Рок-н-ролл мёртв, а я еще нет…
Старина Ричи Блэкмор выступал вчера в Олимпийском. Как порядочный христианин я решил отметить Пасху трезвым, а употребить энергетический коктейль из волнующих воспоминаний, музыки и рева фанатов.
На что я надеялся?
Что Блэкмор, которому 14 апреля исполнится 73 года, заведет толпу?
Что Олимпийский - это Уэмбли? Что седые пенсионеры с пивными животами, притащившие свои старые жопы на концерт, дадут жару как встарь?
Наивный.
Оказывается, не только Пугачеву и Кобзона, Укупника и Леонтьева не красит присутствие на сцене. Это касается абсолютно всех дедушек и бабушек.
Концерт начался на целый час позже, из которых добрых полчаса ушло на кошачий ансамбль из Твери, которые делали вид, что «разогревают» публику, а на деле её бесили.
Потом на сцену вышла, типа группа «Rainbow» и при полном отсутствии нормального звука слабала пяток стареньких композиций и ещё какую-то хрень.
После этого уставшие музыканты пошли отдохнуть, а клавишник развлекался тем, что играл «Калинку» и «Пусть бегут неуклюже».
Творческий перерыв длился минут 15, а потом было еще пару инструменталок, когда отдыхал солист, ну и на этом народ начал медленно расходиться, матерясь на весь зал, перенеся дебаты на улицу и в метро.
Я чувствовал себя как оплеванный. Такое чувство у меня появилось однажды, когда на излёте своих дней Валерий Золотухин давал в Калининградском театре спектакль «Мастер и Маргарита». Это было феерическое говно, в исполнение говна унылого, халявщика и приспособленца.
Золотухин походил полчаса по сцене в халате, покурил, сказал пару слов и на этом спектакль закончился.
Люди расходились, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Кумиры рухнули, а долгожданное лицедейство оказалось пошлой, банальной хлестаковщиной. Золотухин не смог вовремя остановиться, и остался в моей памяти таким - человеком с бегающими глазками, стыдом и позором русского театра.
Вчера умер один из моих кумиров Ричи Блэкмор. Нет, умер весь рок-н-ролл, блядская смесь из остатков старого мастерства, старческого маразма и страсти к бабкам, которая, как я наивно думал, присуща только российской эстраде.
Всё проходит, и любовь, и молодость, и музыка. И как пел давным-давно Слава Бутусов: «Это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно, я буду жить…»