Осенние мысли
Отбившись от объятий реальности, открывшей мне в последнее время свое очередное уродливое обличье, понемногу возвращаюсь к журналу. Извините, что не комментирую почти сейчас никого, пытаюсь только пока более-менее регулярно просматривать френд-ленту.
Читаю трехтомник воспоминаний Сергея Соловьева, но так как хочу смаковать, то растянется это, с удовольствием отдаю себе отчет, надолго. Написано крайне увлекательно, с неиссякающей иронией и с узнаваемой авторской интонацией. Настоящая находка для поклонников творчеcтва и интересующихся им.
До этого прочла сценарий "Анны Карениной" (линия Левина все-таки очень сокращена, но зато радует присутствие Лидии Ивановны, ее будет играть в телеверсии Людмила Максакова) и сопроводительные статьи (тонко, умно. Оказывается, квартиру Вронского снимали не в павильоне, а в каком-то разбитом НИИ, внутри себя сохранившем бытовой старинный Петербург, для создания же покоев Каренина в павильон вывезли содержимое нескольких антикварных магазинов Садковича, а также старинные вещи из квартир и Друбич, и Соловьева. Работа среди "вещей с историей", но и, при этом, связанных с создателями, была важна), а также сценарий "Ста дней после детства". До чего же удачным решением было изъятие при постановке всех гражданских мотивов с налетом времени, в духе воспитательных постулатов той поры (патриотизм, даже пробуждение генетической памяти поколений - это не плохо, но с другой стороны даны "мазки советской действительности" - увлечения подростков, песни. Все это не так уж плохо, особенно первая часть, но изъятие помогло "выкристаллизовать" историю, перенеся ее в неопределенное время, отделив от любых исторических примет и условностей, оставив лишь внутреннее содержание, переплетенное со знаками, символами мира искусства.
Помогло сконцентрировать историю только на "ста днях" и полнейшее изъятие всего, что осталось за границами "Зеленого острова" - линии (незначительной) с Митиной мамой и отчимом.
А еще в сценарии только довольно общо обозначен персонаж Сони Загремухиной, чудесной, жертвенной Сони, символа мудрой, глубокой, настоящей любви, столь незабываемо воплощенный потом на экране. Самые прекрасные моменты фильма для меня навсегда связаны с ее появлением в кадре: танец отверженных в предутреннем тумане; ветер играет в волосах Сони, когда Митя, сидя в воротах, отдает ей письмо.
В книге со сценарием "Анны Карениной" есть и фотографии. Даже не столько со съемок, это портретные фотографии актеров в костюмах и интерьерах, это кадры-картины.
"А от книги никуда не уйдет, а может смотреть и смотреть. И вернуться к началу, и опять смотреть. И этот покой рассматривания, покой общения вне времени, покой пространственного общения - это невероятно дорогой для меня компонент и в этой книге".
Долго смаковала многомерность точного выражения "покой пространственного общения"...
"Но самое главное и самое важное все-таки, если итожить то, о чем я сказал, - это лекция Набокова о романе "Анна Каренина", которую он прочитал в Америке. Набоков, с его безжалостностью литературного вкуса, с точки зрения чувства языка русского, художественных соответствий всего всему, он был абсолютно безупречен. Так вот, когда он начал американцам читать курс истории русской литературы, он произвел следующее действие, которое на меня произвело просто невероятное впечатление. Ничего яснее и лучше про Толстого не сказано. Когда он пришел в аудиторию в первый раз - они там слайды показывали - он попросил очень плотно закрыть окна. Он вошел, сидели студенты, и первое, что он сделал, он выключил весь свет, и все погрузилось в чудовищную темноту, и наступила тишина. Он включил какие-то две лампочки, так что аудитория едва осветилась, стали угадываться очертания предметов, фигур, и Набоков сказал: "Это Пушкин". Дальше он включил весь свет, в аудитории все осветилось, он сказал: "Это Чехов". А потом он поднял занавески на всех окнах, и в помещение хлынул солнечный свет, он сказал: "А это Толстой. Это "Анна Каренина". Роман, который он считал лучшим романом мира. Лучшим за счет вот этого немыслимого потока солнечного света, который освещает все вокруг".
Решила иногда вести "дневник кратких мыслей". Не уверена, приживется ли. Ниже то, что пыталась записывать с августа.
***
Не напрягая слуха (к сожалению), четко слышу прямо под своей комнатой от соседей вопли: "Я научу тебя себя уважать! Я твоя мама!" под рыдания ребенка и звуки энергичных ударов, которые ему достались.
"Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь"...
***
Мантра: ненавижузанудненавижузанудненавижузануд!
***
Девочка лет четырех бредет по дорожке, немного отбившись от своей мамы, но пока не успев испугаться этого. Навстречу ей с коляской приближается другая мама, всматривается в девочку, немного беспокойно оглядывается по сторонам, разыскивая, с кем она, и в лице ее, при взгляде на чужого ребенка, отражается тот же свет, который озаряет черты ее лица, когда она смотрит и на своего. На меня попал отблеск, когда увидела их всех.
***
Нераспакованная плитка горького черного шоколада дремлет на "Шоколаде на крутом кипятке" Эскивель. Случайно, но забавно.
***
Когда впервые смотрела "Соседку" Трюффо, будучи подростком, помню, хотелось какой-то чистой самоотверженной любви, а не неуправляемых страстей (далеких и, как казалось, надуманных). Недавно попался отзыв примерно такого же содержания с обманом в надеждах от просмотра. Нерушим еще покой того, кто верит в эту надуманность.
Не знаю, когда в следующий раз решусь пересмотреть "Соседку". Очень больно.
К одному из лучших моментов в киноискусстве отношу эпизод, когда герой Депардье целует героиню Ардан, через восемь лет разлуки и неудачной свежей попытки избежать с ней встреч, а она падает в обморок. Он полностью растерян и боится ее, даже когда она, быстро придя в себя, не отвечая на его распросы, молча садится в машину и уезжает.
***
В это странное лето почти до августа цвели анютины глазки на балконе, и до сих пор, уже третий раз - герань.
Обычно все у нас увядает в кратчайшие сроки.
***
Кстати о. Недавно вспоминала, как мы с двоюродной сестрой много лет назад ели апельсин, а косточки легкомысленно закопали в кадку с финиковой пальмой (а пальма та, также случайно выросшая всего лишь из косточки в нашей семье, была Юлина ровесница и дожила до ее совершеннолетия).
Взошло два ростка. Потом их пересадили, они превратились в деревца. Одно выросло до потолка, другое мы перевезли к себе и оно завяло моментально.
Странная мысль преследует, что завяло именно мое деревце.
***
Не люблю острый запах яблок в стылом осеннем воздухе, даже дома. Последнее тепло - обманчиво, краски - предел яркости перед смертью. Как чахоточный румянец.
***
Задавала вопрос, трижды открывая наугад книгу. Ничего вразумительного, финал сразил, ноготь уперся в "ну-ну". Наверху надо мной смеются.
***
Некоторые, на письме, образуют сосуд искренности, выдувая слова, у меня же получается выдувать только мыльные пузыри, мгновенно исчезающие при желании соприкоснуться.
И стремлюсь приблизиться, и хочется отпрянуть от ослепляющей искренности. Слова, прежде всего, ради слов? Не могу впускать под кожу.
***
В одном зеленом доме солнечный свет сквозь незашторенные окна прожигает белые стены, слышавшие шаркающие стариковские шаги и царапающее пол движение их верной тени - небольшой собаки. Обоих уже нет на этом свете.
В одном сером доме газетные ладони скрывают жителей внутри надежнее, чем им бы того хотелось. Жизнь скрывает суть за суетливостью.
Читаю трехтомник воспоминаний Сергея Соловьева, но так как хочу смаковать, то растянется это, с удовольствием отдаю себе отчет, надолго. Написано крайне увлекательно, с неиссякающей иронией и с узнаваемой авторской интонацией. Настоящая находка для поклонников творчеcтва и интересующихся им.
До этого прочла сценарий "Анны Карениной" (линия Левина все-таки очень сокращена, но зато радует присутствие Лидии Ивановны, ее будет играть в телеверсии Людмила Максакова) и сопроводительные статьи (тонко, умно. Оказывается, квартиру Вронского снимали не в павильоне, а в каком-то разбитом НИИ, внутри себя сохранившем бытовой старинный Петербург, для создания же покоев Каренина в павильон вывезли содержимое нескольких антикварных магазинов Садковича, а также старинные вещи из квартир и Друбич, и Соловьева. Работа среди "вещей с историей", но и, при этом, связанных с создателями, была важна), а также сценарий "Ста дней после детства". До чего же удачным решением было изъятие при постановке всех гражданских мотивов с налетом времени, в духе воспитательных постулатов той поры (патриотизм, даже пробуждение генетической памяти поколений - это не плохо, но с другой стороны даны "мазки советской действительности" - увлечения подростков, песни. Все это не так уж плохо, особенно первая часть, но изъятие помогло "выкристаллизовать" историю, перенеся ее в неопределенное время, отделив от любых исторических примет и условностей, оставив лишь внутреннее содержание, переплетенное со знаками, символами мира искусства.
Помогло сконцентрировать историю только на "ста днях" и полнейшее изъятие всего, что осталось за границами "Зеленого острова" - линии (незначительной) с Митиной мамой и отчимом.
А еще в сценарии только довольно общо обозначен персонаж Сони Загремухиной, чудесной, жертвенной Сони, символа мудрой, глубокой, настоящей любви, столь незабываемо воплощенный потом на экране. Самые прекрасные моменты фильма для меня навсегда связаны с ее появлением в кадре: танец отверженных в предутреннем тумане; ветер играет в волосах Сони, когда Митя, сидя в воротах, отдает ей письмо.
В книге со сценарием "Анны Карениной" есть и фотографии. Даже не столько со съемок, это портретные фотографии актеров в костюмах и интерьерах, это кадры-картины.
"А от книги никуда не уйдет, а может смотреть и смотреть. И вернуться к началу, и опять смотреть. И этот покой рассматривания, покой общения вне времени, покой пространственного общения - это невероятно дорогой для меня компонент и в этой книге".
Долго смаковала многомерность точного выражения "покой пространственного общения"...
"Но самое главное и самое важное все-таки, если итожить то, о чем я сказал, - это лекция Набокова о романе "Анна Каренина", которую он прочитал в Америке. Набоков, с его безжалостностью литературного вкуса, с точки зрения чувства языка русского, художественных соответствий всего всему, он был абсолютно безупречен. Так вот, когда он начал американцам читать курс истории русской литературы, он произвел следующее действие, которое на меня произвело просто невероятное впечатление. Ничего яснее и лучше про Толстого не сказано. Когда он пришел в аудиторию в первый раз - они там слайды показывали - он попросил очень плотно закрыть окна. Он вошел, сидели студенты, и первое, что он сделал, он выключил весь свет, и все погрузилось в чудовищную темноту, и наступила тишина. Он включил какие-то две лампочки, так что аудитория едва осветилась, стали угадываться очертания предметов, фигур, и Набоков сказал: "Это Пушкин". Дальше он включил весь свет, в аудитории все осветилось, он сказал: "Это Чехов". А потом он поднял занавески на всех окнах, и в помещение хлынул солнечный свет, он сказал: "А это Толстой. Это "Анна Каренина". Роман, который он считал лучшим романом мира. Лучшим за счет вот этого немыслимого потока солнечного света, который освещает все вокруг".
Решила иногда вести "дневник кратких мыслей". Не уверена, приживется ли. Ниже то, что пыталась записывать с августа.
***
Не напрягая слуха (к сожалению), четко слышу прямо под своей комнатой от соседей вопли: "Я научу тебя себя уважать! Я твоя мама!" под рыдания ребенка и звуки энергичных ударов, которые ему достались.
"Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь"...
***
Мантра: ненавижузанудненавижузанудненавижузануд!
***
Девочка лет четырех бредет по дорожке, немного отбившись от своей мамы, но пока не успев испугаться этого. Навстречу ей с коляской приближается другая мама, всматривается в девочку, немного беспокойно оглядывается по сторонам, разыскивая, с кем она, и в лице ее, при взгляде на чужого ребенка, отражается тот же свет, который озаряет черты ее лица, когда она смотрит и на своего. На меня попал отблеск, когда увидела их всех.
***
Нераспакованная плитка горького черного шоколада дремлет на "Шоколаде на крутом кипятке" Эскивель. Случайно, но забавно.
***
Когда впервые смотрела "Соседку" Трюффо, будучи подростком, помню, хотелось какой-то чистой самоотверженной любви, а не неуправляемых страстей (далеких и, как казалось, надуманных). Недавно попался отзыв примерно такого же содержания с обманом в надеждах от просмотра. Нерушим еще покой того, кто верит в эту надуманность.
Не знаю, когда в следующий раз решусь пересмотреть "Соседку". Очень больно.
К одному из лучших моментов в киноискусстве отношу эпизод, когда герой Депардье целует героиню Ардан, через восемь лет разлуки и неудачной свежей попытки избежать с ней встреч, а она падает в обморок. Он полностью растерян и боится ее, даже когда она, быстро придя в себя, не отвечая на его распросы, молча садится в машину и уезжает.
***
В это странное лето почти до августа цвели анютины глазки на балконе, и до сих пор, уже третий раз - герань.
Обычно все у нас увядает в кратчайшие сроки.
***
Кстати о. Недавно вспоминала, как мы с двоюродной сестрой много лет назад ели апельсин, а косточки легкомысленно закопали в кадку с финиковой пальмой (а пальма та, также случайно выросшая всего лишь из косточки в нашей семье, была Юлина ровесница и дожила до ее совершеннолетия).
Взошло два ростка. Потом их пересадили, они превратились в деревца. Одно выросло до потолка, другое мы перевезли к себе и оно завяло моментально.
Странная мысль преследует, что завяло именно мое деревце.
***
Не люблю острый запах яблок в стылом осеннем воздухе, даже дома. Последнее тепло - обманчиво, краски - предел яркости перед смертью. Как чахоточный румянец.
***
Задавала вопрос, трижды открывая наугад книгу. Ничего вразумительного, финал сразил, ноготь уперся в "ну-ну". Наверху надо мной смеются.
***
Некоторые, на письме, образуют сосуд искренности, выдувая слова, у меня же получается выдувать только мыльные пузыри, мгновенно исчезающие при желании соприкоснуться.
И стремлюсь приблизиться, и хочется отпрянуть от ослепляющей искренности. Слова, прежде всего, ради слов? Не могу впускать под кожу.
***
В одном зеленом доме солнечный свет сквозь незашторенные окна прожигает белые стены, слышавшие шаркающие стариковские шаги и царапающее пол движение их верной тени - небольшой собаки. Обоих уже нет на этом свете.
В одном сером доме газетные ладони скрывают жителей внутри надежнее, чем им бы того хотелось. Жизнь скрывает суть за суетливостью.