Слово про «Слово»: часть 7. Разгром
Предыдущая часть тут.
В литературе есть целый ряд разных версий географии похода князя Игоря. Из чего мы можем автоматически сделать вывод, что вопрос это сложный и до конца не изученный.
На карте изображены направления движения в начале похода и предполагаемые районы соединения войск князей Игоря и Всеволода по реконструкциям академика Рыбакова (а также Буткова, Броневского, Ваденюка, Голубовского, Коцовского, Афанасьева, Сибилева, Глухова, Стеллецкого, Маркина, Гойгел-Сокола, Зотова -- вариант I) и Светланы Александровны Плетнёвой (а также Андриевского, Лонгинова, Иванова, Ляскоронского, Кудряшова, Федорова, Пядышева, Гетманца -- вариант II). Источник карты: [ЭСоПИ, 5: 311].
Первая часть похода более-менее понятна. Ипатьевская летопись нам даёт маршрут:
«В то же времѧ Святославичь Игорь внукъ Ѿлговъ поѣха из Новагорода месяца априлѧ въ 23 день во вторникъ...» [Ипат.; ПСРЛ, II: 637].
Тут я обратил бы внимание ещё и на совершенно неслучайную дату начала похода: 23 апреля по старому стилю -- это день святого Георгия Победоносца. И у историков есть разные мнения по вопросу, кто именно приурочил отправку к этому дню -- сам князь Игорь, расчитывая на покровительство святого,[ 1] или же это за него задним числом сделал летописец. Тут можно дать ссылку на статью Бориса Ивановича Яценко, где он обосновывает эту точку зрения: «Вместе с тем в ипатьевской (киевской) повести проскальзывают и откровенно враждебные Ольговичам мотивы. Так, определяя начало похода 23-м апреля, днем св. Георгия Победоносца, киевский летописец подводил читателя к мысли, что св. Георгий Победоносец отвернулся от Ольговичей, потерпевших поражение, хотя они могли рассчитывать на помощь своего патрона (христианское имя Игоря, -- Георгий). Кроме того, по мнению летописца, князь Игорь, увидев неблагоприятное знамение, солнечное затмение, пренебрег молитвой. И за это наказан поражением и пленом. Позиция киевлянина в повести несколько тенденциозна».[ 2]
«... поимѧи со собою брата Всеволода ис Трубьска и Святослава Ѿлговича сыновцѧ своего изъ Рыльска и Володимѣра сына своего ис Путивлѧ и у Ярослава испроси помочь Ѿльстина Ѿлексича Прохорова внука с Ковуи Черниговьскими и тако идѧхуть тихо, собираюче дружину свою, бѧхуть бо и у нихъ кони тучни велми...» [Ипат.; ПСРЛ, II: 637-638].
Кусок про затмение опускаем, поскольку уже говорили про него в прошлый раз. Отметим только, что происходит затмение в начале похода, ещё до встречи братьев.
«Перебреде Донѣць и тако приида ко Ѿсколу и жда два дни брата своего Всеволода. Тотъ бѧше шелъ инемъ путем ис Курьска и ѿтуда поидоша к Сланицѣ» [Ипат.; ПСРЛ, II: 638].
Т.е. Игорь выступает из Новгорода-Северского, идёт через Путивль, подбирая сына Владимира и племянника Святослава, затем переправляется через реку Донец. Всеволод идёт из Трубчевска через Курск. Идут они медленно потому, что у них хорошо раскормлены кони, и потому, что они по пути дособирают отстающих (что для «феодальной мобилизации» совершенно обычная картина). Потом они встречаются около реки Оскол. Это всё хорошо известные и сегодня ориентиры и это примерно район современного города Изюм, если кто-то знаком с географией войны на Донбассе.
Далее они переправляются и идут к реке Салница -- это, видимо, какой-то приток Северного Донца, но сегодня мы такой реки уже не знаем. Дальше ещё хуже.
«Игорь же рече с братьею своею ѿже ны будеть не бившисѧ возворотитисѧ то соромъ ны будеть пущеи смерти, но како ны Богъ дасть и тако угадавше (угадать -- это по-древнерусски 'решить, договориться' [Срезневский, III: 1131] т.е. фраза переводится: так решив. -- Ю.К.) и ѣхаша чересъ ночь заутра же пѧтьку наставшу во ѿбеднее веремѧ усрѣтоша полкы Половѣцькиѣ, бѧхуть бо до нихъ доспѣлѣ. Вежѣ своѣ пустили за сѧ, а сами собравшесѧ ѿ мала и до велика стояхуть на ѿнои сторонѣ рѣкы Сюурлия» [Ипат.; ПСРЛ, II: 639]
Тут я бы обратил внимание на приводимую летописцем мотивацию Игоря: после нехорошего знамения он уже вовсе не горит желанием продолжать, но и отступать теперь нельзя -- это будет позор, который «пущеи смерти».
Вежи -- это, как мы говорили раньше, 'кочевья'. Если раньше упоминались хотя бы примерно знакомые ориентиры, то после непонятной Сланицы летопись говорит про ещё более непонятную реку Сюурлюй.
Тут (т.е. непонятно где) и происходит первый бой Игоря с половцами: русские встречают какое-то кочевье половцев и громят его.
«И ти изрѧдиша полковъ 6: Игоревъ полкъ середѣ, а по праву брата его Всеволожь, а по лѣву Святославль сыновцѧ его, на передѣ уму сынъ Володимѣръ и другии полкъ Ярославль иже бѧху с Ольстиномъ Коуеве, а третии полкъ на переди же стрѣлци иже бѧхуть ѿ всихъ кнѧзии выведени. И тако изрѧдиша полкы своя». [Ипат.; ПСРЛ, II: 639]
Описывается совершенно нормальное для того времени построение по тем отрядам, которыми они на поле боя приехали: отдельно 4 полка младших Ольговичей, отдельно ковуи под руководством черниговского Ольстина Олексича, а вперёд выслали «сборную солянку» из застрельщиков.
«И яко быша к рѣцѣ ко Сюурлию и выѣхаша ис Половѣцькихъ полковъ стрѣлци и пустивше по стрѣлѣ на Русь и тако поскочиша. Русь же бѧхуть не переѣхалѣ еще рѣкѣ Сюрлия поскочиша же и ти Половци силы Половѣцькии, коториѣ же далече рѣкы стояхуть. Святослав же Ѿлговичь и Володимѣръ Игоревичь и Ѿльстинъ с Коуи стрѣлци поткоша по нихъ, а Игорь и Всеволодъ по малу идѧста, не роспустѧста полку своего. Переднии же ти Русь биша ѣ и имаша. Половцѣ же побѣгоша вежѣ и Русь же дошедше вежь и ѿполонишасѧ. Друзии же ночь приѣхаша к полкомъ с полономъ». [Ипат.; ПСРЛ, II: 639-640]
Описывается разгром половцев и разграбление кочевий. При этом часть войска весь день гоняется за бегущими и возвращается с полоном только к вечеру.
Лаврентьевская летопись даёт аналогичную картину:
«Половьци же... послашасѧ по всеи земли своеи, а сами поидоша к симъ (т.е. к Ольговичам. -- Ю.К.) и ждаша дружины своея, а си к ним идуть к вежамъ ихъ. Ѿни же не пустѧчи в вежѣ срѣтоша ихъ а дружины не дождавъше и сступишасѧ. И побѣжени бывше Половци и биша и до вежь множество полона взѧша жены и дѣти» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 397]
В «Слове» река Сюурлюй не упоминается, но первый бой тоже описывается похоже.
«Съ зарания въ пятъкъ (т.е. 'в пятницу' -- Ю.К.) потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты (это шёлковые дорогие ткани всё -- Ю.К.). Орьтъмами, и япончицами, и кожухы (а это уже одежды -- Ю.К.) начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ, и всякыми узорочьи половѣцкыми»
Раскидали, стало быть, имущество и в грязь втоптали. Налицо полная победа и грабёж.
Князь Игорь из Ипатьевской летописи догадывается, что последует дальше. Поэтому он предлагает вернуться назад немедленно, выехав в ту же ночь. Он говорит, что цель похода, в общем, достигнута: есть победа, есть честь и слава, есть полон -- и теперь самое главное вовремя ретироваться.
«И рече Игорь ко братома и к мужемъ своим: "Се Богъ силою своею возложилъ на врагы наша побѣду, а на нас честь и слава...»
Обратите ещё раз внимание, что в данном контексте слово «победа» означает 'поражение', но мы скоро зачитаем фрагмент из Лаврентьевской летописи, где уже будет иначе.
«... Се же видихомъ полки Половѣцькии ѿже мнози суть ту же ци всѧ си суть совокупили, нынѣ же поѣдемы чересъ ночь, а кто поѣдѣть заутра по насъ, то ци вси поѣдуть, но лучьшии коньници переберутся, а самѣмы как ны Богъ дасть"
И рече Святославъ Ѿлговичь: "Строема своима далече есмь гонилъ по Половцехъ, а кони мои не могуть. Аже ми будеть нынѣ поѣхати, то толико ми будеть на дорозѣ ѿстати". И поможе ему Всеволодъ, ако же ѿблечи ту.
И рече Игорь: "Да не дивно есть, разумѣющи, братья, умрети"» [Ипат.; ПСРЛ, II: 640-641]
Итак, видя, что половцы собираются для ответного удара, князь Игорь из Ипатьевской летописи предлагает удовлетворившись победой выехать назад прямо сейчас же ночью. Тогда утром в погоню бросятся все половцы, а вот нагнать их с такой форой сможет разве что только немногочисленная лучшая конница.
Святослав, племянник, отказывается, указывая, что в отличие от более старших и опытных Игоря и Всеволода, которые «помалу идѧста, не роспустѧста полку своего» -- т.е. держали строй и порядок -- он с дружиной весь день «далече есмь гонилъ по половцехъ» -- гонялся, стало быть, за бегущими -- и поэтому «кони мои не могуть». Всеволод родственника поддерживает.
На что летописный Игорь прозорливо замечает: «Да не дивно есть, разумѣющи, братья, умрети» -- т.е. ну раз так, то, дорогие братья, по размышлению не удивительно будет, если мы тут все прямо сейчас и умрём.
В Лаврентьевской летописи, где, напомню, это только самое начало далёкого завоевательного похода, наоборот, никто ничего не подозревал и никуда отступать даже и не планировал:
«И стояша на вежах 3 дни веселѧсѧ» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 397].
По старой доброй традиции, стало быть, -- три дня себе дали на разграбление. После чего князья в версии Лаврентьевской летописи решают усугубить и произносят крайне заносчивые речи про свою удаль и трусость великого киевского Святослава:
«А рекуще: "братия наша ходили с Святославомъ великимъ кнѧземъ и билися с ними зряче на Переяславль (т.е. в непосредственной видимости города Переяславля -- Ю.К.), а ѿни (половцы -- Ю.К.) сами к ним пришли, а в землю ихъ не смѣли по них ити. А мы в земли их есмы, и самѣхъ избили, а жены их полонены, и дѣти у насъ. А нонѣ поидемъ по них за Донъ и до конця избьемъ ихъ. ѿже ны будет ту побѣда, идем по них и луку морѧ, гдѣ же не ходили ни дѣди наши, а возмем до конца свою славу и честь» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 397-398].
В «Слове о полку Игореве», как мы видели, наши герои тоже показывают молодецкую удаль и занимаются грабежом (помчаша красныя девкы половецкыя), но не три дня, а только только до вечера, а ответ от половцев следует прямо на следующее утро.
Внезапно выясняется, что если ехать в набег не под шумок отвлекающего основные силы половцев большого похода, а с опозданием, то это может закончиться совсем не так хорошо. Как говорит нам Ипатьевская летопись, «собрахомъ на сѧ землю всю [половецкую]: Кончака, и Козу Бурновича, и Токсобича, Колобича, и Етебича и Терьтробича» [Ипат.; ПСРЛ, II: 641] -- перечисляются основные ханы, в том числе и недавно сбежавший с битвы с великим киевским князем Святославом хан Кончак.
При этом и «Слово», и Ипальевская летопись упоминают ещё один ориентир -- реку Каялу.
Что такое Каяла и где это -- мы, увы, тоже не знаем. У Дона на сегодняшний день притоков с таким названием не известно. Лингвисты, в частности, этимолог Макс Фасмер, предполагают, что это какое-то половецкое не дошедшее до наших дней название. Потому что половцы -- тюрки, а в тюркских языках есть слова kajaly 'скалистая' и kaja 'скала' [Фасмер, II: 216]. И это весьма логично, учитывая, что всё дело происходит в глубине половецкой земли, и там у половцев, несомненно, были какие-то свои -- тюркские -- названия для многих географических объектов.
Если попытаться всё это соотносить с современной географией, то мы получим массу вариантов того, где же конкретно это могло быть, но это в любом случае Юго-восток Украины.
На карте выделены районы, которые по реконструкциям различных историков могли бы быть примерно тем самым местом последнего боя Игоря:
I -- Карамзин, Беляев, Семенов, Семенов-Тян-Шанский, Глухов, Баскаков, Новиков, Арцыбашев, Афанасьев, Стеллецкий.
II -- Бутков, Броневский, Аристов, Багалей, Кудряшов, Орлов, Якобсон, Григорович, Зотов, Тиньков.
III -- Ваденюк, Сибилев, Кудряшов, Гетманец, Сумаруков, Махновец, Грум-Гржимайло.
IV -- Лонгинов, Рыбаков, Федоров, Плетнева, Корж.
V -- Андриевский, Иванов, Гойгел-Сокол, Беликов, Пядышев.
Источник карты: [ЭСоПИ, 5: 317].
Но в «Слове» есть и такой фрагмент: «Съ тоя же Каялы Святоплъкь полелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софии къ Киеву» -- это, видимо, отсылка к битве на Нежатиной ниве, где от рук братьев погиб сын Ярослава Мудрого великий киевский князь Изяслав Ярославич (у которого был сын Святополк Изяславич). Но битва на Нежатиной ниве совершенно точно происходила в пределах Черниговского княжества, а вовсе не в половецкой степи.
Возникают закономерные вопросы: это точно та же самая Каяла? И при чём тут вообще Каяла в битве на Нежатиной ниве? Это вопросы очень сложные, над которыми спорят уже двести лет. Может быть, это ошибка автора «Слова», а может быть -- ошибка публикаторов, а может быть, «с тое» -- это не 'с той', а 'с такой же'. Т.е., возможно, автор тут сознательно проводит параллель произошедшего из-за княжеских усобиц разгрома Игоря с битвой на Нежатиной ниве, где тоже из-за усобиц братьями был убит великий Киевский князь.
Тем более, что дальше, вообще говоря, идёт одно из самых сильных обличений в древнерусской литературе: рисуется картина, до чего довели Русь княжеские междоусобицы. Мы её уже раньше читали: «Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами...».
Как полагал ещё великий лингвист член-корреспондент Императорской Академии наук Александр Афанасьевич Потебня, название Каяла в данном случае могло быть употреблено и как имя нарицательное для обозначения поражения. Как, скажем, сегодня говорится про Ватерлоо или Березину.
Существует другая авторитетная точка зрения, которая вообще возводит слово Каяла к известному по памятникам глаголу каяти. В одном значении это 'бранить, порицать' (ср.: «бѣсящегося вси кають»), в другом -- 'исповедовать' [СлРЯ XI-XVII вв., 7: 101] и тут обычно это слово ещё соотносят со старопольским kajac, старосербским кajати, чешским kati, которые все имеют значение 'сожалеть' [Трубачев, 9: 115-116]. Предполагается, что в таком случае это не половецкий гидроним, а символическое или метафорическое наименование.
Точка зрения о Каяле как метафорическом названии наиболее подробно проработана членом-корреспондентом Академии наук СССР Львом Александровичем Дмитриевым.[ 3]
Впрочем, на самом деле, точки зрения друг другу и не противоречат и, например, половецкое название могло быть и взято потому, что ассоциировалось со словом каяти. Такую точку зрения, кстати, разделял академик Рыбаков.[ 4]
И, с одной стороны, учитывая, что название Каяла даётся и в летописи, где к подобным метафорам обычно не прибегали, у меня всё-таки есть сомнения.
Но, с другой стороны, Лев Александрович приводит убедительные примеры. Например, из рассказа о Липицкой битве 1216 года в Лаврентьевской летописи [Лаврент.; ПСРЛ, I: 495] и рассказа о распре между князем Ярославом Ярославичем и новгородцами 1270 года в Новгородской первой летописи [НПЛ; ПСРЛ, III: 89]. И вот представляете себе, оба раза в этих распрях с мирными инициативами выступают приближённые к князю бояре. И оба этих боярина внезапно носят одинаковое древнеславянское имя Творимир.
Совпадение?! Не думаю! Похоже, что всё таки на самом деле подобного рода приём с нарицательными именами в летописях иногда применялся.
Далее во всех источниках следует описание последнего боя и разгрома. Причём подробности (при одинаковом итоге), как мы увидим, разными источниками приводятся разные и противоречащие друг другу.
Лаврентьевская летопись пишет картко и лаконично, акцентируя внимание не столько на детелях происходящих событий, сколько на их значении:
«Ѿни же (т.е. половцы -- Ю.К.) слышавше поидоша к ним (т.е. к нашим -- Ю.К.) а по друзи послашасѧ. И снѧшасѧ с ними стрѣлци и бишасѧ 3 дни а копьи сѧ не снимали а дружины ѿжидаючи. А к водѣ не дадучи имъ ити» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 398].
Стрельцы в XII веке -- это вовсе не мужики в красных кафтанах из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», а совсем наоборот 'стрелки из лука' [СлРЯ XI-XVII вв., 28: 154]. И в данном случае логично предположить, что ещё и конные. Т.е. половцы затягивали бой, избегая при этом прямого (копейного) контакта. И делали они это в ожиднии подхода основных сил, за которыми предварительно послали. И им удвалось в течении трёх дней не пускать наших к воде.
«И приспѣ к ним дружина всѧ многое множство. Наши же видѣвше ихъ ужасошасѧ и величанья своего ѿпадоша. Не вѣдуще глаголемого пророкомъ: нѣт человеку мудрости, ни ему мужества, ни ему думы противу Богови. Изнемогли бо сѧ бѧху безводьемь и кони и сами, в знои и в тузѣ, и поступиша мало к водѣ, по 3 дни бо не пустили бѧху ихъ к водѣ» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 398].
Упоминаемая в тексте туга, от которой изнемогли наши -- это слово, исторически однокоренное современным тяжесть, тяжелый, которое и означало 'угнетение, тяжесть, гнёт', а также 'мучение, страдание' [Срезневский, III: 1031].
«Видѣвше ратнии устремишасѧ на нь, и притиснуша и к водѣ» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 398].
В данном случае последнее «и» -- это не союз, а форма винительного падежа указательного местоимения «и», примерно соответствующего современному «он» (категория современных личных местоимений тогда ещё только формировалась), т.е. вот это вот «и» в тексте мы на современный русский переведём как «их».
«И бишасѧ с ними крѣпко и бысть сѣча зла велми. Друзии конѣ пустиша к ним съсѣдше и кони бо бѧху под ними изнемогли» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 398]
Если я правильно понимаю, тут говорится о спешивании по причине того, что кони «изнемогли».
«И побѣжени быша наши гнѣвом Божьимъ. Кнѧзи вси изъимани быша, а болѧре и велможа и всѧ дружина избита, а другая изъимана и та язвена. И възвратишасѧ с побѣдою великою половцi, а ѿ наших не бысть кто и вѣсть принеса за наше согрѣшенье. Гдѣ бо бѧше в нас радость нонѣ же въздыханье и плачь распространисѧ» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 398]
Таков страшный итог: вся дружина либо перебита, либо взята в плен ранеными. Причём летописец, с одной стороны в качестве риторического приёма -- чтобы противопоставить возвращающимся с победой половцам (кстати, мы тут видим одно из ранних употреблений слова «победа» в привычном нам значении, а самое первое, согласно данным Словаря XI-XVII веков, относится к XI веку [СлРЯ XI-XVII вв., 15: 120]), а с другой стороны, чтобы лишний раз подчеркнуть насколько полным был разгром, пишет, что непонятно даже, кто именно донёс о нём весть -- т.е. с поля боя не вернулся вообще никто.
Сильно более подробная запись в Ипатьевской летописи даёт больше деталей, но они зато деталям из Лаврентьевской летописи противоречат:
«Свѣтающи же суботѣ (т.е. на рассвете в субботу -- Ю.К.) начаша выступати полци Половецкии акъ боровѣ. Изумѣшасѧ князи Рускии, кому ихъ которому поѣхати, бысть бо ихъ бещисленое множство.
И рече Игорь: "Се вѣдаюче собрахомъ на сѧ землю всю..."
И тако угадавше вси сосѣдоша с конии, хотѧхуть бо бьющесѧ доити рѣкы Донцѧ. Молвѧхуть бо, "Ѿже побѣгнемъ, утечемь сами, а черныя люди ѿставимъ, то ѿ Бога ны будеть грѣхъ, сихъ выдавше поидемъ. Но или умремь или живи будемь на едином мѣстѣ". И та рекша вси сосѣдоша с конѣи и поидоша бьючесѧ» [Ипат.; ПСРЛ, II: 641].
Тут, как видим, тоже говорится о спешивании с коней, но в самом начале боя, и мотивировку летописец при этом приписывает другую: чтобы показать решимость биться до конца и исключить возможность бегства. Я, к сожалению, не военный историк, чтобы дать комментарий о том, насколько эти подробности реалистичны.
Отсюда же мы узнаём, что князь Игорь был ранен.
«И тако Божиимъ попущениемь уѧзвиша Игорѧ в руку и умртвиша шюицу его и бысть печаль велика в полку его» [Ипат.; ПСРЛ, II: 641-642]
Тут надо понимать, что это для нас руки -- они по большому счёту одинаковые, ну, только одна левая, а другая правая. И при этом мы всё равно ведущей руке (т.е. обычно правой) больше внимания уделяем. А вот для древнерусского человека эта разница была столь велика и принципиальна, что для обозначения каждой из рук у него было отдельное слово. «Десница» -- это слово, называвшее правую руку, а «шуица», соответственно, -- левую [Срезневский, 3: 1599].
Есть отличный пример из старейшей сохранившейся древнерусской книги -- Остромирова евангелия, как по-старославянски звучало известнейшее библейское изречение: «Да не чуеть шуица твоя, чьто творить десница твоя» [Остромирово евангелие, л. 122об.].
На фотографии это самая последняя строка левого столбца и далее.
«И тако бишасѧ крѣпко ту днину до вевечера и мнозии ранени и мертви быша в полкохъ Руских» [Ипат.; ПСРЛ, II: 641-642].
Тут, кстати, очень характерная описка у переписчика -- он по невнимательности два раза один и тот же слог в начале слова «вечера» написал. Это при переписывании вручную очень распространенный огрех. А исправить без компьютера, что характерно, -- никак, и не подскоблишь так ловко, как на пергаменте (Ипатьевский список летописи на бумаге написан), и даже лист не заменишь как на печатной машинке -- потому что в XV веке бумага была ещё чудовищно дорогой и из-за такой мелочи никто целый лист выкидывать бы не стал.
«Наставши же нощи суботнии и поидоша бьючисѧ. Бысть же свѣтающе недѣлѣ (т.е. на рассвете в воскресенье -- Ю.К.), возмѧтонасѧ Ковуеве в полку побѣгоша. Игорь же бѧшеть в то времѧ на конѣ зане раненъ бѧше. Поиде к полку ихъ хотѧ возворотити к полкомъ. Уразумѣв же, яко далече шелъ есть ѿ людии и съимя (сняв, т.е. -- Ю.К.) шоломъ погънаше ѿпѧть к полкомъ того дѧлѧ, что быша познали кнѧзѧ и возвотилисѧ быша. И тако не возвотисѧ никто же. Но токмо и Михалко Гюрговичь познавъ кнѧзѧ возворотисѧ. Не бѧхуть бо добрѣ. Смѧлисѧ с Ковуи, но мало ѿ простыхъ или кто ѿ ѿтрокъ боярскихъ. Добрi бо вси бьяхуться идуще пѣши» [Ипат.; ПСРЛ, II: 641-642].
Ковуи дрогнули и побежали, а раненый Игорь безуспешно пытался их остановить. При этом летописец специально заостряет внимание на низком качестве войск «своих поганых» в отличие от княжеских дружинников.
В «Слове о полку Игореве» этот момент тоже отражен, но вскользь и без прямого упоминания про «своих поганых»:
«Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ; жаль бо ему мила брата Всеволода».
Далее в Ипатьевской летописи описывается и последний бой князя Всеволода:
«Добрi бо вси бьяхуться идуще пѣши. И посереди ихъ Всеволодъ не мало мужьство показа ... Игорь видѣ брата своего Всеволода крѣпко борющасѧ, и проси души своей смерти, яко дабы не видилъ падения брата своего. Всеволодъ же толма бившесѧ, яко и ѿружья в руку его не доста. И бьяху бо сѧ, идуще в кругъ при езерѣ» [Ипат.; ПСРЛ, II: 642].
Т.е. летописью подчёркивается, что Всеволод был настолько суров, что ему оружия не хватало об половцев разбивать.
Такое описание воинской доблести через сломанное оружие -- это очень характерный момент для той эпохи (восходящий, надо полагать, к жизненным реалииям). Помните, мы говорили про типологическое сходство с «Песнью о Роланде»? И вот пожалуйста опять:
«Сраженье грозно, и враги упорны.
Роланд бесстрашно рвется в гущу боя,
Бьет так, что не выдерживают копья:
Уже пятнадцать раз он брал другое».
В «Слове о полку Игореве» последний бой Всеволода описывается так:
«Яръ Туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, -- тамо лежатъ поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя -- отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде!» [Ипат.; ПСРЛ, II: 641-642]
Во-первых, видно, что Всеволод неотделим от своей дружины, представляет с ней одно собирательное целое -- поэтому он одновременно стреляет из многих луков и рубит многими мечами. Во-вторых, он как настоящий былинный богатырь настолько силён, что половецкие шлемы (и, соответственно головы в них) разрубает саблей на части и его путь по полю боя можно отследить по изрубленным на куски половцам.
Ну и тут ещё раз не грех процитировать «Песнь о Роланде»:
«Вот граф Роланд по полю битвы скачет.
И рубит он и режет Дюрандалем.
Большой урон наносит басурманам.
Взглянуть бы вам, как он громит арабов,
Как труп на труп мечом нагромождает!»
Ещё чуть-чуть гиперболизации и появится знаменитое былинное «махнёт налево -- улица, направо -- переулочек».
А у Игоря, между тем, несмотря на его попытки собрать разбегающихся ковуёв и несмотря выдающуюся воинскую доблесть брата -- полный разгром. Лаврентьевская летопись писала, что вообще никто не спасся, а Ипатьевская пишет так: «руси съ 15 мужь утекши, а ковуемь мнѣе, а прочии в морѣ истопоша» [Ипат.; ПСРЛ, II: 644] -- т.е. из всего отряда чуть больше 15 человек руси вернулось, а ковуёв и того меньше.
Возникает закономерный вопрос: а при чём тут море? Они ж, вроде, к берегу реки только что пробивались, а до Чёрного моря там ещё относительно далеко.
Море упоминается и в «Слове о полку Игореве». О поражении говорится так: «два солнца помѣркоста» -- помните мы говорили, что слово «Солнце» один раз употребляется метафорически? Вот это как раз тот случай: понятно, что речь про Игоря и Всеволода. Ну а если мы вдруг тупые и не поняли, что за два Солнца таких, то дальше нам прямым текстом написано, что вот это сейчас, дорогой читатель, внимание, это была метафора, под небесными светилами мы тут понимаем князей:
«Два солнца помѣркоста оба багряная стлъпа погасоста, и въ морѣ погрузиста и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла»
И мы видим, что тут речь тоже идёт про море.
Тут есть два момента. Во-первых, географический: это всё-таки юго-восток Украины, там Чёрное море всё-таки в самом деле недалеко. И когда автор «Слова» пишет:
«Другаго дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону Великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону Великаго»
И вот эти чёрные тучи, наползающие на 4 солнца -- это, конечно же, метафора предстоящей битвы, но это же одновременно и вполне реальные грозовые тучи, которые ветер гонит со стороны Чёрного моря.
И когда по случаю поражения Игоря:
«Се бо готскія красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелѣютъ месть Шароканю»
Хан Шарукан -- это дед хана Кончака, а готские девы -- они тогда, надо полагать, из крымских готов. И «море» в этом случае это, очевидно, тоже Чёрное море.
То есть мы видим, что в «Слове о полку Игореве» море присутствует в своей, так сказать, реальной ипостаси -- как Чёрное море. Но академик Лихачев нам совершенно справедливо указывает ещё и на мифологический подтекст моря[ 5] -- потому что море ну практически у всех народов так или иначе ассоциируется с загробным миром. И вот это погружение может быть метафорой жертвы, в которую князья приносят себя.[ 6]
Ну и когда автор в «Слове» пишет про «тьму», которая «свет покрыла», он, в общем, мифологический подтекст происходящего и не скрывает.
Второй момент -- лингвистический. Дело в том, что «морем» в древнерусском языке называлось не только собственно 'море' как мы его понимаем сегодня, но и вообще большие объёмы воды [ср.: СлРЯ XI-XVII вв., 9: 262-263]. Вот отличный пример из жития Александра Невского: «Князь же Александръ ополчився, поиде противу ратнымъ, и наступиша море Чюдское» -- и сразу видно, что здесь не современное значение, потому что мы все отлично знаем, что Псково-Чудское -- это не море, а озеро.
И, кстати, это значение не так непривычно, как кажется на первый взгляд. Все знают песню:
«Славное море -- священный Байкал,
Славный корабль -- омулевая бочка.
Большой урон наносит басурманам.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Молодцу плыть недалёчко»
Так вот это песенное «море Байкал» -- это привет из XII века, то же самое старое значение.
Поскольку сомнительно, чтобы половцы поехали от места боя к Чёрному морю пленных топить, то большинство современных исследователей сходится во мнении, что «море», в котором добваили раненых -- это то самое озеро, которое упоминалось в Ипатьевской летописи («и бьяху бо сѧ, идуще в кругъ при езерѣ» [Ипат.; ПСРЛ, II: 642] -- т.е. бились, объезжая кругом какое-то озеро) [ЭСоПИ, 3: 271].
Продолжение тут.
Примечания:
[ 1] Вот это вот наше стремление непременно приурочить что-нибудь к какой-нибудь красивой дате -- оно имеет исключительно древние корни %).
[ 2] Яценко Б.И. Черниговская повесть о походе Игоря Святославича в 1185 г. // Исследования «Слова о полку Игореве». -- Л., 1986. -- С. 40.
[ 3] Дмитриев Л.А. Глагол «каяти» и река Каяла в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. -- М., 1953. -- Т. 9. -- С. 30-38.
[ 4] Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. -- М., 1971. -- С. 224.
[ 5] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» как художественное целое // Альманах библиофила -- М., 1986. -- Вып. 21. -- С. 279.
[ 6] Тут можно посоветовать посмотреть статью Яценко, который как раз считает, что автор «Слова» приписывал князю Игорю оборонительную и жертвенную мотивировку похода. См.: Яценко Б.И. Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. -- Л., 1976. -- Т. 31. -- С. 121.