одергивает потертый отцовский пиджачок на своих плечах и присоединяется к застолью. Когда настанет час роковой встречи, то в зловещей темноте и синем контровом свете принц, стоящий на высокой галерее, внизу увидит Призрак отца - некрупного бледного старичка в лохмотьях грязного мундира, с зычным, но по-стариковски дребезжащим голосом и сварливыми интонациями. У Гертруды не было оснований сомневаться в естественной смерти супруга - может быть, даже меньше, чем у прочих. Все эти шекспировские славословия: «Чело Зевеса, кудри Аполлона, взор, как у Марса, - властная гроза…» - это давно уже не про Гамлета-старшего, как бы ни хотелось того любящему сыну. Принц не случайно смотрит на Призрака сверху вниз, для разговора ему придется спуститься. Теперь «такое сочетанье, где каждый бог вдавил свою печать, чтоб дать вселенной образ человека» - это сам Гамлет. Таким Бенедикт Камбербэтч его и играет. Одной лишь плотностью своего физического присутствия сообщая пластическую выразительность любой мизансцене, организуя и наполняя энергией пространство вокруг себя так, как только может позволить актеру до последнего атома осмысленное тело. Пока этот механизм ему принадлежит.
Статус, а главное - способ действия «венца всего живущего» имеет и еще одно любопытное следствие. Этот Гамлет совершенно очевидно ничего не боится - ни смерти, ни ада. Зато постичь способен все. Будь то преступление, грех, вероломство, призраки, преисподняя или шекспировская метафора. «Есть многое на свете, друг Горацио, что нашей философии не снилось» - впроброс и только, не снилось - так пусть приснится. Его собственная вселенная готова расширяться с бешеной скоростью. Ему до слез жаль отца, его ничуть не озадачивает грядущая месть, но чтобы удивить, а тем более потрясти этого Гамлета, нужны магниты попритягательнее и бездны поглубже. Гамлет Бенедикта Камбербэтча начинает спектакль всемогущим и бессмертным.
Он загоняет ритм, успевает смешно пошутить со стражниками про крота, корчит забавные рожицы, и вдруг спектакль останавливается, делая огромную цезуру: «Век расшатался…» Второй «поворот винта» в этом «Гамлете»: выводы принца, его метафоры значительно превосходят обстоятельства. Но если ад его не впечатлил, тогда что же? «Кто здесь?» Неизвестно. «То было что-то выше нас, то было выше всех». Поразительнее всего в Гамлете Камбербэтча как раз принципиальная невозможность остановиться, поставить точку: движение, мысль, эмоция, воображение - неукротимы.
И однако он - как и положено Гамлету - замедляется. Потому что если его задачей становится месть - вот этому Клавдию (в роли короля - импозантный Киран Хайндс), этому старенькому жалкому Полонию, этой несчастной Гертруде, этим смешным придворным, - то это как-то обескураживающе ничтожно. «Кто здесь?» - его зовет нездешнее, чему нет имени, ему и в голову не приходит бороться за власть, он и так знает, что он - Гамлет Датчанин (царственно рявкнет на Лаэрта во втором действии, но все ясно уже в первом). Он без усилий властвует над пространством и временем, взрезает сцены своими монологами, слова которых, разумеется, рождаются сию минуту, в трепете и муке (легко вспрыгивает на стол, «останавливая мгновение» и перебивая персонажей на полуслове), - а тут омерзительный трус дядюшка, улыбчивый злодей с дурацким портретом на дешевой китайской тарелке (история про «два изображенья» придумана забавно). Трагедия этого Гамлета в том, что классическая трагедия ему мала.
«Каким докучным, тусклым и ненужным мне кажется все, что ни есть на свете! О, мерзость!..» - в репликах Гамлета Камбербэтч каждый раз подчеркивает именно несоразмерность: «из-за Гекубы!» (из-за какой-то ерунды), «два месяца как умер» (для него - миг, для Гертруды, несомненно, - вечность), «из-за клочка земли» (а вот Фортинбрас доволен) и т.д. Эльсинор (и весь его сомнительный кастинг) неистощим по части разочарований: Гамлет, с его великодушием и нередко присущей титанам милостивой и чуточку снисходительной нежностью ко всему живому, трогательно, искренне и совершенно одинаково любит и Горацио, и Офелию, и Розенкранца с Гильденстерном, но только один из них его не предает. Душевная щедрость счастливого принца безгранична, но не терпение, нет. Принц освоился с адом - освоится и с предательством: реплика «Офелия, ступай в монастырь!» вызывает бурю веселья в зрительном зале, будучи произнесена с комической досадой: «А не пошла бы ты в монастырь!» А виттенбергские приятели смешат Гамлета почти сразу, и в сцене с флейтой - «можете расстроить меня, но играть на мне вы не можете!» - важнее всего не неприкосновенность «флейты» (священное «нельзя-я-я!» Смоктуновского тут не к месту), а презрение к самомнению ничтожеств: «вот вы - не можете!» Итог он подведет на похоронах Офелии, взревев про «сорок тысяч братьев». Это не только горе, но и расчет, Горацио, расчет: соотношение Гамлета Камбербэтча и нарядной и преступной эльсинорской мелюзги как раз и есть 1:40 000.
Месть как задача ему мала, битва за престол - это вообще детский сад: безумный принц является изумленным придворным в алом мундирчике стойкого оловянного солдатика и отстреливается из игрушечного ружья, сидя в картонном замке. Воевать с «торговцами рыбой», «губками» и сражаться с «гнилыми колосьями» на троне он не может - придется «укрупнить» врагов, придать им подобие людей. «Мышеловка» придумана отменно: Гамлет не только переписал «Убийство Гонзаго», но и сам играет злодея Луциана - и весь монолог убийцы произносит, неотрывно глядя в глаза Клавдию, в подробностях показывая дяде, что доподлинно знает то, чему свидетелей не было. В этом спектакле становится очевидно, что и король, и королева начинают испытывать духовные терзания только после прямого контакта с принцем: только он может «повернуть глаза зрачками в душу». Клавдий, пока не сходил в театр, не молился вовсе. А в том, как Гертруда Анастасии Хилл произносит «Что я сделала?!», слышны не только ноты раскаяния - «Что я наделала?!», но и оттенок недоумения: «Что я такого сделала?!» Она поймет не более того, что совершила нечто, от чего сошел с ума сын, но и этого довольно, душа разбужена - вытаскивать Офелию из воды королева побежит уже сама.
Нависший над Клавдием с галереи Гамлет останавливает готовый кинжал: послать убийцу отца на небо нетрудно, не слишком жаль ему и неба для грешника - трудно поставить точку. Смириться с тем, что это - все, покончить с неопределенностью, в которой только и можно «в ореховой скорлупе считать себя царем бесконечного пространства». Принц неохотно расстается с бессмертием. И лишь заглянув в глазницы бедного Йорика, позволяет себе окончательно осознать, что жизнь коротка, успеть в ней можно немногое, отдать ее придется за сущий вздор, за Гекубу, за месть убийце, но и за вздор заплатить сполна.
Пока Гамлет не впустил в себя смерть, будучи всемогущим и неуязвимым, он удостоил лишь иронического замечания судьбу Розенкранца с Гильденстерном, а об убийстве Полония вообще позабыл начисто (на могиле Офелии случилась почти комическая неловкость). Но стоит ему решиться - все меняется. «Готовность - это все». Камбербэтч превращает несколько коротеньких реплик прощания с Горацио едва ли не в еще один гамлетовский монолог. Но теперь, когда от бессмертия осталось несколько минут, «Аполлон-Гиперион» считает мгновения и не случайно в своих метафорах меняет гиперболы на литоты: «и в гибели воробья есть особый смысл».
В сцене дуэли с Лаэртом время замирает в последний раз, и Гамлет в рапиде отравленной шпагой колет соперника в пальчик. Вот теперь точка. Расправа с Клавдием под лестницей - это уже техническая подробность. Но Бенедикт Камбербэтч поборется и после точки - хотя бы за многоточие. «Дальше - тишина…» он произносит, так подвешивая последние слова на вздохе, что в его лучшие вечера там, за многоточием, становится почти слышна доселе неизвестная шекспировская строка.
Уже на поклонах актер выходит к публике с превосходной и необычайно трогательной речью о бедствиях сирийских беженцев и просит пожертвовать средства для помощи (эти ежевечерние обращения Камбербэтча собрали больше 100 000 фунтов на благотворительные цели). Он не может остановиться, не может перестать говорить. Предыдущей задачи ему уже мало. Даже если это задача сыграть Гамлета. Теперь нужно спасать мир.
Что за мастерское создание - человек…
(с)