Сансеполькро - часть 3. "Воскресение" Пьеро делла Франческа
Уже говорил раньше, но не побоюсь повториться: в Сансеполькро я ехал, чтобы увидеть "Воскресение" Пьеро делла Франческа. Все, что по пути к этой фреске попалось мне на глаза, я вам честно показал. Теперь настала очередь показать вам "лучшую картину в мире"
Выражение, ставшее крылатым, принадлежит английскому писателю Олдосу Хаксли (1894-1963) и написано в 1925 году. Полностью эссе "Лучшая картина" можно прочесть здесь: http://www.paradoxplace.com/Perspectives/Italian%20Images/Montages/Art/Best%20Picture%20Huxley%20Essay.pdf; английский там очень простой, переводилось ли оно на русский я не знаю. В первом абзаце Хаксли описывает, как трудно было в его годы добраться до Сансеполькро: он выбрал вообще самый сложный путь - 7 часов на автобусе через Апеннины из Урбино. И затем следует:
"И когда Сансеполькро наконец достигнут, что там можно увидеть? Окруженный стенами городок посреди широкой равнины, заключенной промеж холмов; несколько красивых ренессансных палаццо с прелестными изогнутыми металлическими балконами ; не слишком интересная церковь и, наконец, лучшая картина на земле.
Лучшая картина в мире представляет собой фреску на стене одной из комнат ратуши. Вскоре после написания фрески некий недалекий благотворитель-вандал приказал замазать ее толстым слоем штукатурки, под которым она и таилась одно-два столетия, после чего была извлечена на свет в идеальном, принимая во внимание время ее создания, состоянии. Благодаря вандалам, посетитель, входящий в Палаццо Консерватори Сансеполькро, видит изумительное "Воскресение" практически в том виде, в каком оно было оставлено автором - Пьеро делла Франческа. Ее яркие, утонченно трезвые краски сияют со стены с неподражаемой свежестью. Ни сырость, ни грязь не смогли повредить картину. Нашему воображению не нужно додумывать и восполнять красоту фрески; эта красота предстоит перед нами в целостном и подлинном великолепии - величайшая картина на земле"
Далее Хаксли уклоняется от темы, по примеру многочисленных эссеистов, рассуждает о субъективности нашего понимания "хорошего" и "плохого" в искусстве, размышляет о цикле фресок из аретинской Сан-Франческо, об еще одной известнейшей работе ПдФ "Бичевание Христа" из Урбино, но вновь возвращается к "Воскресению":
"Воскресение" Пьеро еще более драматично. Пьеро превратил обычную треугольную композицию в символ. Основание треугольника - Гроб. Спящие у Гроба воины намекают на две боковых стороны, сходящиеся в вершине - лике воскресшего Христа. Сам Христос со знаменем в правой руке стоит, опираясь левой ногой на край Гроба, готовый выйти оттуда в мир. Ни одно геометирческое построение не могло быть более простым или более уместным. Существо, восстающее на наших глазах из гробницы, скорее схоже с героем Плутарха, чем со Христом, как его представляет традиционная религия. Его тело совершенно, как у греческого атлета, оно столь мощно, что невозможно поверить в то, что в реальность раны в этом мускулистом боку. Его взгляд строго и задумчив, его глаза холодны. От всей фигуры веет физической и интеллектуальной мощью. Это - воскресение классического идеала, безмерно превосходящего величием и красотой привычную классическую красоту, из гроба, где этот идеал был погребен сотни лет назад."
Я уж не буду более вас мучить своим, с позволения сказать, переводом - лучше оригинальное эссе почитайте. Замечу лишь, что, в гипотетическом случае, когда нужно было бы выбирать между спасением творений Боттичелли или ПдФ, Хаксли был готов пожертвовать всем наследием Боттичелли ради "Воскресения" и аретинского цикла о Кресте.
Не знаю, читал ли Муратов книгу Хаксли, но и он разразился похвалой "Воскресению":
"После всего, что видено было в Италии, с величайшим восхищением вглядываешься в тайну его "Воскресения", занимающего одну из стен маленькой пинакотеки. Фреска эта торжественна и проста, и перед ней никому не пришлось бы объяснять, что такое монументальное искусство. Христос, бодрствующий за весь мир, и воины, погруженные в тяжелую дрему у пустеющего саркофага, окутаны очарованностью весеннего рассвета. Все светится так тихо и волшебно в этот таинственный час - бледное, серо-голубое небо с белыми облачками, гладкие стволы деревьев и тонкие сети их безлиственных ветвей, пепельная земля и серебристо-розовый плащ Спасителя. И в этом всюду разлитом сиянии - душа искусства Пьеро. Его глубокая и древняя религиозность, более мудрая, более важная и более всеобъемлющая, чем церковная религиозность какого-нибудь Фра Анджелико.
Фреска Пьеро спиритуальна насквозь и в то же время полна энергии формальных борений. Чисто флорентийскому энтузиазму остался предан художник в этих трудных и разнообразных позах уснувших воинов. Кто мог бы так верно найти изгиб спины у солдата в зеленом плаще и красноватом шлеме или с такой силой посадить великолепную римскую голову на мощную шею следующего воина и с такой чуткостью передать напряженность его правого плеча. В четырех этих фигурах флорентийское кватроченто, поглощенное фигурной страстью, нашло одно из высших своих достижений. Но с неизвестной Флоренции впечатлительностью чувствовал Пьеро, кроме того, значение отдельных красок - зеленой, алой, лиловой и золотисто-коричневой, красок одежд - и общую их гармонию, их "сгорание" в жемчужности и серебре рассвета. Дыхание каких-то безмерностей мира, природы, ощущаемой так, как ощущали ее лишь древние, господствует здесь над всем: над формальной темой фигур и даже над темой христианского воскресения"
После таких грандов как-то неудобно вспоминать о Мортоне, но как-никак миллионы путешественников по Италии с благодарностью следуют по его стопам, так что процитирую и его:
"Я спросил у прохожего, как пройти к зданию, где фреска «Воскрешение» Пьеро делла Франческа, и он показал мне на старинную постройку. К крыльцу вели два лестничных марша. Оказалось, что там помещается городской суд. В открытую дверь я увидел, что идет заседание: стоит полицейский, выступает адвокат, судья в мантии, похожей на облачение студента-выпускника, с важным видом что-то записывает. Я уж решил было, что ошибся и попал не по адресу, но тут смотритель издал шипящий звук - так итальянцы привлекают обычно к себе внимание - и поиграл в воздухе пальцами, приглашая следовать за собой. На торце, вой стене большого зала я увидел «Воскресение».
На фреске раннее утро. Рассвет чуть подкрасил тонкие облака на голубом небе. Четыре римских солдата крепко спят подле мраморного саркофага. Они караулили всю ночь, но теперь, с зарею, уснули и лежат в неудобных позах. Трое даже не сняли с головы шлемов. Над распростертыми телами сгустилась могучая сила. Христос поднялся из могилы и стоит над солдатами, глядя прямо перед собой. Босой левой ногой он оперся о мрамор. Алый плащ, тронутый утренними лучами, тяжелыми складками спадает с левого плеча, оставляя правую руку и правый бок обнаженными. Он держит знамя с красным крестом. На теле, под грудью, кровавая рана, след от копья. Фигура его кажется осязаемой, и в то же время видно, что он из другого мира. Если бы это можно было увидеть в жизни, то впечатление было бы потрясающим.
Такой сдержанной силы в позе и в лице Спасителя ни на одной другой картине я не видел. Здесь он ближе к Пантократору. Из-под купола византийской церкви прямо на тебя смотрят широко открытые ищущие глаза. Это тебе не нежный, сочувствующий Сын Божий с привычных нам картин. Контраст между расслабленными фигурами спящих людей и напряженной, выпрямленной фигурой Христа - кульминационный момент драмы. Как могут эти люди отрешенно спать в присутствии столь мощной силы? Я смотрел на бородатое лицо могучего, лишенного сентиментальности Христа, и в мозгу моем пронеслись слова: «Он спустился в ад и восстал из мертвых на третий день».
Заметьте, что у трех авторов три разных мнения)))
У вашего покорного слуги есть, разумеется, четвертое мнение, отличное от трех ранее изложенных, хотя мортоновское мне ближе всего. Менее всего мне интересно разглядывать кубики Христова пресса, и даже изгиб спины одного из солдат оставил меня безразличным)))
Мне хочется подчеркнуть нечто глубоко христианское, мистическое ощущение, вложенное ПдФ в эту фреску. Пасхальная ночь разрывает время и пространство, она, как мы помним, не только начало первого дня (седьмой день ВЗ - это суббота), но и восьмого (из числа семи), то есть вечности. Взгляните на пейзаж за спиной Христа: по одну сторону Его два безжизненных сухих дерева, по другую - зеленая аллея; по одну - иссохшая пустыня, по другую - та же пустыня уже дает всходы. Жизнь и смерть, прошлое и будущее (в обычных терминах зима и лето) соседствуют рядом. Вне всякого сомнения живые воины в ярких одеждах (помните Хаксли? это подлинные краски ПдФ), а над ними бледный, как смерть (почему - как?), Христос в то ли выцветшей, то ли, наоборот, свежевыкрашенной плащанице. Кто из изображенных жив в эту минуту: только что восставший из гроба и ада Христос или вздремнувшие воины? Кто из них должен быть более утомлен в этот миг: проведшие бессонную ночь воины или спавший во гробе Сын? Кто из них реален в эту минуту?
Заметьте, кстати, что на этой фреске, единственной из увиденных нами у ПдФ, главный Герой смотрит нам в глаза. Во всех сценах аретинского цикла герои живут во своем мире, переживают свои собственные мысли и чувства, не делясь ими со зрителями, и только какой-нибудь случайный третьестепенный персонаж как бы случайно глядит на нас: понимаете ли вы, мол, что мы тут для вашего вразумления написаны. Здесь же все персонажи спят, они, имевшие небывалый шанс стать свидетелями самого главного исторческого события, позорно всё проспали. Зато Тот, кто ради людей уснул сном смертным, восстал и Сам призывает нас к соучастию в пасхальном благовествовании.
Если говорить о многочисленных виденных мною иконах и картинах, изображающих Воскресение, то именно фреска Пьеро мне представляется самой адекватной новой Пасхе (кое-что уже писАл на эту тему: http://sibeaster.livejournal.com/115948.html). Ничто так не оскорбляет мои религиозные чувства (А что такого? Не только у сторожа и кассира ХХС эти чувства имеются), как бородатые и нечесанные мужики, дурными голосами орущие мне в ухо в пасхальную ночь "Воистину воскресе". Развеселый утренник с паролем - отзывом "ХВ - ВВ" и тупо ноющими ногами, сиречь наша современная пасхальная утреня, - это как раз самый нелепый способ продемонстрировать себе и миру нашу веру в Воскресшего. Ведь с момента Воскресения не только Христос, но и мы живем одновременно в двух мирах - дольнем и горнем, в двух веках - нынешнем и грядущем, и радоваться о такой добровольной шизофрении очень сложно. Ощущение жизни в двух вселенных разом, осознание себя мертвым среди живых и живым среди мертвых - это и есть наше пасхальное благовестие миру. А орать друг другу в ухо с последующим распитием горячительных напитков можно и на митинге в честь ЕР и ВВП)))
Вот на этой ноте мы с вами оставляем Сансеполькро. Поскольку предыдущие недели мы только и делали, что рассматривали фрески и картины, теперь для равновесия мы погрузимся в мир романской архитектуры и барельефов, для чего перенесемся в Пистойю.
Выражение, ставшее крылатым, принадлежит английскому писателю Олдосу Хаксли (1894-1963) и написано в 1925 году. Полностью эссе "Лучшая картина" можно прочесть здесь: http://www.paradoxplace.com/Perspectives/Italian%20Images/Montages/Art/Best%20Picture%20Huxley%20Essay.pdf; английский там очень простой, переводилось ли оно на русский я не знаю. В первом абзаце Хаксли описывает, как трудно было в его годы добраться до Сансеполькро: он выбрал вообще самый сложный путь - 7 часов на автобусе через Апеннины из Урбино. И затем следует:
"И когда Сансеполькро наконец достигнут, что там можно увидеть? Окруженный стенами городок посреди широкой равнины, заключенной промеж холмов; несколько красивых ренессансных палаццо с прелестными изогнутыми металлическими балконами ; не слишком интересная церковь и, наконец, лучшая картина на земле.
Лучшая картина в мире представляет собой фреску на стене одной из комнат ратуши. Вскоре после написания фрески некий недалекий благотворитель-вандал приказал замазать ее толстым слоем штукатурки, под которым она и таилась одно-два столетия, после чего была извлечена на свет в идеальном, принимая во внимание время ее создания, состоянии. Благодаря вандалам, посетитель, входящий в Палаццо Консерватори Сансеполькро, видит изумительное "Воскресение" практически в том виде, в каком оно было оставлено автором - Пьеро делла Франческа. Ее яркие, утонченно трезвые краски сияют со стены с неподражаемой свежестью. Ни сырость, ни грязь не смогли повредить картину. Нашему воображению не нужно додумывать и восполнять красоту фрески; эта красота предстоит перед нами в целостном и подлинном великолепии - величайшая картина на земле"
Далее Хаксли уклоняется от темы, по примеру многочисленных эссеистов, рассуждает о субъективности нашего понимания "хорошего" и "плохого" в искусстве, размышляет о цикле фресок из аретинской Сан-Франческо, об еще одной известнейшей работе ПдФ "Бичевание Христа" из Урбино, но вновь возвращается к "Воскресению":
"Воскресение" Пьеро еще более драматично. Пьеро превратил обычную треугольную композицию в символ. Основание треугольника - Гроб. Спящие у Гроба воины намекают на две боковых стороны, сходящиеся в вершине - лике воскресшего Христа. Сам Христос со знаменем в правой руке стоит, опираясь левой ногой на край Гроба, готовый выйти оттуда в мир. Ни одно геометирческое построение не могло быть более простым или более уместным. Существо, восстающее на наших глазах из гробницы, скорее схоже с героем Плутарха, чем со Христом, как его представляет традиционная религия. Его тело совершенно, как у греческого атлета, оно столь мощно, что невозможно поверить в то, что в реальность раны в этом мускулистом боку. Его взгляд строго и задумчив, его глаза холодны. От всей фигуры веет физической и интеллектуальной мощью. Это - воскресение классического идеала, безмерно превосходящего величием и красотой привычную классическую красоту, из гроба, где этот идеал был погребен сотни лет назад."
Я уж не буду более вас мучить своим, с позволения сказать, переводом - лучше оригинальное эссе почитайте. Замечу лишь, что, в гипотетическом случае, когда нужно было бы выбирать между спасением творений Боттичелли или ПдФ, Хаксли был готов пожертвовать всем наследием Боттичелли ради "Воскресения" и аретинского цикла о Кресте.
Не знаю, читал ли Муратов книгу Хаксли, но и он разразился похвалой "Воскресению":
"После всего, что видено было в Италии, с величайшим восхищением вглядываешься в тайну его "Воскресения", занимающего одну из стен маленькой пинакотеки. Фреска эта торжественна и проста, и перед ней никому не пришлось бы объяснять, что такое монументальное искусство. Христос, бодрствующий за весь мир, и воины, погруженные в тяжелую дрему у пустеющего саркофага, окутаны очарованностью весеннего рассвета. Все светится так тихо и волшебно в этот таинственный час - бледное, серо-голубое небо с белыми облачками, гладкие стволы деревьев и тонкие сети их безлиственных ветвей, пепельная земля и серебристо-розовый плащ Спасителя. И в этом всюду разлитом сиянии - душа искусства Пьеро. Его глубокая и древняя религиозность, более мудрая, более важная и более всеобъемлющая, чем церковная религиозность какого-нибудь Фра Анджелико.
Фреска Пьеро спиритуальна насквозь и в то же время полна энергии формальных борений. Чисто флорентийскому энтузиазму остался предан художник в этих трудных и разнообразных позах уснувших воинов. Кто мог бы так верно найти изгиб спины у солдата в зеленом плаще и красноватом шлеме или с такой силой посадить великолепную римскую голову на мощную шею следующего воина и с такой чуткостью передать напряженность его правого плеча. В четырех этих фигурах флорентийское кватроченто, поглощенное фигурной страстью, нашло одно из высших своих достижений. Но с неизвестной Флоренции впечатлительностью чувствовал Пьеро, кроме того, значение отдельных красок - зеленой, алой, лиловой и золотисто-коричневой, красок одежд - и общую их гармонию, их "сгорание" в жемчужности и серебре рассвета. Дыхание каких-то безмерностей мира, природы, ощущаемой так, как ощущали ее лишь древние, господствует здесь над всем: над формальной темой фигур и даже над темой христианского воскресения"
После таких грандов как-то неудобно вспоминать о Мортоне, но как-никак миллионы путешественников по Италии с благодарностью следуют по его стопам, так что процитирую и его:
"Я спросил у прохожего, как пройти к зданию, где фреска «Воскрешение» Пьеро делла Франческа, и он показал мне на старинную постройку. К крыльцу вели два лестничных марша. Оказалось, что там помещается городской суд. В открытую дверь я увидел, что идет заседание: стоит полицейский, выступает адвокат, судья в мантии, похожей на облачение студента-выпускника, с важным видом что-то записывает. Я уж решил было, что ошибся и попал не по адресу, но тут смотритель издал шипящий звук - так итальянцы привлекают обычно к себе внимание - и поиграл в воздухе пальцами, приглашая следовать за собой. На торце, вой стене большого зала я увидел «Воскресение».
На фреске раннее утро. Рассвет чуть подкрасил тонкие облака на голубом небе. Четыре римских солдата крепко спят подле мраморного саркофага. Они караулили всю ночь, но теперь, с зарею, уснули и лежат в неудобных позах. Трое даже не сняли с головы шлемов. Над распростертыми телами сгустилась могучая сила. Христос поднялся из могилы и стоит над солдатами, глядя прямо перед собой. Босой левой ногой он оперся о мрамор. Алый плащ, тронутый утренними лучами, тяжелыми складками спадает с левого плеча, оставляя правую руку и правый бок обнаженными. Он держит знамя с красным крестом. На теле, под грудью, кровавая рана, след от копья. Фигура его кажется осязаемой, и в то же время видно, что он из другого мира. Если бы это можно было увидеть в жизни, то впечатление было бы потрясающим.
Такой сдержанной силы в позе и в лице Спасителя ни на одной другой картине я не видел. Здесь он ближе к Пантократору. Из-под купола византийской церкви прямо на тебя смотрят широко открытые ищущие глаза. Это тебе не нежный, сочувствующий Сын Божий с привычных нам картин. Контраст между расслабленными фигурами спящих людей и напряженной, выпрямленной фигурой Христа - кульминационный момент драмы. Как могут эти люди отрешенно спать в присутствии столь мощной силы? Я смотрел на бородатое лицо могучего, лишенного сентиментальности Христа, и в мозгу моем пронеслись слова: «Он спустился в ад и восстал из мертвых на третий день».
Заметьте, что у трех авторов три разных мнения)))
У вашего покорного слуги есть, разумеется, четвертое мнение, отличное от трех ранее изложенных, хотя мортоновское мне ближе всего. Менее всего мне интересно разглядывать кубики Христова пресса, и даже изгиб спины одного из солдат оставил меня безразличным)))
Мне хочется подчеркнуть нечто глубоко христианское, мистическое ощущение, вложенное ПдФ в эту фреску. Пасхальная ночь разрывает время и пространство, она, как мы помним, не только начало первого дня (седьмой день ВЗ - это суббота), но и восьмого (из числа семи), то есть вечности. Взгляните на пейзаж за спиной Христа: по одну сторону Его два безжизненных сухих дерева, по другую - зеленая аллея; по одну - иссохшая пустыня, по другую - та же пустыня уже дает всходы. Жизнь и смерть, прошлое и будущее (в обычных терминах зима и лето) соседствуют рядом. Вне всякого сомнения живые воины в ярких одеждах (помните Хаксли? это подлинные краски ПдФ), а над ними бледный, как смерть (почему - как?), Христос в то ли выцветшей, то ли, наоборот, свежевыкрашенной плащанице. Кто из изображенных жив в эту минуту: только что восставший из гроба и ада Христос или вздремнувшие воины? Кто из них должен быть более утомлен в этот миг: проведшие бессонную ночь воины или спавший во гробе Сын? Кто из них реален в эту минуту?
Заметьте, кстати, что на этой фреске, единственной из увиденных нами у ПдФ, главный Герой смотрит нам в глаза. Во всех сценах аретинского цикла герои живут во своем мире, переживают свои собственные мысли и чувства, не делясь ими со зрителями, и только какой-нибудь случайный третьестепенный персонаж как бы случайно глядит на нас: понимаете ли вы, мол, что мы тут для вашего вразумления написаны. Здесь же все персонажи спят, они, имевшие небывалый шанс стать свидетелями самого главного исторческого события, позорно всё проспали. Зато Тот, кто ради людей уснул сном смертным, восстал и Сам призывает нас к соучастию в пасхальном благовествовании.
Если говорить о многочисленных виденных мною иконах и картинах, изображающих Воскресение, то именно фреска Пьеро мне представляется самой адекватной новой Пасхе (кое-что уже писАл на эту тему: http://sibeaster.livejournal.com/115948.html). Ничто так не оскорбляет мои религиозные чувства (А что такого? Не только у сторожа и кассира ХХС эти чувства имеются), как бородатые и нечесанные мужики, дурными голосами орущие мне в ухо в пасхальную ночь "Воистину воскресе". Развеселый утренник с паролем - отзывом "ХВ - ВВ" и тупо ноющими ногами, сиречь наша современная пасхальная утреня, - это как раз самый нелепый способ продемонстрировать себе и миру нашу веру в Воскресшего. Ведь с момента Воскресения не только Христос, но и мы живем одновременно в двух мирах - дольнем и горнем, в двух веках - нынешнем и грядущем, и радоваться о такой добровольной шизофрении очень сложно. Ощущение жизни в двух вселенных разом, осознание себя мертвым среди живых и живым среди мертвых - это и есть наше пасхальное благовестие миру. А орать друг другу в ухо с последующим распитием горячительных напитков можно и на митинге в честь ЕР и ВВП)))
Вот на этой ноте мы с вами оставляем Сансеполькро. Поскольку предыдущие недели мы только и делали, что рассматривали фрески и картины, теперь для равновесия мы погрузимся в мир романской архитектуры и барельефов, для чего перенесемся в Пистойю.