«Мы с Вальтером поспорили на 100 марок и бутылку хорошего коньяка…»
Продолжая тему… Воспоминания служащего Гестапо, оберштурмфюрера СС, Феликса Цорна:
...Мунке уже было хотел распорядиться, чтобы этого строптивого лейтенанта увели на улицу и «решили с ним вопрос» с помощью «Маузера 98», но я решил не торопиться, ведь расстрелять его мы всегда успеем.
Я был сторонником теории, что все продаются, нужно лишь определить цену, я хотел сломать большевика морально, а Мунке утверждал, что Иваны понимают только грубую силу.
Мы с Вальтером поспорили на 100 марок и бутылку хорошего коньяка, кто первый завербует этого Ивана.
Мунке полагался на силу, а я полагался на низменность человеческой природы и психологию.
https://youtu.be/4RfP0yam4V8
Шёл конец 1942 года, я с моим старым сослуживцем Вальтером Мунке по особому распоряжению РСХА были временно переведены из Смоленска в Ригу, для того, чтобы курировать работу своих коллег из Гестапо, а также контролировать действия местных подразделений СД и в случае ненадлежащего выполнения директив или прямого уклонения от распоряжений я и Мунке должны были докладывать на самый «верх».
Наш перевод был связан также с тем, что довольно веско стоял вопрос о дальнейшей судьбе Рижского Гетто и оставшихся евреев, которые были в нём. Зимой 1941 года вопрос с большим Гетто был решён довольно категорично, контингент был вывезен в лес и уничтожен, а само большое Гетто ликвидировано, но малое всё ещё функционировало. Пока в высоких кабинетах решался вопрос о малом Гетто, нам с Мунке временно нашли другую работу.
Мы были должны помогать СД формировать пополнения для полицейских, антипартизанских и других вспомогательных частей, которые состояли преимущественно из «Хиви» (по немецки «добровольный помощник») и других коллаборационистов из числа военнопленных.
Для этих функций СД выделило нам большой особняк в пригороде Риги, куда каждый день нам привозили военнопленных. Работа по большей части была монотонной и рутинной, изучение карточек пленных (если их успели хоть как то оформить в сборном лагере или шталаге), одни и те же вопросы, на которые они уже много раз отвечали: «имя, фамилия, звание, номер части, при каких обстоятельствах был взят в плен?»
Настроение было каким то сонным и вялым, чему способствовала метель за окном, но на душе была постоянная тревога. Мы с Мунке согревались коньяком, курили и лениво перебрасывались фразами в ожидании следующей партии, которую к нам доставят на допрос.
По радио шли отрывки из веселой оперетты, а на берлинской волне то и дело крутили бравурные марши, которые прерывали на выдержки из выступлений Йозефа Геббельса, который возвещал о скорой гибели «Цитадели на Волге» и о том, что «город Сталина» не устоял под напором Вермахта.
Мы тогда ещё не знали о том как на самом деле плохи там дела и в каком безнадежном положении находятся наши войска. Вся группировка и 6-ая армия Паулюса доживали свои последние недели. даже по нашим каналам Гестапо скрывало информацию от своих.
Но по обрывочным данным и другим деталям было понятно, что там всё уже давно идёт не по плану и «Цитадель на Волге» не сдается, большевики продолжают драться за свой Сталинград.
А ещё тревогу усиливало то, что с южного участка фронта почти прекратился поток русских пленных, который не ослабевал летом и осенью, эти данные были нам доступны.
Пленных было по прежнему много, но в Ригу они попадали с других участков фронта из под Ржева, Ленинграда, Кавказа и района «Голубой линии» (район Тамани и Новороссийска) или уже побыв длительное время в рабочих или концентрационных лагерях.
Привезли пленных, до обеда всё было как обычно, пока не привели Этого русского.
Это был молодой лейтенант, в прошлом артиллерист, но сейчас по нему этого было уже не сказать, лицо заросло щетиной, а остатки его формы напоминали грязные лохмотья. Было видно, что он не первый месяц в плену.
Он нам сразу не понравился, смотрел надменно с непонятным вызовом, вёл себя так словно выпрашивал своей наглостью пулю или специально нас провоцировал. Складывалось ощущение, что он не понимает того где он оказался и кто перед ним и что наше предложение это его единственный шанс прожить подольше. С другой стороны этот русский вносил некоторое разнообразие в эту серую массу, которую мы наблюдали с Вальтером ежедневно.
Подавляющее большинство доходяг, которые сидели на стуле перед нами вызвались сами служить за паёк и стрелять в том направлении и в тех на кого укажут. Этот лейтенант не был добровольцем, его привезли случайно, а может не смогли набрать нужное число «добровольцев» и внесли в список для комплекта, думая, что после обработки «Гестапо» он пойдёт служить на благо Рейха куда скажут и пошлют.
Но с этим русским было не всё так просто, он сразу же сел на стул, хотя ему никто не разрешал присаживаться, попросил сигарету и после того как подкурил, заявил нам с противной ухмылкой, что как только получит в руки оружие, то первым делом доберется до этого особняка и всадит по пуле в меня и Вальтера Мунке.
Мунке не оценил чувства юмора большевика и выбил ему зуб, в надежде, что Иван прекратит скалиться. Русский встал с пола, откашлялся сплевывая на пол кровь и невозмутимо продолжал рассуждать на тему, каким образом он бы с нами расправился, будь у него в руках оружие.
Мунке уже было хотел распорядиться, чтобы этого строптивого лейтенанта увели на улицу и «решили с ним вопрос» с помощью «Маузера 98», но я решил не торопиться, ведь расстрелять его мы всегда успеем.
Я был сторонником теории, что все продаются, нужно лишь определить цену, я хотел сломать большевика морально, а Мунке утверждал, что Иваны понимают только грубую силу.
Мы с Вальтером поспорили на 100 марок и бутылку хорошего коньяка, кто первый завербует этого Ивана. Мунке полагался на силу, а я полагался на низменность человеческой природы и психологию.
С этим лейтенантом нам пришлось провозиться до глубокой ночи, мы уже основательно накачались с Мунке коньяком и в нас разгорелся азарт. Вальтер Мунке обладал недюжинной силой и очень скоро лицо русского напоминало жухлое яблоко, а к лежащему на полу зубу добавилось еще несколько.
Я же дошёл до того, что уже заочно предлагал русскому возглавить небольшое антипартизанское подразделение, где у него в подчинении будет даже пара рядовых немцев, а у него самого будет полноценный оклад и довольствие офицера Вермахта.
Этот русский сводил меня с ума, он то смеялся как безумный и сплевывал кровь (на которую мы уже не обращали внимания), то запирался и не шёл на контакт. Потом он попросил карандаш и начал писать цифры и производить какие то расчёты на листе бумаги. Когда я спросил, что он пишет, то большевик ответил, что высчитывает расстояние от фронта до Риги и с улыбочкой сказал, что оно каждый день будет сокращаться.
Я последний раз предложил русскому подписать обязательство перед нами о том, что он даст присягу на добровольную службу (я всё ещё не терял надежды выиграть свои 100 марок и коньяк).
Русский вместо подписи внизу листа нарисовал две могилы, на одной он написал имя Феликс, а на Второй Вальтер. Я хотел уже сам пристрелить его прямо в кабинете, не боясь испачкать весь пол, но теперь меня остановил Мунке и сказал: «Не нужно Феликс, он просто солдат, пусть он и фанатик, но он настоящий солдат. Не все продаются, Феликс».
Мунке вызвал конвоира, русского увели. В лагерь его не повезут, не пристрелили сейчас, то сделают это завтра. Такие как он опасны, из за таких как он в Сталинграде всё пошло не по плану…
Справка.
Феликс Цорн в апреле 1945 года сдался в Австрии американским войскам и выдавал себя за рядового Вермахта. Был вычислен американской разведкой и опознан как офицер Гестапо, против него дали показания, а материалы дела подтвердили его прямое и косвенное участие в массовых расправах над еврейским населением, организацию диверсий и подготовку кадров для террора местного населения на оккупированной территории и в прифронтовой полосе.
Цорн бежал из американского лагеря военнопленных и планировал уйти «крысиными тропами» в Парагвай, но был задержан в Италии и передан оккупационным властям в Германии.
После оглашения приговора Феликс Цорн был приговорён к смертной казни и повешен.
Этот русский сводил меня с ума - Феликс Цорн
...Мунке уже было хотел распорядиться, чтобы этого строптивого лейтенанта увели на улицу и «решили с ним вопрос» с помощью «Маузера 98», но я решил не торопиться, ведь расстрелять его мы всегда успеем.
Я был сторонником теории, что все продаются, нужно лишь определить цену, я хотел сломать большевика морально, а Мунке утверждал, что Иваны понимают только грубую силу.
Мы с Вальтером поспорили на 100 марок и бутылку хорошего коньяка, кто первый завербует этого Ивана.
Мунке полагался на силу, а я полагался на низменность человеческой природы и психологию.
Click to viewhttps://youtu.be/4RfP0yam4V8
Шёл конец 1942 года, я с моим старым сослуживцем Вальтером Мунке по особому распоряжению РСХА были временно переведены из Смоленска в Ригу, для того, чтобы курировать работу своих коллег из Гестапо, а также контролировать действия местных подразделений СД и в случае ненадлежащего выполнения директив или прямого уклонения от распоряжений я и Мунке должны были докладывать на самый «верх».
Наш перевод был связан также с тем, что довольно веско стоял вопрос о дальнейшей судьбе Рижского Гетто и оставшихся евреев, которые были в нём. Зимой 1941 года вопрос с большим Гетто был решён довольно категорично, контингент был вывезен в лес и уничтожен, а само большое Гетто ликвидировано, но малое всё ещё функционировало. Пока в высоких кабинетах решался вопрос о малом Гетто, нам с Мунке временно нашли другую работу.
Мы были должны помогать СД формировать пополнения для полицейских, антипартизанских и других вспомогательных частей, которые состояли преимущественно из «Хиви» (по немецки «добровольный помощник») и других коллаборационистов из числа военнопленных.
Для этих функций СД выделило нам большой особняк в пригороде Риги, куда каждый день нам привозили военнопленных. Работа по большей части была монотонной и рутинной, изучение карточек пленных (если их успели хоть как то оформить в сборном лагере или шталаге), одни и те же вопросы, на которые они уже много раз отвечали: «имя, фамилия, звание, номер части, при каких обстоятельствах был взят в плен?»
Настроение было каким то сонным и вялым, чему способствовала метель за окном, но на душе была постоянная тревога. Мы с Мунке согревались коньяком, курили и лениво перебрасывались фразами в ожидании следующей партии, которую к нам доставят на допрос.
По радио шли отрывки из веселой оперетты, а на берлинской волне то и дело крутили бравурные марши, которые прерывали на выдержки из выступлений Йозефа Геббельса, который возвещал о скорой гибели «Цитадели на Волге» и о том, что «город Сталина» не устоял под напором Вермахта.
Мы тогда ещё не знали о том как на самом деле плохи там дела и в каком безнадежном положении находятся наши войска. Вся группировка и 6-ая армия Паулюса доживали свои последние недели. даже по нашим каналам Гестапо скрывало информацию от своих.
Но по обрывочным данным и другим деталям было понятно, что там всё уже давно идёт не по плану и «Цитадель на Волге» не сдается, большевики продолжают драться за свой Сталинград.
А ещё тревогу усиливало то, что с южного участка фронта почти прекратился поток русских пленных, который не ослабевал летом и осенью, эти данные были нам доступны.
Пленных было по прежнему много, но в Ригу они попадали с других участков фронта из под Ржева, Ленинграда, Кавказа и района «Голубой линии» (район Тамани и Новороссийска) или уже побыв длительное время в рабочих или концентрационных лагерях.
Привезли пленных, до обеда всё было как обычно, пока не привели Этого русского.
Это был молодой лейтенант, в прошлом артиллерист, но сейчас по нему этого было уже не сказать, лицо заросло щетиной, а остатки его формы напоминали грязные лохмотья. Было видно, что он не первый месяц в плену.
Он нам сразу не понравился, смотрел надменно с непонятным вызовом, вёл себя так словно выпрашивал своей наглостью пулю или специально нас провоцировал. Складывалось ощущение, что он не понимает того где он оказался и кто перед ним и что наше предложение это его единственный шанс прожить подольше. С другой стороны этот русский вносил некоторое разнообразие в эту серую массу, которую мы наблюдали с Вальтером ежедневно.
Подавляющее большинство доходяг, которые сидели на стуле перед нами вызвались сами служить за паёк и стрелять в том направлении и в тех на кого укажут. Этот лейтенант не был добровольцем, его привезли случайно, а может не смогли набрать нужное число «добровольцев» и внесли в список для комплекта, думая, что после обработки «Гестапо» он пойдёт служить на благо Рейха куда скажут и пошлют.
Но с этим русским было не всё так просто, он сразу же сел на стул, хотя ему никто не разрешал присаживаться, попросил сигарету и после того как подкурил, заявил нам с противной ухмылкой, что как только получит в руки оружие, то первым делом доберется до этого особняка и всадит по пуле в меня и Вальтера Мунке.
Мунке не оценил чувства юмора большевика и выбил ему зуб, в надежде, что Иван прекратит скалиться. Русский встал с пола, откашлялся сплевывая на пол кровь и невозмутимо продолжал рассуждать на тему, каким образом он бы с нами расправился, будь у него в руках оружие.
Мунке уже было хотел распорядиться, чтобы этого строптивого лейтенанта увели на улицу и «решили с ним вопрос» с помощью «Маузера 98», но я решил не торопиться, ведь расстрелять его мы всегда успеем.
Я был сторонником теории, что все продаются, нужно лишь определить цену, я хотел сломать большевика морально, а Мунке утверждал, что Иваны понимают только грубую силу.
Мы с Вальтером поспорили на 100 марок и бутылку хорошего коньяка, кто первый завербует этого Ивана. Мунке полагался на силу, а я полагался на низменность человеческой природы и психологию.
С этим лейтенантом нам пришлось провозиться до глубокой ночи, мы уже основательно накачались с Мунке коньяком и в нас разгорелся азарт. Вальтер Мунке обладал недюжинной силой и очень скоро лицо русского напоминало жухлое яблоко, а к лежащему на полу зубу добавилось еще несколько.
Я же дошёл до того, что уже заочно предлагал русскому возглавить небольшое антипартизанское подразделение, где у него в подчинении будет даже пара рядовых немцев, а у него самого будет полноценный оклад и довольствие офицера Вермахта.
Этот русский сводил меня с ума, он то смеялся как безумный и сплевывал кровь (на которую мы уже не обращали внимания), то запирался и не шёл на контакт. Потом он попросил карандаш и начал писать цифры и производить какие то расчёты на листе бумаги. Когда я спросил, что он пишет, то большевик ответил, что высчитывает расстояние от фронта до Риги и с улыбочкой сказал, что оно каждый день будет сокращаться.
Я последний раз предложил русскому подписать обязательство перед нами о том, что он даст присягу на добровольную службу (я всё ещё не терял надежды выиграть свои 100 марок и коньяк).
Русский вместо подписи внизу листа нарисовал две могилы, на одной он написал имя Феликс, а на Второй Вальтер. Я хотел уже сам пристрелить его прямо в кабинете, не боясь испачкать весь пол, но теперь меня остановил Мунке и сказал: «Не нужно Феликс, он просто солдат, пусть он и фанатик, но он настоящий солдат. Не все продаются, Феликс».
Мунке вызвал конвоира, русского увели. В лагерь его не повезут, не пристрелили сейчас, то сделают это завтра. Такие как он опасны, из за таких как он в Сталинграде всё пошло не по плану…
Справка.
Феликс Цорн в апреле 1945 года сдался в Австрии американским войскам и выдавал себя за рядового Вермахта. Был вычислен американской разведкой и опознан как офицер Гестапо, против него дали показания, а материалы дела подтвердили его прямое и косвенное участие в массовых расправах над еврейским населением, организацию диверсий и подготовку кадров для террора местного населения на оккупированной территории и в прифронтовой полосе.
Цорн бежал из американского лагеря военнопленных и планировал уйти «крысиными тропами» в Парагвай, но был задержан в Италии и передан оккупационным властям в Германии.
После оглашения приговора Феликс Цорн был приговорён к смертной казни и повешен.
Этот русский сводил меня с ума - Феликс Цорн