Март и Джон: Мартин и Джек.
"Иди ко мне, - сказал Волк. Красная Шапочка налила две рюмки коньяку и села к нему на кровать. Они вдыхали знакомый аромат коньяка. В этом коньяке была тоска и yсталость - тоска и усталость гаснущих сумерек. Коньяк был самой жизнью.
- Конечно, - сказала она. - Нам не на что надеяться. У меня нет будущего
Волк молчал. Он был с ней согласен"
("Как бы рассказали "Красную шапочку": Эрих Мария Ремарк").
Как в прошлом году, нежданно, временем наибольшей насыщенности внутренней, и единственно истинной, жизни стало лето, так в этом, тоже лишь по прихоти судьбы, осень. Как в откуп моей нелюбви к ней. И снова цепляю за дни якорьки-ароматы, освобождая израненную мишень, чтобы сохранить на память, и слежу, как разворачивается бесконечная нить очередных случайных и чудесных совпадений, когда одно рождает другое, и на что способна ничем не примечательная фраза в разговоре угадать невозможно, а узнать вскоре придется.
И даже время простудной слабости удалось.
...Но открыла вновь не Ремарка. Убивая кашель, под осторожные глотки обжигающего лечебного коньяка (с целебными свойствами которого не сравнится даже прирученный Ангилор с шалфеем), когда-то в болезнь впервые и оцененного, из иронизирующей ликерной рюмки (что стояла всего ближе) на тонкой балетной ножке с хрустальной пачкой, перечитывая, полностью ушла в "Мартина Идена".
Как у каждой книги, занимающей особое место, с ней связана вереница мигающих дальних огней.
Неузнаваемый Джек заходил, но дверь осталась запертой.
Насыщенная и схватываемая на лету программа седьмого класса по литературе вместила "Любовь к жизни", но один из уроков, посвященных Лондону, без особых причин беспечно прогуляла, выпал весь день. Но остался жив сбивчивый и ненавидяще-старательный пересказ дурочки Ленки, сводившийся к тому, как "один мужик все полз и полз, и не было у него уже ни еды, ни сил, и даже волк хотел его убить, а он почему-то все не умирал, и это длилось бесконечно", а вторая рафинированная дурочка и из дружеской солидарности, и от содержания ужаснувшего "напева Рабиновича" ей согласно кивнула, и не притронулась ни к "Любви", ни к "Белому клыку", привлекавшему не первый год с домашней полки.
И увлеченная, по прозрачнейшей из причин, другой морской романтикой, Грина, не смотрела на Лондона, а вскоре отнесла сочинение про "Паруса", не написав, но выдохнув его, как испитый глоток воздуха, окружавшего ее тогда (и все же, чего требовала легкость...).
Но еще осталась крупица от другого урока по Лондону, и загадочные слова Альбины Анатольевны про странную смерть писателя.
И слабый огонь погас.
Альбина Анатольевна, Вам, одной из редких учителей, не только по самому своему существованию не спoсобной отвратить детей от чтения, но и с щадящей мудростью не приставляющей к ученическому виску пистолет абсурдных обязательств из "прочитать за три дня", "говори еще, сам, еще, еще - что ты молчишь?", "напиши в проверочной, какого цвета платье было на мадемуазель N, когда она читала книгу при свете свечи - кстати, сколько свечей тогда одновременно зажгли?", а всего первее делившейся своей любовью к литературе, Вам, навсегда увлекшей меня стольким и столькими, не удалось это с Джеком (но ведь мне все равно было не миновать его?), но Ваш рассказ помню...То редкое бессловесное взаимопонимание и - уважение не дает забывать причудливо выбранные памятью отдельные штрихи. Таких отношений с преподавателями за всю жизнь складывалось не более, одобренных где-то свыше, классических трех раз. Альбина Анатольевна, Вы были умницей, но, наверное, даже не догадались, что значили для меня, и как беспощадно досрочно это было оценено...Ведь Вам следует посвятить множество рассказов, как и всем, кому бесконечно хочется признаваться в любви. И устно ли, письменно ли, создаю их все эти годы, затаенной грустной улыбкой после пары слов в разговоре о других, промелькнувшим воспоминанием о Вашем классе тех лет, узнанном в покое расплавленного умирающего вечернего солнца, чьим вдохновением делюсь с ближним.
Второй огонь заалел спустя годы. Когда, не в силах оторваться, замерла перед экраном, попав на телеспектакль "Мартин Иден" с Юрием Богатыревым в главной роли. Но не одно всепоглощающее обожание этого актера, в благодарность за постоянство с годами усиливавшееся, приковывало внимание и гнало найти книгу, без которой необъяснимо долго смогла прожить. История обернулась жалящим кольцом у шеи, сдавившим счастливо потрясенным узнаванием. Джека. И Мартина. Они, хоть и с опозданием, но справедливо заполучили меня в свою ловушку. И только тогда давний второй огонь отгорел.
...Спустя сто лет после появления на свет Мартина, "в одной знакомой улице", гася коньячным жаром предательское горловое физическое удушье, три ночи исчезала в мучительной и нежной любви к "чужой своей" летописи сражений души.