Крушение любви
Он был голубоглаз, белокур и ангельски красив, так что она влюбилась мгновенно, окончательно и безнадежно. Слишком уж много поклонниц постоянно толклось вокруг него, умильно заглядывая в лицо, ожидая малейшего знака, чтобы выполнить любое его желание, услужить, принести из раздевалки пальто, подать галоши (да-да, в те времена еще носили галоши!) или якобы невзначай поправить шарфик, торчащий у него из-под воротника пальто.
Она была слишком гордой, чтобы играть в эти игры, поэтому страдала молча, держась в сторонке. Единственное, что она себе позволяла - тайно, но с каким-то мазохистским наслаждением - сбежать пораньше с обеда, отыскать единственный на всю общую комнату мягкий стул с красивой резной спинкой, поставить на его место и поскорее выскочив в коридор, притаиться за дверью, чтобы потом, войти вместе с другими и делать вид, что разделяет всеобщее удивление: как это получается, что любимый всеми стул неизменно оказывается у него, Димочки Динского, а другие - разномастные и видавшие виды - постоянно мигрируют по комнате, доставаясь то одному, то другому.
Зато по ночам она предавалась сладким мечтам - выручала его из неприятностей, спасала на пожаре, помогала выплыть на берег после кораблекрушения, а он, изумленный и покоренный ее смелостью и ловкостью, обращал к ней влюбленный взор огромных голубых глаз и говорил те самые заветные слова, которые ей так хотелось услышать.
Натура сильная и страстная, она никогда не мечтала, чтобы спасали её - роль беспомощной принцессы, так любимая многими и так хорошо обыгранная в разных историях , ее не привлекала.
Но вот грянула война и разметала их в разные стороны. В чужом и холодном северном городе, куда забросила ее эвакуация, все силы уходили на борьбу за выживание, на преодоление голода и бытовых неурядиц, а мысли и чувства постоянно были обращены туда, где шли жестокие бои, где оставляли, а потом вновь освобождали города, где гибли люди и воевали ее близкие.
И все же по ночам нередко она возвращалась к мечтам о нем, Димочке Динском. Она уходила на фронт медсестрой и выносила его, тяжело раненного, из-под вражеского огня, или по тайным партизанским тропам пробиралась в отряд мстителей, которым он командовал, или… да мало ли героических сюжетов могло возникнуть в воображении влюбленной девицы! Главным был не сюжет, а один и тот же неизменный финал.
Рано или поздно кончается всё, даже самое плохое. Вот и война окончилась, и эвакуация осталась позади. Она вернулась в родной город и зажила нелегкой послевоенной жизнью, новыми проблемами и заботами. Но Димочка по-прежнему оставался героем ее ночных грез, а ощущение, что он благополучно вернулся, что он где-то здесь, рядом, только еще больше подогревало ее воображение.
Случайно у нее завелась новая приятельница - Кира Динская. Как-то в разговоре, умело и хитро направляемом, выяснилось, что Димочка - двоюродный брат Киры, даже живут они вместе. Несколько контрольных вопросов прояснили, что речь идет именно о нем - герое всех ее грез.
Одноэтажный домишко, в котором ютилась многочисленная семья Динских, был ей хорошо знаком - в переулке, буквально в десяти шагах от ее дома, и в ближайший выходной, выбрав наиболее вероятное для встречи время, она решила устроить засаду в таком месте, где легко можно было сделать вид, что просто идешь мимо.
Засада не понадобилась: не успела она поравняться с домиком, как дверь распахнулась, и …
Немного ниже её ростом, белобрысый и тощий, с блеклыми невыразительными глазками, пальтецо из солдатской шинели, неизменно торчащий шарфик, облезлая ушанка - всё это она охватила в мгновение ока и вдруг, неожиданно для себя, что было силы ударила его по уху. От удара шапка слетела, но он не бросился поднимать ее, а только вскинул обе руки, прикрывая лицо, и неуверенно забормотал: «Ты что, ты что?» Она ударила еще раз и, резко повернувшись, побежала прочь, глотая непрошенные слезы.
Дома, где к счастью, никого не было, она подвергла жесткому анализу свое поведение и вынесла приговор - она никогда не пыталась лукавить с собой. С другими - да, при необходимости, но к чему обманывать самое себя? Она привыкла всегда говорить себе правду, не приукрашивая и не оправдываясь.
Вердикт был суров. Пожалуй, он мог бы прозвучать так:
«Себя надо было бить! Сказано же - не сотвори себе кумира!»
Но ей было всего одиннадцать лет, и до четких формулировок ей еще предстояло дорасти.
Она была слишком гордой, чтобы играть в эти игры, поэтому страдала молча, держась в сторонке. Единственное, что она себе позволяла - тайно, но с каким-то мазохистским наслаждением - сбежать пораньше с обеда, отыскать единственный на всю общую комнату мягкий стул с красивой резной спинкой, поставить на его место и поскорее выскочив в коридор, притаиться за дверью, чтобы потом, войти вместе с другими и делать вид, что разделяет всеобщее удивление: как это получается, что любимый всеми стул неизменно оказывается у него, Димочки Динского, а другие - разномастные и видавшие виды - постоянно мигрируют по комнате, доставаясь то одному, то другому.
Зато по ночам она предавалась сладким мечтам - выручала его из неприятностей, спасала на пожаре, помогала выплыть на берег после кораблекрушения, а он, изумленный и покоренный ее смелостью и ловкостью, обращал к ней влюбленный взор огромных голубых глаз и говорил те самые заветные слова, которые ей так хотелось услышать.
Натура сильная и страстная, она никогда не мечтала, чтобы спасали её - роль беспомощной принцессы, так любимая многими и так хорошо обыгранная в разных историях , ее не привлекала.
Но вот грянула война и разметала их в разные стороны. В чужом и холодном северном городе, куда забросила ее эвакуация, все силы уходили на борьбу за выживание, на преодоление голода и бытовых неурядиц, а мысли и чувства постоянно были обращены туда, где шли жестокие бои, где оставляли, а потом вновь освобождали города, где гибли люди и воевали ее близкие.
И все же по ночам нередко она возвращалась к мечтам о нем, Димочке Динском. Она уходила на фронт медсестрой и выносила его, тяжело раненного, из-под вражеского огня, или по тайным партизанским тропам пробиралась в отряд мстителей, которым он командовал, или… да мало ли героических сюжетов могло возникнуть в воображении влюбленной девицы! Главным был не сюжет, а один и тот же неизменный финал.
Рано или поздно кончается всё, даже самое плохое. Вот и война окончилась, и эвакуация осталась позади. Она вернулась в родной город и зажила нелегкой послевоенной жизнью, новыми проблемами и заботами. Но Димочка по-прежнему оставался героем ее ночных грез, а ощущение, что он благополучно вернулся, что он где-то здесь, рядом, только еще больше подогревало ее воображение.
Случайно у нее завелась новая приятельница - Кира Динская. Как-то в разговоре, умело и хитро направляемом, выяснилось, что Димочка - двоюродный брат Киры, даже живут они вместе. Несколько контрольных вопросов прояснили, что речь идет именно о нем - герое всех ее грез.
Одноэтажный домишко, в котором ютилась многочисленная семья Динских, был ей хорошо знаком - в переулке, буквально в десяти шагах от ее дома, и в ближайший выходной, выбрав наиболее вероятное для встречи время, она решила устроить засаду в таком месте, где легко можно было сделать вид, что просто идешь мимо.
Засада не понадобилась: не успела она поравняться с домиком, как дверь распахнулась, и …
Немного ниже её ростом, белобрысый и тощий, с блеклыми невыразительными глазками, пальтецо из солдатской шинели, неизменно торчащий шарфик, облезлая ушанка - всё это она охватила в мгновение ока и вдруг, неожиданно для себя, что было силы ударила его по уху. От удара шапка слетела, но он не бросился поднимать ее, а только вскинул обе руки, прикрывая лицо, и неуверенно забормотал: «Ты что, ты что?» Она ударила еще раз и, резко повернувшись, побежала прочь, глотая непрошенные слезы.
Дома, где к счастью, никого не было, она подвергла жесткому анализу свое поведение и вынесла приговор - она никогда не пыталась лукавить с собой. С другими - да, при необходимости, но к чему обманывать самое себя? Она привыкла всегда говорить себе правду, не приукрашивая и не оправдываясь.
Вердикт был суров. Пожалуй, он мог бы прозвучать так:
«Себя надо было бить! Сказано же - не сотвори себе кумира!»
Но ей было всего одиннадцать лет, и до четких формулировок ей еще предстояло дорасти.