50 лет в строю. Французский народ и французское правительство
Продолжаю свои заметки по мемуарам генерала двух империй Игнатьева.
После октябрьской революции деятельность графа осложнилась чрезвычайно. Но ему удалось добиться от правительства Франции признания себя единственным законным представителем России и тем спасти для Родины многие миллионы.
Париж. Площадь Согласия с украшенным обелиском. Люди собираются праздновать заключение мира, 1919.
Про свою службу:
Да, мне было тяжело и одиноко. Но я глубоко верил, что жизнь моя не кончена. Я смотрел вперед. Я знал: труден и тернист будет мой путь на родину. Но без нее я не представлял своей жизни. Тот час, когда нога моя ступит на родную землю и я вдохну запах родных русских полей и лесов, будет для меня высшей наградой, о которой могу я мечтать сейчас.
Кроме того, при всех переговорах и соглашениях я настаивал, чтобы Россия признавалась в границах 1914 года. - Не может же один только русский народ отвечать за военный долг, сделанный всей страной во время мировой войны, - доказывал я французским чиновникам - составителям соглашения. Это, между прочим, давало мне возможность вставлять палки в колеса тем политическим деятелям, которые после признания независимой Польши безо всякого стеснения стремились оторвать от России одну за другой исконные русские губернии, лишая наш народ плодов тех вековых трудов, что были им положены для выхода к берегам Балтики.
Соглашение с Клемансо особенно пригодилось в последующую эпоху интервенции, так как Франция перестала быть надежным убежищем для похищенных русских государственных ценностей. Немало ведь тогда находилось так называемых «спасителей России», «спасавших» от большевиков все, что только возможно было вывезти из нашей страны. «В Марсельском порту выгружен морской кабель, на который претендует один из наших банков, - сообщила мне в период врангелевской авантюры французская «ликвидационная комиссия», - но морской префект выражает сомнение в происхождении этого ценного морского имущества». «Морской кабель изготовляется только на нашем казенном заводе в Николаеве и потому частной собственностью стать не мог. Продать и вырученную сумму внести на мой текущий счет в Банк де Франс за № 5694», - положил я на этой бумаге свою резолюцию.
…Так Клемансо, заклятый враг Октябрьской революции, не подозревая последствий, сам предоставил мне возможность бороться с происками пособников будущей вооруженной интервенции против Советской России. Доступ к русскому пороху и к русским снарядам, хранившимся на наших складах во Франции, был для них крепко закрыт.
[Игнатьев попал в Париж во время празднования победы в Первой мировой] И вдруг, неожиданно, как по знаку невидимого дирижера, вся эта кружившаяся возле нас толпа молодежи воскликнула: - Vive la Russie! (Да здравствует Россия!) Сердце мое, казалось, разорвется от радости, гордости и счастья. Сигнал был подан, и возгласы: «Да здравствует Россия!» неслись уже со всех сторон, заглушая оркестр и приветствия другим союзникам. Я снял шляпу, кричал «Vive la France!» (Да здравствует Франция!), а к жене, стоявшей за моим плечом, подбежал незнакомый солдат в берете альпийского стрелка и сказал на ухо: «On a feté comme en a pu!» (Отпраздновали как могли!) Стало ясно, что меня кто-то узнал, и надо было уходить. Но толпа окружила нас и провожала по широкому Авеню де л'Опера до самой реки Сены. Приказ грозного Клемансо не в силах был подавить благодарных чувств французского народа к России, и никакие парады, на которые меня уже не приглашали, не могли сравниться с тем праздником, что представляла для меня эта демонстрация вспомнивших о заслугах родной русской армии парижан в самый счастливый для них день - день перемирия!
Про Клемансо:
Видавшего виды старика Клемансо нисколько не смутил демагогический тон прискакавшего во Францию бывшего русского премьера, и на вопрос Керенского: «Собираются ли французы его поддержать?» - глава французского правительства ответил: - Да, я только этим и занимался, пока вы были у себя в России!
«Вставайте, мертвецы! Вперед, живые!» - как бы откликался в этой песенке девиз, брошенный французскому народу восьмидесятилетним Жоржем Клемансо. Впервые за долгие годы французские правящие круги обуял страх, страх перед властью одного человека, не только крепкого на слово, но и способного превратить его в дело. Первыми «перестроились» французские военные корреспонденты. Вместо сообщений с фронта они занялись репортажами с сенсационных судебных процессов, возбуждавшихся против всех, и больших и малых шпионов и соглашателей с Германией. Больше всех дрожали перед своим председателем сами министры. Рассказывали, что престарелый министр иностранных дел Пишон так волновался перед каждым докладом Клемансо, что подолгу простаивал перед дверью его кабинета - то брался за ручку двери, то отходил от нее. Там, за дверьми, ведь сидел Тигр, как метко прозвали Клемансо французские солдаты. Этот «зверь» не рычит, он долго и молча подстерегает свою жертву, чтобы броситься на нее и уничтожить, и французский народ почувствовал, что нет более беспощадного врага для всех соглашателей с немцами, чем Клемансо. Но Тигр не предвидел, что сломать себе зубы ему придется не на французской, а на русской земле, и не на немцах, а на столь ему ненавистных наших героях Одессы и Севастополя.
Излюбленным развлечением Клемансо было ставить собеседника одним своим острым словом в смехотворное положение. Анекдотам об этих выходках не было конца. Приходит к нему, например, как-то на прием почтенная сестра милосердия, настоятельница того госпиталя, в котором лежал Тигр после нанесенного ему в самом центре Парижа револьверного ранения.
- Ах! Это сестра Мария! Как же, как же! Я ведь так вам благодарен за уход! - встретил старуху Клемансо.
- А вы, господин президент, такой замечательный человек, - восторженно начала женщина в белом монашеском чепце, окаймленном широчайшими полями. - Одного вам только и не хватает, чтобы попасть в рай: святого причастия.
- Это тоже замечательно! Я как раз сегодня ночью видел об этом сон. Представьте, поднимаюсь я по лестнице, а на верхней площадке стоит сам Петр с ключами от рая. «Кто этот старикашка? - спрашивает он. - А! Клемансо? Однако впустить вас не могу: вы ведь не говели!» «Да если только за этим дело стало, - говорю я, - так я готов тотчас отговеть». Тут приводят меня в комнату, запирают и идут искать кюре (священника). Сижу я час, сижу два, начинаю, наконец, шуметь, прошу меня выпустить, а мне объясняют: «Весь, мол, рай обегали и ни одного кюре не нашли!»
Оригинал взят у das_foland в 50 лет в строю. Французский народ и французское правительство
После октябрьской революции деятельность графа осложнилась чрезвычайно. Но ему удалось добиться от правительства Франции признания себя единственным законным представителем России и тем спасти для Родины многие миллионы.
Париж. Площадь Согласия с украшенным обелиском. Люди собираются праздновать заключение мира, 1919.
Про свою службу:
Да, мне было тяжело и одиноко. Но я глубоко верил, что жизнь моя не кончена. Я смотрел вперед. Я знал: труден и тернист будет мой путь на родину. Но без нее я не представлял своей жизни. Тот час, когда нога моя ступит на родную землю и я вдохну запах родных русских полей и лесов, будет для меня высшей наградой, о которой могу я мечтать сейчас.
Кроме того, при всех переговорах и соглашениях я настаивал, чтобы Россия признавалась в границах 1914 года. - Не может же один только русский народ отвечать за военный долг, сделанный всей страной во время мировой войны, - доказывал я французским чиновникам - составителям соглашения. Это, между прочим, давало мне возможность вставлять палки в колеса тем политическим деятелям, которые после признания независимой Польши безо всякого стеснения стремились оторвать от России одну за другой исконные русские губернии, лишая наш народ плодов тех вековых трудов, что были им положены для выхода к берегам Балтики.
Соглашение с Клемансо особенно пригодилось в последующую эпоху интервенции, так как Франция перестала быть надежным убежищем для похищенных русских государственных ценностей. Немало ведь тогда находилось так называемых «спасителей России», «спасавших» от большевиков все, что только возможно было вывезти из нашей страны. «В Марсельском порту выгружен морской кабель, на который претендует один из наших банков, - сообщила мне в период врангелевской авантюры французская «ликвидационная комиссия», - но морской префект выражает сомнение в происхождении этого ценного морского имущества». «Морской кабель изготовляется только на нашем казенном заводе в Николаеве и потому частной собственностью стать не мог. Продать и вырученную сумму внести на мой текущий счет в Банк де Франс за № 5694», - положил я на этой бумаге свою резолюцию.
…Так Клемансо, заклятый враг Октябрьской революции, не подозревая последствий, сам предоставил мне возможность бороться с происками пособников будущей вооруженной интервенции против Советской России. Доступ к русскому пороху и к русским снарядам, хранившимся на наших складах во Франции, был для них крепко закрыт.
[Игнатьев попал в Париж во время празднования победы в Первой мировой] И вдруг, неожиданно, как по знаку невидимого дирижера, вся эта кружившаяся возле нас толпа молодежи воскликнула: - Vive la Russie! (Да здравствует Россия!) Сердце мое, казалось, разорвется от радости, гордости и счастья. Сигнал был подан, и возгласы: «Да здравствует Россия!» неслись уже со всех сторон, заглушая оркестр и приветствия другим союзникам. Я снял шляпу, кричал «Vive la France!» (Да здравствует Франция!), а к жене, стоявшей за моим плечом, подбежал незнакомый солдат в берете альпийского стрелка и сказал на ухо: «On a feté comme en a pu!» (Отпраздновали как могли!) Стало ясно, что меня кто-то узнал, и надо было уходить. Но толпа окружила нас и провожала по широкому Авеню де л'Опера до самой реки Сены. Приказ грозного Клемансо не в силах был подавить благодарных чувств французского народа к России, и никакие парады, на которые меня уже не приглашали, не могли сравниться с тем праздником, что представляла для меня эта демонстрация вспомнивших о заслугах родной русской армии парижан в самый счастливый для них день - день перемирия!
Про Клемансо:
Видавшего виды старика Клемансо нисколько не смутил демагогический тон прискакавшего во Францию бывшего русского премьера, и на вопрос Керенского: «Собираются ли французы его поддержать?» - глава французского правительства ответил: - Да, я только этим и занимался, пока вы были у себя в России!
«Вставайте, мертвецы! Вперед, живые!» - как бы откликался в этой песенке девиз, брошенный французскому народу восьмидесятилетним Жоржем Клемансо. Впервые за долгие годы французские правящие круги обуял страх, страх перед властью одного человека, не только крепкого на слово, но и способного превратить его в дело. Первыми «перестроились» французские военные корреспонденты. Вместо сообщений с фронта они занялись репортажами с сенсационных судебных процессов, возбуждавшихся против всех, и больших и малых шпионов и соглашателей с Германией. Больше всех дрожали перед своим председателем сами министры. Рассказывали, что престарелый министр иностранных дел Пишон так волновался перед каждым докладом Клемансо, что подолгу простаивал перед дверью его кабинета - то брался за ручку двери, то отходил от нее. Там, за дверьми, ведь сидел Тигр, как метко прозвали Клемансо французские солдаты. Этот «зверь» не рычит, он долго и молча подстерегает свою жертву, чтобы броситься на нее и уничтожить, и французский народ почувствовал, что нет более беспощадного врага для всех соглашателей с немцами, чем Клемансо. Но Тигр не предвидел, что сломать себе зубы ему придется не на французской, а на русской земле, и не на немцах, а на столь ему ненавистных наших героях Одессы и Севастополя.
Излюбленным развлечением Клемансо было ставить собеседника одним своим острым словом в смехотворное положение. Анекдотам об этих выходках не было конца. Приходит к нему, например, как-то на прием почтенная сестра милосердия, настоятельница того госпиталя, в котором лежал Тигр после нанесенного ему в самом центре Парижа револьверного ранения.
- Ах! Это сестра Мария! Как же, как же! Я ведь так вам благодарен за уход! - встретил старуху Клемансо.
- А вы, господин президент, такой замечательный человек, - восторженно начала женщина в белом монашеском чепце, окаймленном широчайшими полями. - Одного вам только и не хватает, чтобы попасть в рай: святого причастия.
- Это тоже замечательно! Я как раз сегодня ночью видел об этом сон. Представьте, поднимаюсь я по лестнице, а на верхней площадке стоит сам Петр с ключами от рая. «Кто этот старикашка? - спрашивает он. - А! Клемансо? Однако впустить вас не могу: вы ведь не говели!» «Да если только за этим дело стало, - говорю я, - так я готов тотчас отговеть». Тут приводят меня в комнату, запирают и идут искать кюре (священника). Сижу я час, сижу два, начинаю, наконец, шуметь, прошу меня выпустить, а мне объясняют: «Весь, мол, рай обегали и ни одного кюре не нашли!»
Оригинал взят у das_foland в 50 лет в строю. Французский народ и французское правительство