Слово про «Слово»: часть 2. Про «Задонщину»
Начало тут.
Ну и, конечно, завершая наш сверхкраткий обзор литературной традиции, нельзя не сказать о взаимоотношении «Слова о Полку Игореве» и «Задонщины». Потому что эти два текста находятся в совершенно особых отношениях.
«Задонщина» -- крупное и значимое произведение старорусской литературы. Она того же жанра, что и «Слово». И, кстати, ровно точно так же и называется.
Потому что «Задонщина» -- название условное, данное современными исследователями для краткости по первому слову заголовка Кирилло-Белозерского списка из сборника книгописца Ефросина: «Задонщина великого князя, господина Дмитрия Ивановича и брата его князя Володимира Ондреевича». А в другом списке текст озаглавлен «Слово о великом князе Дмитрее Ивановиче и о брате его, князе Владимере Андрѣевиче, яко побѣдили супостата своего царя Мамая».
Так вот, одно из этих двух «слов» совершенно явно написано с оглядкой на другое. Если мы, говоря о домонгольской литературе, указывали на отдельные возможные цитаты, то тут всё не так. У академика Андрея Анатольевича Зализняка в книге «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста»[ 1] в одном из приложений сделана очень показательная вещь: выделены те фрагменты «Слова», которые есть в «Задонщине». Здесь я воспроизвожу одну из страниц (я позволил себе для наглядности те фрагменты, которые в оригинале даны курсивом, выделить цветом):
И мы очень наглядно видим, что произведения, мягко говоря, сильно перекликаются, а говоря прямее, один из авторов просто целыми страницами цитировал и перефразировал другого.
Хотел бы специально подчеркнуть: это не плагиат в нашем смысле. Т.е., понятно, что взято всё самое «интересное», но при этом автор вовсе не пытается себя выдать за сочинителя заимствованных строк.
Наоборот, он прямо пишет: «Снидемся, братия и друзи и сынове рускии, составим слово к слову, возвѣселим Рускую землю и возвѣрзем печаль на Восточную страну -- в Симов жребий и воздадим поганому Момаю побѣду, а великому князю Дмитрею Ивановичю похвалу и брату его, князю Владимеру Андрѣевичю».[ 2]
Обращаю внимание: слово «победа» здесь значит диаметрально противоположное тому, что мы под ним понимаем сегодня -- 'поражение' и 'беду' [СлРЯ XI-XVII вв., 15: 120]. То же самое мы, например, мы увидим в «Повести о Мамаевом побоище», где автор со злорадством напишет: «Мамаи же, видѣвъ побѣду свою, нача призывати боги свои, и не бысть ему помощи от нихъ ничтоже» [СлРЯ XI-XVII вв., 15: 120] -- это тоже про Куликовскую битву. Мы с таким старым значением слова «победа» сейчас ещё не раз встретимся, когда летописи будем смотреть.
Так вот, автор «Задонщины» здесь употребляет устойчивое выражение «составить слово к слову». «Слово» в данном случае употребляется в значении 'повествование, литературное произведение' [СлРЯ XI-XVII вв., 25: 9-103]. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв обращает внимание[ 3] на то, что в значении 'сочинять' употреблялось выражение «творити слово» [см. пример в СлРЯ XI-XVII вв., 25: 102], а выражения «составлять» или «прикладывать слово к слову» в литературе того же времени, например в «Киево-печерском патерике» используется для обозначения соединения произведений в одно -- т.е. компиляции.
И действительно, замысел автора «Задонщины» можно гораздо лучше понять, если ты знаешь сразу оба текста.
Автор прямо в самом начале прямым текстом говорит, что битва на Дону, она же Куликовская битва -- это окончание того, что начиналось на Каяле и Калке. Он разгром Игоря на реке Каяле подаёт как пролог к тому, что потом стали называть игом.
«И оттоля на восточную страну -- жребий Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя -- поганые татаровя, бусормановя. Тѣ бо на рекѣ на Каялѣ...»
Вот где -- в разгроме князя Игоря ханом Кончаком на реке Каяле -- мыслит автор пространной редакции «Задонщины» начало всех бед. Автор «Слова о полку Игореве» про иго знать, понятное дело, не мог (потому что монголы ещё не пришли), но у него тоже были серьёзнейшие подозрения, что княжеская грызня ничем хорошим закончится не может.
«Тѣ бо на рекѣ на Каялѣ одолѣша родъ Афѣтов». -- Мы, славяне, если кто не в курсе, с библейской точки зрения потомки Иафета -- т.е. яфетиды -- «И оттоля Руская земля сѣдитъ невесела; а от Калатьския рати» -- т.е. от битвы на Калке, -- «до Мамаева побоища тугою и печалию покрышася, плачющися, чады своя поминаючи»
Победа в Куликовской битве, по мнению автора «Задонщины», -- это долгожданная, двумя веками выстраданная расплата.
Когда ты знаешь оба текста, тебе видно, что автор «Задонщины» специально «выворачивает наизнанку» определённые эпизоды из «Слова», чтобы факт расплаты подчеркнуть. В одном тексте это сказано про наших, а в другом то же самое -- про татар. Автор «Задонщины» специально это обыгрывает: вот так всё начиналось, а вот так -- заканчивается. Мы поменялись ролями.
«Комони ржуть за Сулою -- звенить слава въ Кыевѣ! Трубы трубять въ Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ, Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему Буй Туръ Всеволодъ: "Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый -- ты, Игорю! Оба есвѣ Святъславличя! Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осѣдлани у Курьска напереди. А мои ти куряни свѣдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копия въскръмлени; пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени. Сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а князю -- славѣ"»
А в параллельном месте «Задонщины» мы увидим:
«На Москвѣ кони ржут, звѣнит слава по всей земли Руской, трубы трубят на Коломнѣ, бубны бьют в Серпугове, стоят стязи у Дону Великого на брезѣ. Звонятъ колоколы вѣчныя в Вѣликом Новегородѣ, стоят мужи навгородцкие у святыя Софии»
«И рече ему князь великыий Дмитрей Ивановичь: «Брате Владимеръ Андрѣевичь! Сами себѣ есми два брата, а внуки великаго князя Владимира Киевскаго. А воеводы у нас уставлены -- 70 бояринов, и крѣпцы бысть князи бѣлозѣрстии Федор Семеновичь да Семен Михайловичь, да Микула Васильевичь, да два брата Олгордовичи, да Дмитрей Волыньской, да Тимофей Волуевичь, да Андрѣй Серкизовичь, да Михайло Ивановичь, а вою с нами триста тысящь окованые рати. А воеводы у нас крепкия, а дружина свѣдома, а под собою имѣем боръзыя комони, а на собѣ злаченыи доспѣхи, а шеломы черкаские, а щиты московские, а сулицы немѣцкие, а кинжалы фряские, а мѣчи булатные; а пути им сведоми, а перевозы им изготовлены, но еще хотят сильно головы своя положить за землю за Рускую и за вѣру крестьянскую».
Тогда трубы трубили только от Новгорода-Северского до Курска -- т.е. только по небольшому кусочку южной Руси, -- теперь колокола звонят по всей Русской земле, включая и Новгород (но уже не Северский, а Великий). Там братья говорят, что они едут вдвоём, а их дядя великий Киевский князь Святослав потом будет сокрушаться, что молодые князья поехали одни и малыми силами. Тут великий князь Владимирский и Московский радуется, что к нему с братом собрались все, и сила набрана огромная. Там воины хотели чести и славы себе и князю, тут -- готовы сложить головы за Родину и веру. Тогда половцы нас громили, теперь мы громим татар. Теперь не Русская земля стонет, а стонет земля татарская; теперь черна земля усеяна не русскими костями, а трупами татарскими; теперь не русские жены плачут по убитым, теперь плачут татарские жены; теперь не готские красные девы в Крыму поют, звеня трофейным русским златом, теперь жены русские радуются, восплескаша татарским златом.
У такого приёма, конечно, есть минус: текст получается стилистически неоднородным, а в ряде мест автор чересчур увлекается и как бы эмоционально становится на сторону Мамая, собственно, потому что он же переделывает текст, который был эмоционально на стороне проигравшего -- т.е. в оригинале русского князя Игоря. Это порождает нестыковки и шероховатости.
Приведу пару примеров:
«Уже бо въстонала земля татарская, бѣдами тугою покрышася; уныша бо царемъ их хотѣние и княземь похвала на Рускую землю ходити. Уже бо веселие их пониче».
И возникает вопрос: а чего это ты так за татар переживаешь? Нет ли в этом низкопоклонства?! :)
А понятно чего, потому что в параллельном месте «Слова» читаем:
«А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, побѣдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бѣлѣ отъ двора.
* * *
Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче».
Здесь идёт речь про разгром князя Игоря и сочувствие ему и страданиям Русской земли как раз совершенно закономерно.
Ряд метафор «Задонщины» непонятен без знания «Слова»:
«Тогда князь великий почалъ наступати. Гремят мѣчи булатные о шеломы хиновские. И поганые покрыша главы своя руками своими. Тогда поганые борзо вспять отступиша. И от великого князя Дмитрея Ивановича стези ревут, а поганые бѣжать, а руские сынове широкие поля кликом огородиша и злачеными доспѣхами осветиша. Уже бо ста тур на оборонь!»
И опять вопрос ребром: какой-такой тур? Ну, то есть, какой тур -- понятно, тур -- это 'бык'. Но при чём здесь вообще бык?! Это про что?
А это про то, что в «Слове о полку Игореве» один из главных героев -- брат князя Игоря -- князь Всеволод по прозвищу Буй-Тур.
Это очень интересный для нас человек. Причём сразу по нескольким причинам. Во-первых, известна его характеристика-некролог из Ипатьевской летописи: «во Ѿлговичех всихъ удалѣе рожаемь и воспитаемь, и возрастомъ и всею добротою, и мужьственою доблестью, и любовь имѣяше ко всим» [Ипат.; ПСРЛ, II: 696] -- он по мнению летописца лучший и самый удалой из Ольговичей.
В «Слове» его имя сопровождается постоянным эпитетом-прозвищем Буй-Тур или Яр-Тур. Буй -- это краткая форма прилагательного буйный -- т.е. не только 'буйный' в сегодняшнем смысле, но ещё и 'мощный, полный сил' (атавизмы есть и в современном языке: до сих пор говорят буйная растительность) [СлРЯ XI-XVII вв., 1: 350]. Яр -- это ярый, т.е. 'яростный'. Ну а тур -- это такое животное, бык, родственник бизона и зубра.
Вот тут на фотографии, правда, не настоящий тур, а современная немецкая попытка вывести нечто туроподобное. Дело в том, что тур был излюбленным и очень престижным объектом охоты, и поэтому его окончательно истребили к XVI-XVII векам. Но, говорят, что туры скрещивались с домашними коровами, и вот теперь польские и немецкие селекционеры пытаются возродить породу.
По свидетельствам очевидцев, туры отличались огромным размером и крайне агрессивным нравом. Одного из очевидцев, кстати, звали Владимир Мономах. В своей автобиографии он пишет: «Тура мя 2 метала на розѣх и с конемъ».[ 4] Т.е. во время одного из ловов туры его подняли на рога вместе с конём. Настоящее чудо, что ему вообще удалось это пережить.
В целом, можно себе представить, на какие качества князя такое прозвище указывало.
И, забегая вперёд, скажем, что в «Слове о полку Игореве» вся тема воинских доблестей как раз сконцентрирована вокруг образа Всеволода. По меткому выражению Натальи Сергеевны Демковой, Всеволод в произведении выступает «эпическим двойником Игоря».[ 5]
Здесь, кстати, проявляется характерная для произведения тонкость. Потому что, с одной стороны, автор, вроде бы, ни на шаг не отступает от того, что мы знаем по летописи. Игорь был в самом начале боя ранен в руку и, соответственно, никак в личном плане себя проявить не мог. На поле геройствовал его брат Всеволод. Но, с другой стороны, такая подача работает на одну из центральных идей произведения -- идею братства: Всеволод дополняет главного героя -- Игоря, и некий «идеал» они являют не каждый по отдельности, а только вместе.
Для «Слова» такая тонкость характерна. Яркий пример. Прилагательные «златъ» ('золотой'), а также однокоренные -- «златоверхий», «златокованный», «злаченый». С одной стороны, они везде к месту и везде более-менее отражают реальность. Предметы княжеского обихода, стремя, седло, оружие, и особенно шлемы -- они, как нам показывает Анатолий Николаевич Кирпичников,[ 6] натурально обязаны были быть с позолотой -- т.е. злачеными или златыми. Во-первых, это красиво, во-вторых это богато, ну и, в-третьих, это просто-напросто положено по статусу.[ 7]
В «Слове о полку Игореве» изменение статуса человека как раз показывается через его снаряжение. Когда Игорь выезжает на половецкую землю на бой, говорится: «Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю». А когда он попадает в плен, говорится: «Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево». Кощей -- это слово известное не только по фольклору, но и по летописям. Это 'пленник, раб' [СлРЯ XI-XVII вв., 7: 398]. Т.е. вступил в командование -- сел в золотое стремя, попал в плен -- его из золотого седла вытряхнули и пересадили в самое дешёвенькое. Ну а уже потом «готския красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ». Девы, понятно, из крымских готов, а золото -- это вот то самое, что с Игоря сняли -- т.е. половцы трофеи в Крым отвезли.
И вот только один раз, вроде бы, во всём произведении слово «золотой» употреблено метафорически -- когда «золотым» называется слово Святослава.
Точно так же с Солнцем -- семь раз употреблено слово и только раз метафорически, когда про Игоря и Всеволода говорится, что «два солнца помѣркоста».
А с другой стороны мы видим, что эпитет «золотой» употребляется исключительно по отношению к княжеским вещам. Это княжеский цвет. И Солнце при каждом упоминании так или иначе связано с князьями (в том числе Солнце и князь прямо друг с другом отождествляются). Наши князья выступают днём, половцы -- ночью. За князьями по ходу дела следует свет, а за половцами -- тьма. В том числе один раз прямым текстом говорится, что русичи -- это свет, а половцы -- это тьма. И ещё в связи с князьями в одном месте употребляется словосочетание «даждьбожьи внуци» -- внуки языческого бога Солнца.
В одном месте князь, разъезжая среди половецкой тьмы, светит. Мы когда до батальных сцен дойдём, будем читать как Всеволод по полю на коне скачет «своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая». При этом ещё раз подчеркиваю: это не такая уж фантастическая метафора. У нас, к счастью, есть один сохранный княжеский шлем той эпохи, который, как считается, мог принадлежать младшему современнику всех этих событий -- Ярославу Всеволодовичу, сыну Всеволода Большое Гнездо, двоюродному брату Владимира Глебовича, отцу Александра Невского. Вот он такой после 600 лет в земле (он шлем как раз в Липицкой битве потерял).
Кстати, в фильме Эйзенштейна Невский как раз в стилизации под отцовский шлем щеголяет.
Огромная золотая бляха во лбу. Про такой шлем можно, не отступая от правды жизни, сказать, что он золотом «посвечивает».
Но, с другой стороны из самого, так сказать, построения поэтической реальности получается, что подо всем этим лежит целый огромный пласт языческой символики, связывающий русских князей с Солнцем и со светом. Чисто технически это очень тонко сделано.
Возвращаясь к Всеволоду. Ещё нам известно, что Всеволод во время этого злополучного похода тоже попал в плен, а потом вернулся и ещё 11 лет прокняжил. Похоронен в Чернигове. И, что для нас самое главное, в 40-х годах академик Борис Александрович Рыбаков его могилу нашёл (по крайней мере, считается, что его), а великий советский антрополог Михаил Михайлович Герасимов по черепу сделал реконструкцию внешнего облика. Сам Герасимов описывает его так: «высокий мужчина с широкими плечами, мощной грудью, сильной шеей и маленькой головой» [ЭСОПИ, 1: 66]. Так что мы можем запомнить его вот таким:
Слева на рисунке реконструкция лица без волос, и видно, что он родственник князю Андрею Боголюбскому, справа -- скульптурный портрет с модными причёской и бородой.
А сцена из «Задонщины», которую я привёл, как раз переделана из сцены последнего боя Всеволода. И в «Слове о полку Игореве», как раз, само собой разумеется, про какого тура речь.
«Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси...»
Т.е. 'пыль' [СлРЯ XI-XVII вв., 17: 127], отсюда, кстати, и наше порох, потому что гранулированным порох делать догадались сильно после того, как название ему придумали.
«...пороси поля прикрываютъ, стязи глаголютъ: "Половци идуть"; отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ рускыя плъкы оступиша. Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты»
Обращаю внимание: в «Задонщине» было неясно, чего это русские сынове орут (клик -- это 'громкие возгласы, крики' [СлРЯ Xi-XVII вв., 7: 169]), а тут всё кристально ясно: орут как раз дикие половцы, бесовы дети, а храбрые русичи, наоборот, стоят стеной.
«Яръ Туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, -- тамо лежатъ поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя -- отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде! Кая рана дорога, братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глѣбовны, свычая и обычая!»
Т.е. бьётся забыв вообще обо всём на свете.
И ещё раз, подводя итог: в «Слове о полку Игореве» сравнение с туром не внезапно появляется, а совершенно обосновано.
Ну или вот такое:
«Доне, Доне, быстрая река, прорыла еси ты каменные горы и течеши в землю Половецкую»
Шолохова ещё тогда не было, но и в XIV веке Дон всё равно был тихий. А вот в «Слове»:
«О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую»
Ну и все, кто хоть поверхностно знаком с географией, знают: на Днепре-то до постройки ДнепроГЭС пороги как раз были.
Ну и самый отличный пример. В пространном варианте «Задонщины» есть припев:
«Руская земля, то первое еси как за царем за Соломоном побывала».
И тут опять вопрос: какой ещё Соломон, о чём это вообще?! Ну т.е. какой царь Соломон понятно -- библейский персонаж, царь иудейский. Но как его сюда вообще притянули?
А в «Слове» аналогичный припев:
«О Руская землѣ! Уже за шеломянемъ еси!»
Т.е. «о Русская земля, ты уже за холмом». Шеломя -- это древнерусское слово однокоренное современному холму и 'холм' и обозначающее.
В «Слове» этот припев, во-первых, очевидно отражает происходящее -- потому что Игорь выехал в великую Степь и русские земли и вправду остались позади, во-вторых, нагнетает мрачную атмосферу перед трагической развязкой.
А в «Задонщине», ну, видимо, подразумевается, что управление Дмитрия Ивановича так преобразило наше государство, как если бы рулил сам мудрый библейский царь Соломон -- но смотрится это гораздо менее органично.
Можно предположить, что автор не разобрал и не понял старое вышедшее из употребления слово «шеломя», но сам припев сохранил, заменив слово на созвучное, да ещё и прибавил мощную библейскую ассоциацию. Ну т.е. это в чистом виде overmind -- он же надмозг -- из XIV века.
«Задонщина» была написана по следам Куликовской битвы, и она подлинная совершенно точно, у нас есть несколько рукописей, которые можно на зуб попробовать и датировать прямо -- естественнонаучными методами.
Я уже писал (кажется), что сразу после публикации «Слова» в 1800 году были многочисленные скептики, которые в то время ссылались, прежде всего, на отсутствие традиции. Ну т.е. вот как раз как Пушкин написал (хотя сам-то он был горячим сторонником подлинности «Слова»). На вот в 1852 году нашли «Задонщину» и, казалось бы, всем стало очевидно: «Слово» было написано до неё, а «Задонщина» на него опирается как на источник вдохновения. Ну вот как я только что расписал.
Но, гипотетически, ведь могло быть и с точностью до наоборот: автор «Слова» опирался на «Задонщину». Т.е. «Слово» -- это как бы «приквел». И такую трактовку первыми предложили французские слависты Луи Леже и Андре Мазон.
Правда, целый ряд мест (в том числе, которые я цитировал) не вполне прозрачных в «Задонщине» легко объясняется в версии переработки «Слова». А вот если наоборот, то потребуются натяжки, чтобы объяснить как во вторичном тексте тёмные места оригинала так ловко обыграны, что стали ясны и связаны воедино.
Но у сторонников такой версии есть свой серьёзный аргумент: «Задонщина» сохранилась в виде нескольких списков разного времени. Более кратких ранних и более пространных поздних. И советский историк Александр Александрович Зимин (а это самый авторитетный на данный момент скептик) обратил внимание, что в более поздних списках «подражательность» «Слову» -- выше [см. ЭСоПИ, 2: 207]. Из чего должен неминуемо следовать вывод, что сначала автор «Задонщины» держал перед собой «Слово» и вдохновлялся им, а потом более поздние переработчики тоже взяли свои списки «Слова», вдохновились им ещё больше и ещё больше из него цитат понадёргали.
Такое, в принципе, не невозможно, но если допустить, что «Слово» вдохновлялось «Задонщиной», а не наоборот, то этот момент объяснится радикально проще.
И я уже предчувствую провокационный вопрос: так а как же на самом деле? И это сложно, потому что это я сейчас так всё предельно упрощая в трёх словах описал, а учёные спорят уже более ста лет. Лично мне, конечно, более обоснованной представляется точка зрения о вторичности «Задонщины». И я яркими примерами постарался эту вторичность показать.
Кроме того, мы сейчас говорили только про текстологию, а есть и чисто лингвистические соображения. Язык «Слова» более архаичен, чем язык «Задонщины». И мы в параллельных местах будем видеть более старые формы в «Слове» и более новые в «Задонщине».
Буквально один пример из самого начала:
«Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повhстий о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича?»
А в «Задонщине» будет более привычное нам:
«Лудчи бо нам, брате, начати повѣдати иными словесы о похвальных сихъ о нынешных повѣстех о полку великого князя Дмитрея Ивановича»
Для нас в данном случае важна форма дательного падежа местоимения «мы». В первом случае был архаичный краткий безударный -- т.е. по науке энклитический -- вариант слово «ны», во втором -- привычное полноударное «нам». В XII веке энклитичные формы ещё употреблялись, в конце XIV - начале XV века -- уже почти нет.
Если «Слово» первично -- то всё в порядке, автор XIV века заменил старую форму на современную. Если наоборот -- то, получается, он сознательно имитировал более архаичный язык XII века. И мы просто неминуемо придём к версии о подделке -- потому что иначе зачем бы ему так утруждаться.
Правда, здесь сразу сходу будет крайне серьёзный контрдовод: «Задонщина» стала известна только спустя полвека после первой публикации «Слова». Значит, фальсификатор её раньше остальных учёных обнаружил, обработал, использовал в своей подделке, но зачем-то после этого скрыл и не стал публиковать. Это очень-очень-очень неочевидное решение.
Но о спорах про поддельность и о том вообще насколько легко сымитировать язык другой эпохи мы поговорим в следующий раз.
Заканчивая про «Задонщину» надо пояснить ещё один момент: из моих слов могло возникнуть впечатление, что «Задонщина» -- это вторичное и слабое в художественном отношении произведение. Это не так! «Задонщина» -- произведение сильное и талантливое. Каждый из зачитанных моментов -- он сам по себе хороший, просто если рядом положить параллельные моменты из «Слова» -- то будет видно, что откуда взято.[ 8]
И, кроме того, конечно, видно, что автор совершенно сознательно представляет один сюжет как вытекающий из другого: вот здесь мы не смогли объединиться и получили позорный разгром, а вот здесь учли уроки -- и закономерно победили Мамая. Без понимания этих параллелей -- половина «Задонщины» мимо. Текст «Задонщины» совершенно сознательно построен как отражение и так сказать «выворачивание наизнанку» текста «Слова».
И ещё я хотел бы обратить внимание: это художественные произведения. На самом деле, конечно, всё было гораздо сложнее. Я читателей отсылаю к открытым лекциям Клима Александровича Жукова и про битву на Калке, и про Куликовскую битву,[ 9] чтобы посмотреть, насколько всё было непросто. И насколько всё (как обычно) было завязано на экономику. Т.е. даже если бы наши князья не рассорились и на Калку приехали единым фронтом, и даже если бы они вдруг проявили бы чудеса тактики и разгромили бы численно их превосходящую монгольскую разведку -- всё равно шансов у Руси не было, потому что наша феодальная экономика не могла выставить достаточно конницы, чтобы быть на равных с Ордой. Для донской победы потребовались и значительная перестройка экономики и политической структуры у нас, и, с другой стороны, гражданская война и фактически начало распада в Орде.
Но авторы и «Слова о полку Игореве», и «Задонщины» -- не Карл Маркс, чтобы как учёные разбираться в глубинных экономических причинах княжеской грызни. Они не рефлексируют на тему раннефеодального аллодального землевладения и значения торгового Пути из враяг в греки в формировании и распаде централизованного древнерусского государства.[ 10] Они все эти драматические события переживают эмоционально и видят причину непосредственную -- в лицах.
Раньше (в утраченном Золотом веке) князья были толковые и жили дружно, а теперь вдруг стали бестолковые[ 11] -- и оттого всё полетело в кувырком и настала феодальная раздробленность.
«О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ киевскимъ; сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии --- Давидовы, нъ розно ся имъ хоботы пашутъ».
Хоботы (т.е. 'концы' [Срезневский, III: 1377]) стягов клана смоленских Ростиславичей развеваются на ветру в разные стороны. Этой очень яркой метафорой автор «Слова о полку Игореве» нам указывает на то, о чём мы знаем и по Ипатьевской летописи. После разгрома князя Игоря соправители на киевском престоле Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич (мы о них ещё будем говорить) пошли в ответный поход на половцев. А родной брат Рюрика -- князь Давид Ростиславич -- отказался к ним присоединиться, сославшись на усталость дружины.
То есть, старый Владимир (имеется в виду, надо полагать, Владимир Святой) в дедовские времена не был пригвождён к семи киевским холмам, он вот так всю свою державу в кулаке держал. А нынешние князья даже с братьями своими родными договориться не могут, вот до чего докатились.
Обращаю внимание ещё раз: автор «Слова» тут, конечно же, выдаёт горячо желаемое за действительное. Мы-то с вами ещё со школьной скамьи отлично знаем, как именно старый Владимир «договорился» с братьями -- оба его брата этих «договоров» не пережили.
У автора «Задонщины» мотив пашущих хоругвей тоже появляется, когда он говорит о единстве князей:
«И рече ему князь великыий Дмитрей Ивановичь: "Брате Владимеръ Андрѣевичь! Сами себѣ есми два брата, а внуки великаго князя Владимира Киевскаго».
Обращаю внимание: в «Слове» Игорь и Всеволод этими словами говорили, что они дети одного отца: «Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый - ты, Игорю! Оба есвѣ Святъславличя!» -- есть мы вдвоём, родная кровь. В «Задонщине» князья, наоборот говорят, что их не только двое -- их много, и они все внуки и наследники старого Владимира, и они все такие же, каким был в Золотом веке их легендарный дед.
«Сами себѣ есми два брата, а внуки великаго князя Владимира Киевскаго. А воеводы у нас уставлены -- 70 бояринов, и крѣпцы бысть князи бѣлозѣрстии Федор Семеновичь да Семен Михайловичь, да Микула Васильевичь, да два брата Олгордовичи, да Дмитрей Волыньской, да Тимофей Волуевичь, да Андрѣй Серкизовичь, да Михайло Ивановичь, а вою с нами триста тысящь окованые рати ... хотят сильно головы своя положить за землю за Рускую и за вѣру крестьянскую. Пашут бо ся аки живи хоругови, ищут собѣ чести и славного имени».
Т.е. теми же словами передаётся диаметрально противоположная картина: князей много, они едины, с ними огромное войско и хоругви у всех пашут не порознь, а в одном ритме.
И этой «двухходовкой» автор «Задонщины» доносит до читателя простую, но в то же время очень актуальную и для сегодняшнего дня мысль, которую можно сформулировать евангельским «всякое царствие разделившееся в себе опустеет» [Матфей, 12: 25-26] и словами Серхио Ортега «пока мы едины -- мы непобедимы».
Продолжение тут.
Примечания:
[ 1] Зализняк А.А. Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста. -- М., 2008. -- С. 461-474.
[ 2] Здесь и далее «Задонщина» цитируется по изданию: Библиотека литературы Древней Руси -- СПб., 1999. -- Т. 6. -- С. 104-120.
[ 3] См. Лихачев Д.С. Литература времени национального подъема // Библиотека литературы Древней Руси -- СПб., 1999. -- Т. 6. -- С. 18.
[ 4] Цитируется по изданию: Библиотека литературы Древней Руси. -- СПб., 1997. -- Т. 1. -- С. 456-475.
[ 5] Демкова Н.С. Проблемы изучения «Слова о полку Игореве» // Чтения по древнерусской литературе. -- Ереван, 1980. -- С. 85-87.
[ 6] См.: Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. Вып. 3. Доспех, комплекс боевых средств IX-XIII вв. -- Л., 1971. -- С. 32.
[ 7] Потому что если бы князь, как нам показали в сугубо историческом фильме «Викинг», напялил бы себе на бошку ржавый ночной горшок, то окружающие бы такого перформанса не оценили. Один из сценаристов (по какому-то недоразумению представившийся филологом-медиевистом) заявил, де, у нас нет древнерусских письменных источников по вопросу, нормально ли было носить на голове ночной горшок, поэтому тут, де, есть простор для фантазий.
Это не так. Действительно, в домонгольских текстах по вопросу, как должен быть одет и снаряжен князь, чтобы окружающие не смотрели на него как на дурачка, написано мало. Вот, Владимир Мономах в своём поучении (оно написано примерно на полвека раньше событий, о которых мы говорим) потомкам объясняет в основном не совсем уж самоочевидные вещи, например что необходимо постоянно лично пребывать в состоянии бдительности, даже если вокруг тебя стража, потому что «внезапу бо чловѣкъ погыбаеть» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 246]. Но он же не мог даже предположить, что когда-нибудь потомки настолько выродятся, что им не будет самоочевидна необходимость содержания снаряжения в порядке.
Но мало написано -- не значит совсем ничего. Вот, например, что написано в той же Лаврентьевской летописи про «плохую войну» в Липицкой битве. Там как раз князья договаривались: «аще и золотомъ шито оплечiе буде -- убии, да не ѿставим ни единаго же живаго» [Лаврент.; ПСРЛ, I: 495]. Золотое оплечье здесь -- это выделяемый говорящим непременный элемент одежды знатных людей. Ну а поскольку война «плохая», то знать договариваются резать на общих основаниях.
В «Слове о полку Игореве» в т.н. «золотом слове» великого киевского князя Святослава, когда тот (ну а точнее автор его устами) обращается ко всем князьям с укором, мол до чего мы с этой взаимной грызнёй докатились, он между делом отмечает, что у князей «мечи вережени». Вережати (см. [СлРЯ XI-XVII вв., 2: 85]) -- это древнерусский аналог заимствованного из старославянского языка слова поврѣждати. Здесь как раз проявляются типичные наши восточнославянские особенности: полногласие -ере- в отличие от южнославянского неполногласия -рѣ- и -ж' из древнего сочетания *d+j в отличие от южнославянского -ж'д'. Т.е. он как раз подчёркивает, что князья со своими усобицами докатились аж до того, что у них (у князей!) даже оружие не в порядке, то ли дело было раньше, при их дедах.
Вообще, довольно странно. Мы с лёгкостью и непринуждённо целый ряд черт жизни XX века переносим в век XII (в основном, там, где не надо). Но, хотя с понятием статусных вещей в повседневной жизни мы периодически сталкиваемся. И даже в советское время всё равно сталкивались, я не знаю, какая-нибудь ГДР-овская стенка, или там джинсы фирмА ценились ведь в том числе из-за их статусности. Тем не менее, тут почему-то происходит сбой и ряду граждан трудно представить, что княжеское снаряжение просто обязано было быть статусным.
[ 8] Ну, кроме, разве что, царя Соломона, с ним и вправду странно вышло. Но и тут всё вполне объяснимо. Это же конец XIV - начало XV века. Относительно скоро наши летописцы вообще «выяснят» что московские цари - прямые потомки византийских и римских кесарей :) Это всё уже витало в воздухе и, в общем, библейский Соломон нам тогда был не настолько уж и чужой.
[ 9] Разведопрос: Клим Жуков о битве на реке Калке и Разведопрос: Клим Жуков про Куликовскую битву и Золотую орду.
[ 10] См. например: Жуков К.А. Русское военное дело до и после монголов.
[ 11] Прямо как в фильме «Брат-2»: «что ж такое, были же люди как люди -- и вдруг все сразу стали кретины».