Затянувшийся переход: об истоках упований и веры в учебник.
Немецкий просветитель XVIII века Георг Кристоф Лихтенберг писал: «Больше, чем золотом, мир изменен свинцом, притом свинцом не из дула ружья, а свинцом из наборной кассы». Эта фраза воплощает веру в силу печатного слова, веру, из которой по большому счету и происходит современное образование. Впрочем, Лихтенберг остроумно умалчивает о том, насколько положительными были и будут эти изменения, чего не скажешь о великом количестве других мыслителей Просвещения. Они полны уверенности в прогрессе и ожиданий будущих свершений человечества. В этой экзальтации они (кто сознательно, а кто нет) раскрасили прошлое столь мрачными красками, что большинство до сих пор верят в беспросветность и абсолютную ущербность Средних веков. Но почему-то даже на этом фоне достижения новой эпохи многим показались скромными и даже спорными: вместо благоденствующего общества свободных умов Европа получила определенный технологический прогресс (за что в общем изрядно заплатила войнами, колониализмом, нищетой и социальной нестабильностью).
Печатное же слово с тех пор в немалой степени послужило не только образованию, но и оболваниванию людей. Сами просветители не заметили или предпочли не заметить, как вместо просвещенного читателя (того самого о котором вопрошал Некрасов: «Когда мужик не Блюхера, / И не милорда глупого - / Белинского и Гоголя / С базара понесет?») в середине XIX века возникло аморфное, но при этом весьма влиятельное образование - публика. Публика стала выражением некоего усредненного мнения, которое как оказалось очень сложно критиковать (ибо безлико), но которое легко оказывает давление на авторов (будь то пресса, беллетристика или серьезное чтение). Одним из первых суть этого явления почувствовал Сёрен Кьеркегор. Поясняя смысл своих множественных псевдонимов, он пишет:
«Все средства сообщения истины стали абстрактными. Публика стала «первой инстанцией», газеты называют себя «редакторский корабль», профессор называет себя «размышление», священник - «точка зрения», никто не говорит «я». Но так как первое условие для всех средств сообщения истины - несомненно личность, то основание истины, возможно, не может дано посредством чревовещания; следовательно - самое главное - снова вспомнить о личности… моей задачей стало создать личностей как авторов, а затем повзолить им шагнуть в действительность моей жизни, чтобы приручить людей… слушать эту речь в первом лице… вытащить людей из всех нечеловеческих абстракций - это моя задача».
Борьба этого гениального одиночки закончилась ничем, и нам сегодня уже сложно ухватить эту трансформацию. Мы привыкли к тому, что среди текстов доминируют те, которые люди (по тем или иным причинам) хотят читать, а отнюдь не те, о которых можно было сказать «читать следует». Сама подобная постановка вопроса вызывает непонимание или даже бурю негодования (мол, кто и с чего будет нам указывать, что следует читать?!), хотя речь идет скорее о тех текстах, которые с личной точки зрения могли бы быть признаны в особом качестве (например, в способности действительно изменить или научить этого человека). При этом даже если отбросить развлекательные тексты, а также всё то, что популярно лишь благодаря рекламе, то мы увидим, что и в сфере серьезных и обучающих текстов сохраняется любопытная неоднозначность. В этой области доминирует запрос на тексты не столько простые, сколько (кем-то) упрощенные, адаптированные и гомогенизированные, доведенные до одноуровневой схемы подачи. Это тексты подобные детскому овощному пюре. И как несложно догадаться популярность этого запроса - это и есть отражение того самого усредненного мнения публики (которому спешат потрафить и рынок, и склонный к самоцензуре автор).
Об этой вещи стоит задуматься более серьезно. Начиная с эпохи Просвещения и модерновых проектов всеобщего начального/среднего образования интуиция и здравый смысл убеждают нас в действенности следующей схемы. Непросвещенный человек не может сразу начать читать ученых и мыслителей «как они есть», поэтому над безграмотностью и суеверием нужно создать промежуточную ступень - вспомогательный уровень популяризаций, иллюстрированных моралите, учебников и катехизисов. Согласно этой схеме человек, освоивший средний уровень (при правильном социальном устройстве и грамотной работе с его мотивацией) САМ захочет пойти дальше, т.е. глотать тома Платона и научные статьи, причем возможно даже в оригинале. Далее для удобства средний уровень я буду называть уровнем учебника, а следующий, более высокий - уровнем книги. Это разделение не стоит воспринимать как инвективу против учебников как таковых. В конце концов учебник - это тоже книга, более того, хороший учебник - порой требует больших усилий, чем написание хорошей книги, что, впрочем, не снимает проблемы плохих учебников, которых по моему личному мнению большинство.
Западная цивилизация так долго верила в этот просвещенный миф, что любые критические замечания зубоскалов (вроде Ницше) равно как и любые попытки реалистически описать происходящее «просвещение масс» обычно отвергались с порога. Или лучше сказать, вытеснялись. Кстати, стоит отметить, что Просвещение по большей части не захотело приглядеться и к газете (которая с трудом вписывается в вышеупомянутую схему, а если и вписывается то, как средство распространения новых форм безграмотности и суеверия). Однако сегодня нам, тренированным в скепсисе и разочаровании, уже не сложно увидеть, что все предыдущие 300 лет культура по большей части удлиняла и расширяла вспомогательную ступень, превращая следующий шаг в непонятное событие, свойственное одиночкам. Знаком современности, как я уже и отметил, становится скорее перемещение значительной степени науки и культуры на уровень текстов а-ля «Гегель за 90 минут» и «7 полезных продуктов, помогающих от ожирения, депрессии и умственной деградации». Или иными словами, концентрированная книжная мысль окончательно ушла в маргиналии, уступив место мысли разбавленной, характерной для науч-попа и учебника.
Впрочем, стоит более подробно объяснить, в чем я вижу разницу между материалом «уровня книги» и «уровня учебника», ведь оно простой метафорой разбавления/концентрации не схватывается. Причем, я буду говорить о сфере мысли и знания, поэтому под книгой по большей части разумею философский или качественный исследовательский/литературный текст, а под учебником - любые тексты, прямо ориентированные на обучение (учебники, пособия, гайды и инструкции по изменению себя).
Отличий между уровнями не мало, я выделю всего пару. Книга - это поиск языковой формы, адекватной предмету речи; учебник - в лучшем случае гармоничен с ухом слушателя (читателя), а часто просто пользуется словом как придётся, без лишней рефлексии. К тому же позиция автора и читателя принципиально не схожи: в первом случае - равенство, во втором - авторитет знания и воображаемый усредненный образ ученика (обычно ожидания занижены, а значит, и читатель учебника в мысли автора несколько туповат). Первая позиция недвусмысленно ориентирована убеждением, но именно поэтому оставляет пространство и для радикального несогласия с автором. Вторая позиция попросту не позволяет различить принятие/непринятие и усвоение/неусвоение материала, собственно поэтому наибольший неадекват несут в себе учебники по социальным и гуманитарным дисциплинам (точные науки редко дают повод к вопросам о личном принятии). В этом свете неудивительно, что многие остаются на уровне учебника, ведь он по большей степени формирует потребителя культуры и знаний, а не их производителя. Также смыслы и значения в учебнике представлены в разъятой форме, часто реструктурированы с позиции лучшего усвоения (что часто прямо противоположно задаче точного понимания целого). Меж тем едва ли не основная часть смыслов книги - это то, что возникает на стыках, в своего рода адгезии (склеивании) элементов. И весомую часть этой работы по склеиванию производят не-смысловые составляющие текста: ритм, стиль, пафос, ассоциации, предпосылки и предрассудки (как автора, так и читателя).
Собственно, именно здесь мы и можем детально рассмотреть ошибку Просвещения, которая привела к возникновению и укоренению мифа о «среднем уровне». Истоком искажения стали переоценка значения текста (письменного слова) и недоверие авторитетам (по большей части прежним, т.е. конкурентам просвещенцев). Последнее понять не сложно: если человек неграмотен или не имеет доступа к книге, выбор его не велик - либо верить сказанному другим, либо нет. И этого действительно может быть мало не только для формирования собственного мышления, но и даже для выработки свободного мнения. В людях, которые обучали словом, а значит, (в каком-то смысле) убеждали верить им на слово, Просвещение видело тормоз для взросления человечества. По этой причине, а также на фоне бума книгопечатания (которое тесно связывали с другим мифом - мифом о прогрессе) просветители сделали ставку на текст, но текст, который сам себя разъясняет, а в идеале и не нуждается в стороннем толкователе. Таким текстом сперва представлялся компендиум реальных знаний («Энциклопедия»), а затем - на фоне дифференциации знания - разнообразная научная и моральная «вульгата» (переложение научных и философских трактатов упрощенным языком и схемами). Механицизм в мышлении того времени также сослужил им дурную службу, убедив в том, что процесс просвещения народов можно запустить автоматически - через распространение удобочитаемых текстов.
Проблема тут в том, что распространение идей и образования в целом все-таки для большинства невозможно без живой коммуникации, без присутствия того, кто говорит. И надо признать у этого проекта всегда были неразрешимые затруднения с переходом к реальному диалогу: вместо идеальной ситуации обмена логическими аргументами приходилось сталкиваться с играми власти, интересов, влияний, эмоций. Запирательство и предвзятость самих распространителей света знаний в итоге вылились в довольно специфические формы. Именно поэтому Слотердайк в своей работе о проекте Просвещения "Критика цинического разума" определил схемы критики идеологии как "продолжение неудавшегося диалога другими средствами".
Никто не спорит с тем, что дело Гуттенберга и Ивана Фёдорова радикально поменяли культурный фон. И все же на мой взгляд даже распространение книгопечатания отнюдь не напрямую вело к улучшению нравов и законов западного общества, ведь текст (хоть книга, хоть учебник) - это отличный повод для общения, пусть даже не прямого (через переписку, через других). Я уж не говорю про то, что рассадниками любых идей (как прогрессивных, так и реакционных) оставались университеты и кружки/общества. Иными словами, настоящий переход к более высоким уровням понимания гораздо чаще обусловлен непосредственной коммуникацией, а текст, передающий знание, лишь формирует условия для качественного и содержательного общения. Именно поэтому переход от безграмотности, полной неосведомленности и суеверий к серьезному чтению возможен и без переходного уровня (учебников) - если есть речь, помогающая сделать этот переход. И это не обязательно ментор, но может быть также соучастник в поисках истины или антагонист во взглядах. Стоит также заметить, что книга гораздо лучше передает эффекты речи и она ближе устройству сознания, чем учебник - вещь крайне искусственная. Не только смыслы отдельно и в слиянии, но и не-смысловые элементы книги как будто бы лучше дают понять Кто говорит, а это, как мне кажется, еще один элемент, подталкивающий к личным актам познания (в самом деле, по учебнику можно сказать, что его автор - не в теме или упрощает, но о нем самом почти ничего нельзя понять, в то время как автор книги часто как на ладони, в т.ч. читатель как-то для себя понимает - глуп он или умен, дерзок или скромен, весел или уныл и т.д., и т.п).
Почему это так происходит я вряд ли скажу однозначно. В качестве первого рационального объяснения приходит на ум лишь тот факт, что тексты - очень позднее изобретение, особенно для нашей биологии. Поэтому возможно, что попросту мозг человека лучше заточен под обучение в совместном опыте с другими (т.е. с невербаликой). Те же немногие, кто действительно прорывался к пониманию через одни только тексты (причем есть среди них как те, кто сразу начинал читать «уровень книги» и те, кто приходил «после учебника»), видимо провозвестники будущей адаптации человека к текстам. Впрочем, не менее вероятны и другие объяснения, в т.ч. те, что в силу нынешнего нашего понимания могут казаться несколько мистичными (например, «эффект сотой обезьяны», который в одних случаях кажется мистификацией, но в других - заставляет задуматься о скрытых механизмах понимания).
Как бы то ни было, сегодня «уровень учебника» не просто расширяется, но победно шествует во многих сферах, явно и неявно вытесняя «уровень книги». Этому способствует система образования, все более заточенная на четкий набор информации: поскольку информации все больше, то на усвоение всех учебников уходит все больше времени - того самого времени, которое могло быть потрачено на развитие мышления. Плюс к тому современность делает нас чрезвычайно озабоченными временем и успехом, а потому всяческие руководства заменяют нам трактаты (и знать о том, что они несопоставимы нам не досуг). Облегчение доступа к информации (через Сеть) - еще один фактор, создающий для большинства канал наименьшего сопротивления (ведь понимать и помнить - трудно). Подобная ситуация, особенно на некоторых конкретных примерах, дает немало поводов для пессимизма. Порой даже кажется, что некоторые сферы знания просто ходят по кругу, даже не пытаясь по-настоящему понять предшественников (чтобы их превзойти). Ну и, конечно же, в сфере, в которой ты более-менее ориентируешься, запрос на «уровень учебника» однозначно воспринимается как профанация знания. С философией в этом смысле все обстоит довольно трагикомично, особенно когда конкретного философа или направление критикуют/хвалят за то, что обнаружили в скверном пересказе, а не в авторской работе.
Здесь, пожалуй, стоит привести один пример. Яркий пример опоры на философию из учебника можно видеть у Антонио Дамасио. Серьезный нейроученый и мыслитель (пытающийся понять не только роль эмоций в мышлении, но и решить ключевой вопрос психофизики о структуре сознания) вдруг выстраивает целую работу на борьбе с Декартом, обвиняя того в ошибке. Дескать, Декарт исключил эмоции из рацио, а затем эта проблема сотни лет мешала изучить мозг и мышление. Да, именно Декарт пришел в каждый класс и в каждую лабораторию и заставил школяров и исследователей верить ему. По-видимому, других причин придерживаться разделения души и тела на протяжении нескольких эпох не существовало. Но если взглянуть на это иначе, то главная проблема в том, что «Декарт для битья» существует только на уровне учебников и школярских пересказов. Реальный Декарт (как автор философских трудов) в интеллектуальной стычке сломал бы Дамасио через колено, с ходу уличив его в целом ряде непониманий и подмен.
Кстати, именно для «уровня учебника» наиболее характерны когнитивные искажения и весь список ошибок аргументации (особенно часто «подмена тезиса»). Для сравнения: более низкому уровню грамотности характерны не столько ошибки в умопостроениях, сколько конкретные заблуждения (стереотипы, суеверия, предрассудки) и прямой обман (ложь или манипуляция, основанные на очевидной заинтересованности). Если на этом уровне и происходят попытки аргументации, что они почти всегда вязнут в потере тезиса или аргументах ad hominem (аргумент к человеку - его личности, обстоятельствам или поведению).
Так Дамасио совершает сразу две серьезные ошибки в своей работе, озаглавленной «Ошибка Декарта» (по существу ключевым вопросам в книге посвящены лишь 11 глава и постскриптум).
Первая ошибка - подмена понятия рациональности у Декарта современным пониманием. То, как Новое время противопоставляло разум чувственности во многом отличается от нынешнего (особенно усредненного). Дамасио совершает подмену: ему кажется, что рацио Декарта - это лишь познающее когито, очищенное от страстей и симпатий. Однако рафинированное мышление - это вопрос метода, а само когито - вопрос онтологии субстанций. В этом смысле единственное качественное определение когито выводится из его противопоставления res extensa, т.е. «мышление» у Декарта - это всё, что не подчиняется законам протяженности и материальности. При таком взгляде, как вы думаете, куда стоит отнести эмоции? Так, кто выкинул эмоции из сферы рацио - Декарт (преложивший очень широкое субстанциональное определение) или Дамасио, не известно каким органом читавший Декарта?
В "Страстях души" Декарт на деле предлагает очень сложную схему, разделяя действия и страсти, причем и те, и другие присущи как душе, так и телу. И потому он так же разводит для себя вопрос онтологии (например, "как действуют страсти тела на действия души?" и здесь у него нет сомнений, что это бывает, как бы ни убеждал нас Дамасио) и этики ("как должно принимать решения, с учетом страстей или нет?"). Дамасио пытается эти два уровня вновь поженить, что в общем действительно любопытно, но гипотезы соматических маркеров (и примера Финеаса Гейджа с его трамбовкой) - для этого попросту не достаточно.
По большому счету Дамасио и в постановке проблемы, и в поисках ее решения "вышел из шинели" Декарта. Ведь именно Декарт с его алгебраическим мышлением верит в возможность измерения «мыслящей субстанции», т.е. прямо прокладывает путь к новым наукам о душе (которая будет изучать объекты внутреннего мира НЕ ТАК, как изучаются протяженные объекты). Стоит ли напоминать, что затем один последователь Декарта (Барух Спиноза) создаст этику для подобной модели души (в форме трактата по геометрии), а второй (Готфрид Лейбниц) сформулирует учение о малых перцепциях (по сути первая теория подсознания)?
Вторая ошибка - постоянные умолчания и громкие заявления, слишком похожие на банальное незнание предшественников. Дамасио и особенно его комментаторы называют революционной попытку описать эмоции и чувства как некоторую форму рациональности (ее базовый уровень). Это ценная и важная идея, особенно при нахождении обоснования в данных нейронауке, но где революция? Можно долго перечислять авторов, занимавшихся тем же самым (и Дамасио стоило бы изучить как оригиннальные ходы мысли, так и ошибки предшественников) - романтики, философы жизни, представители разных школ психологии, даже системы соционики (определяющие вслед за Юнгом «эмоцию, чувство» как рациональную функцию). При желании можно найти оригинальные мысли на этот счет даже в Античности. Увы, в своих философских обобщениях Дамасио не столь силен, как в интерпретации соматических явлений, и поэтому на основе его работы (в целом все равно стоящей изучения) возникают разного рода спекуляции - например, откровенно мусорный концепт "эмоциональный интеллект".
Меж тем, Дамасио было вполне по силам найти настоящих виновников - тех, чьи взгляды и оформили представление об иррациональности эмоций (и, следовательно, сомнительности рационального/количественного их изучения). Не секрет, что вся Западная культура была рацио-центричной: в ней еще с Древней Греции царила метафизика воспевания разума - через метафоры света, управителя/царя, целостности и причастности высшему. Однако страсти и чувства не игнорировались, они изучались - порой для приручения, порой для более полного понимания человека. Когда же возникает идея о том, что эмоция структурно нечто столь иное, что никогда не впустит в себя мысль? Как ни странно, но некоторые исследователи указывают на философа-эмпирика, противника идей Декарта - Джона Локка. Именно он одним из первых выбросил за рамки рационального метода (а значит, и за рамки науки) все содержания души, которые не могут быть осознанны. Иными словами, все, что ни есть данная сама себе мысль, просто набор абсурда.
Таким образом, в «Ошибке Декарта» мы лишь узнаем, что Дамасио не знает, откуда и при каких обстоятельствах появилось пренебрежительное отношение к эмоциям в эмпирических науках. И стало быть работа лишена ценности для понимания истории идей. Более того, Дамасио не знает или предпочитает не упоминать тот факт, что в истории западной мысли существуют целые интеллектуальные традиции (причем, не одна), построенные на идее наличия порядка и смысла в эмоциях, чувствах и других недискурсивных способностях человека (например, интуиция, воля и др.). Новые данные, которые Дамасио получил в своей лаборатории, на этом фоне уже не кажутся чем-то особенным в ряду других исследований мозга. Плюс к этому он раз за разом демонстрирует банальную нехватку методологических познаний, а иногда и попросту не различает уровень онтологии и уровень описания. Видимо Дамасио проигнорировал их по какой-то эмоциональной и глубоко личной причине, возможно потому, что значительный вклад в понимании проблемы соотношения метода и предмета сделали как раз «ученики» Декарта - т.е. те, кто уважительно отнесся к его философскому наследию (например, феноменологи). Особую иронию этому случаю добавляет то, что именно о нейронауках часто говорят, как о главном претенденте на роль того, кто «похоронит философию». Но если данные Дамасио лишь иллюстрируют и эмпирически подтверждают философские концепции об эмоциях как альтернативной системе суждений (причем, пока подтверждают только часть этих концепций и гипотез), то, по-моему, это скорее довод в пользу философов, которые и без сложной техники могли добыть подобного рода истины. Радует лишь то, что чтение Декарта похоже оказало на Дамасио сильное влияние: спустя 9 лет после "Ошибки Декарта" он пишет работу, связанную со Спинозой (о котором уже высказывается в гораздо более уважительном тоне). Причем, я сам - сторонник науки, но именно поэтому ученые, которые слишком легко игнорируют сделанное другими, вызывают у меня обоснованный скепсис. В конце концов даже если эмпирически опровергнуть абсолютно всё содержание философии, в ней останется методология, которая будет крайне ценной - и для ученого, и для того, кто стремится к собственному пониманию.
Единственным противоядием против «идиотов с томографами» могут стать только ученые, с хорошим знанием методологии. Увы, именно в этом учебник не столь эффективен, как качественное и плодотворное чтение оригинальных работ талантливых мыслителей и исследователей. В конце концов, ничего, кроме упований на личные усилия, в таком ракурсе не остается. Учебник уже победил, теперь вопрос лишь в том, каким путем пойдет его эволюция. Однако у читающего субъекта в отличие от биологической особи есть непризрачный шанс самому избрать ту или иную ветвь на эволюционном древе культуры. По крайней мере, книги еще кажется справляются с поддержкой веры в это.
Печатное же слово с тех пор в немалой степени послужило не только образованию, но и оболваниванию людей. Сами просветители не заметили или предпочли не заметить, как вместо просвещенного читателя (того самого о котором вопрошал Некрасов: «Когда мужик не Блюхера, / И не милорда глупого - / Белинского и Гоголя / С базара понесет?») в середине XIX века возникло аморфное, но при этом весьма влиятельное образование - публика. Публика стала выражением некоего усредненного мнения, которое как оказалось очень сложно критиковать (ибо безлико), но которое легко оказывает давление на авторов (будь то пресса, беллетристика или серьезное чтение). Одним из первых суть этого явления почувствовал Сёрен Кьеркегор. Поясняя смысл своих множественных псевдонимов, он пишет:
«Все средства сообщения истины стали абстрактными. Публика стала «первой инстанцией», газеты называют себя «редакторский корабль», профессор называет себя «размышление», священник - «точка зрения», никто не говорит «я». Но так как первое условие для всех средств сообщения истины - несомненно личность, то основание истины, возможно, не может дано посредством чревовещания; следовательно - самое главное - снова вспомнить о личности… моей задачей стало создать личностей как авторов, а затем повзолить им шагнуть в действительность моей жизни, чтобы приручить людей… слушать эту речь в первом лице… вытащить людей из всех нечеловеческих абстракций - это моя задача».
Борьба этого гениального одиночки закончилась ничем, и нам сегодня уже сложно ухватить эту трансформацию. Мы привыкли к тому, что среди текстов доминируют те, которые люди (по тем или иным причинам) хотят читать, а отнюдь не те, о которых можно было сказать «читать следует». Сама подобная постановка вопроса вызывает непонимание или даже бурю негодования (мол, кто и с чего будет нам указывать, что следует читать?!), хотя речь идет скорее о тех текстах, которые с личной точки зрения могли бы быть признаны в особом качестве (например, в способности действительно изменить или научить этого человека). При этом даже если отбросить развлекательные тексты, а также всё то, что популярно лишь благодаря рекламе, то мы увидим, что и в сфере серьезных и обучающих текстов сохраняется любопытная неоднозначность. В этой области доминирует запрос на тексты не столько простые, сколько (кем-то) упрощенные, адаптированные и гомогенизированные, доведенные до одноуровневой схемы подачи. Это тексты подобные детскому овощному пюре. И как несложно догадаться популярность этого запроса - это и есть отражение того самого усредненного мнения публики (которому спешат потрафить и рынок, и склонный к самоцензуре автор).
Об этой вещи стоит задуматься более серьезно. Начиная с эпохи Просвещения и модерновых проектов всеобщего начального/среднего образования интуиция и здравый смысл убеждают нас в действенности следующей схемы. Непросвещенный человек не может сразу начать читать ученых и мыслителей «как они есть», поэтому над безграмотностью и суеверием нужно создать промежуточную ступень - вспомогательный уровень популяризаций, иллюстрированных моралите, учебников и катехизисов. Согласно этой схеме человек, освоивший средний уровень (при правильном социальном устройстве и грамотной работе с его мотивацией) САМ захочет пойти дальше, т.е. глотать тома Платона и научные статьи, причем возможно даже в оригинале. Далее для удобства средний уровень я буду называть уровнем учебника, а следующий, более высокий - уровнем книги. Это разделение не стоит воспринимать как инвективу против учебников как таковых. В конце концов учебник - это тоже книга, более того, хороший учебник - порой требует больших усилий, чем написание хорошей книги, что, впрочем, не снимает проблемы плохих учебников, которых по моему личному мнению большинство.
Западная цивилизация так долго верила в этот просвещенный миф, что любые критические замечания зубоскалов (вроде Ницше) равно как и любые попытки реалистически описать происходящее «просвещение масс» обычно отвергались с порога. Или лучше сказать, вытеснялись. Кстати, стоит отметить, что Просвещение по большей части не захотело приглядеться и к газете (которая с трудом вписывается в вышеупомянутую схему, а если и вписывается то, как средство распространения новых форм безграмотности и суеверия). Однако сегодня нам, тренированным в скепсисе и разочаровании, уже не сложно увидеть, что все предыдущие 300 лет культура по большей части удлиняла и расширяла вспомогательную ступень, превращая следующий шаг в непонятное событие, свойственное одиночкам. Знаком современности, как я уже и отметил, становится скорее перемещение значительной степени науки и культуры на уровень текстов а-ля «Гегель за 90 минут» и «7 полезных продуктов, помогающих от ожирения, депрессии и умственной деградации». Или иными словами, концентрированная книжная мысль окончательно ушла в маргиналии, уступив место мысли разбавленной, характерной для науч-попа и учебника.
Впрочем, стоит более подробно объяснить, в чем я вижу разницу между материалом «уровня книги» и «уровня учебника», ведь оно простой метафорой разбавления/концентрации не схватывается. Причем, я буду говорить о сфере мысли и знания, поэтому под книгой по большей части разумею философский или качественный исследовательский/литературный текст, а под учебником - любые тексты, прямо ориентированные на обучение (учебники, пособия, гайды и инструкции по изменению себя).
Отличий между уровнями не мало, я выделю всего пару. Книга - это поиск языковой формы, адекватной предмету речи; учебник - в лучшем случае гармоничен с ухом слушателя (читателя), а часто просто пользуется словом как придётся, без лишней рефлексии. К тому же позиция автора и читателя принципиально не схожи: в первом случае - равенство, во втором - авторитет знания и воображаемый усредненный образ ученика (обычно ожидания занижены, а значит, и читатель учебника в мысли автора несколько туповат). Первая позиция недвусмысленно ориентирована убеждением, но именно поэтому оставляет пространство и для радикального несогласия с автором. Вторая позиция попросту не позволяет различить принятие/непринятие и усвоение/неусвоение материала, собственно поэтому наибольший неадекват несут в себе учебники по социальным и гуманитарным дисциплинам (точные науки редко дают повод к вопросам о личном принятии). В этом свете неудивительно, что многие остаются на уровне учебника, ведь он по большей степени формирует потребителя культуры и знаний, а не их производителя. Также смыслы и значения в учебнике представлены в разъятой форме, часто реструктурированы с позиции лучшего усвоения (что часто прямо противоположно задаче точного понимания целого). Меж тем едва ли не основная часть смыслов книги - это то, что возникает на стыках, в своего рода адгезии (склеивании) элементов. И весомую часть этой работы по склеиванию производят не-смысловые составляющие текста: ритм, стиль, пафос, ассоциации, предпосылки и предрассудки (как автора, так и читателя).
Собственно, именно здесь мы и можем детально рассмотреть ошибку Просвещения, которая привела к возникновению и укоренению мифа о «среднем уровне». Истоком искажения стали переоценка значения текста (письменного слова) и недоверие авторитетам (по большей части прежним, т.е. конкурентам просвещенцев). Последнее понять не сложно: если человек неграмотен или не имеет доступа к книге, выбор его не велик - либо верить сказанному другим, либо нет. И этого действительно может быть мало не только для формирования собственного мышления, но и даже для выработки свободного мнения. В людях, которые обучали словом, а значит, (в каком-то смысле) убеждали верить им на слово, Просвещение видело тормоз для взросления человечества. По этой причине, а также на фоне бума книгопечатания (которое тесно связывали с другим мифом - мифом о прогрессе) просветители сделали ставку на текст, но текст, который сам себя разъясняет, а в идеале и не нуждается в стороннем толкователе. Таким текстом сперва представлялся компендиум реальных знаний («Энциклопедия»), а затем - на фоне дифференциации знания - разнообразная научная и моральная «вульгата» (переложение научных и философских трактатов упрощенным языком и схемами). Механицизм в мышлении того времени также сослужил им дурную службу, убедив в том, что процесс просвещения народов можно запустить автоматически - через распространение удобочитаемых текстов.
Проблема тут в том, что распространение идей и образования в целом все-таки для большинства невозможно без живой коммуникации, без присутствия того, кто говорит. И надо признать у этого проекта всегда были неразрешимые затруднения с переходом к реальному диалогу: вместо идеальной ситуации обмена логическими аргументами приходилось сталкиваться с играми власти, интересов, влияний, эмоций. Запирательство и предвзятость самих распространителей света знаний в итоге вылились в довольно специфические формы. Именно поэтому Слотердайк в своей работе о проекте Просвещения "Критика цинического разума" определил схемы критики идеологии как "продолжение неудавшегося диалога другими средствами".
Никто не спорит с тем, что дело Гуттенберга и Ивана Фёдорова радикально поменяли культурный фон. И все же на мой взгляд даже распространение книгопечатания отнюдь не напрямую вело к улучшению нравов и законов западного общества, ведь текст (хоть книга, хоть учебник) - это отличный повод для общения, пусть даже не прямого (через переписку, через других). Я уж не говорю про то, что рассадниками любых идей (как прогрессивных, так и реакционных) оставались университеты и кружки/общества. Иными словами, настоящий переход к более высоким уровням понимания гораздо чаще обусловлен непосредственной коммуникацией, а текст, передающий знание, лишь формирует условия для качественного и содержательного общения. Именно поэтому переход от безграмотности, полной неосведомленности и суеверий к серьезному чтению возможен и без переходного уровня (учебников) - если есть речь, помогающая сделать этот переход. И это не обязательно ментор, но может быть также соучастник в поисках истины или антагонист во взглядах. Стоит также заметить, что книга гораздо лучше передает эффекты речи и она ближе устройству сознания, чем учебник - вещь крайне искусственная. Не только смыслы отдельно и в слиянии, но и не-смысловые элементы книги как будто бы лучше дают понять Кто говорит, а это, как мне кажется, еще один элемент, подталкивающий к личным актам познания (в самом деле, по учебнику можно сказать, что его автор - не в теме или упрощает, но о нем самом почти ничего нельзя понять, в то время как автор книги часто как на ладони, в т.ч. читатель как-то для себя понимает - глуп он или умен, дерзок или скромен, весел или уныл и т.д., и т.п).
Почему это так происходит я вряд ли скажу однозначно. В качестве первого рационального объяснения приходит на ум лишь тот факт, что тексты - очень позднее изобретение, особенно для нашей биологии. Поэтому возможно, что попросту мозг человека лучше заточен под обучение в совместном опыте с другими (т.е. с невербаликой). Те же немногие, кто действительно прорывался к пониманию через одни только тексты (причем есть среди них как те, кто сразу начинал читать «уровень книги» и те, кто приходил «после учебника»), видимо провозвестники будущей адаптации человека к текстам. Впрочем, не менее вероятны и другие объяснения, в т.ч. те, что в силу нынешнего нашего понимания могут казаться несколько мистичными (например, «эффект сотой обезьяны», который в одних случаях кажется мистификацией, но в других - заставляет задуматься о скрытых механизмах понимания).
Как бы то ни было, сегодня «уровень учебника» не просто расширяется, но победно шествует во многих сферах, явно и неявно вытесняя «уровень книги». Этому способствует система образования, все более заточенная на четкий набор информации: поскольку информации все больше, то на усвоение всех учебников уходит все больше времени - того самого времени, которое могло быть потрачено на развитие мышления. Плюс к тому современность делает нас чрезвычайно озабоченными временем и успехом, а потому всяческие руководства заменяют нам трактаты (и знать о том, что они несопоставимы нам не досуг). Облегчение доступа к информации (через Сеть) - еще один фактор, создающий для большинства канал наименьшего сопротивления (ведь понимать и помнить - трудно). Подобная ситуация, особенно на некоторых конкретных примерах, дает немало поводов для пессимизма. Порой даже кажется, что некоторые сферы знания просто ходят по кругу, даже не пытаясь по-настоящему понять предшественников (чтобы их превзойти). Ну и, конечно же, в сфере, в которой ты более-менее ориентируешься, запрос на «уровень учебника» однозначно воспринимается как профанация знания. С философией в этом смысле все обстоит довольно трагикомично, особенно когда конкретного философа или направление критикуют/хвалят за то, что обнаружили в скверном пересказе, а не в авторской работе.
Здесь, пожалуй, стоит привести один пример. Яркий пример опоры на философию из учебника можно видеть у Антонио Дамасио. Серьезный нейроученый и мыслитель (пытающийся понять не только роль эмоций в мышлении, но и решить ключевой вопрос психофизики о структуре сознания) вдруг выстраивает целую работу на борьбе с Декартом, обвиняя того в ошибке. Дескать, Декарт исключил эмоции из рацио, а затем эта проблема сотни лет мешала изучить мозг и мышление. Да, именно Декарт пришел в каждый класс и в каждую лабораторию и заставил школяров и исследователей верить ему. По-видимому, других причин придерживаться разделения души и тела на протяжении нескольких эпох не существовало. Но если взглянуть на это иначе, то главная проблема в том, что «Декарт для битья» существует только на уровне учебников и школярских пересказов. Реальный Декарт (как автор философских трудов) в интеллектуальной стычке сломал бы Дамасио через колено, с ходу уличив его в целом ряде непониманий и подмен.
Кстати, именно для «уровня учебника» наиболее характерны когнитивные искажения и весь список ошибок аргументации (особенно часто «подмена тезиса»). Для сравнения: более низкому уровню грамотности характерны не столько ошибки в умопостроениях, сколько конкретные заблуждения (стереотипы, суеверия, предрассудки) и прямой обман (ложь или манипуляция, основанные на очевидной заинтересованности). Если на этом уровне и происходят попытки аргументации, что они почти всегда вязнут в потере тезиса или аргументах ad hominem (аргумент к человеку - его личности, обстоятельствам или поведению).
Так Дамасио совершает сразу две серьезные ошибки в своей работе, озаглавленной «Ошибка Декарта» (по существу ключевым вопросам в книге посвящены лишь 11 глава и постскриптум).
Первая ошибка - подмена понятия рациональности у Декарта современным пониманием. То, как Новое время противопоставляло разум чувственности во многом отличается от нынешнего (особенно усредненного). Дамасио совершает подмену: ему кажется, что рацио Декарта - это лишь познающее когито, очищенное от страстей и симпатий. Однако рафинированное мышление - это вопрос метода, а само когито - вопрос онтологии субстанций. В этом смысле единственное качественное определение когито выводится из его противопоставления res extensa, т.е. «мышление» у Декарта - это всё, что не подчиняется законам протяженности и материальности. При таком взгляде, как вы думаете, куда стоит отнести эмоции? Так, кто выкинул эмоции из сферы рацио - Декарт (преложивший очень широкое субстанциональное определение) или Дамасио, не известно каким органом читавший Декарта?
В "Страстях души" Декарт на деле предлагает очень сложную схему, разделяя действия и страсти, причем и те, и другие присущи как душе, так и телу. И потому он так же разводит для себя вопрос онтологии (например, "как действуют страсти тела на действия души?" и здесь у него нет сомнений, что это бывает, как бы ни убеждал нас Дамасио) и этики ("как должно принимать решения, с учетом страстей или нет?"). Дамасио пытается эти два уровня вновь поженить, что в общем действительно любопытно, но гипотезы соматических маркеров (и примера Финеаса Гейджа с его трамбовкой) - для этого попросту не достаточно.
По большому счету Дамасио и в постановке проблемы, и в поисках ее решения "вышел из шинели" Декарта. Ведь именно Декарт с его алгебраическим мышлением верит в возможность измерения «мыслящей субстанции», т.е. прямо прокладывает путь к новым наукам о душе (которая будет изучать объекты внутреннего мира НЕ ТАК, как изучаются протяженные объекты). Стоит ли напоминать, что затем один последователь Декарта (Барух Спиноза) создаст этику для подобной модели души (в форме трактата по геометрии), а второй (Готфрид Лейбниц) сформулирует учение о малых перцепциях (по сути первая теория подсознания)?
Вторая ошибка - постоянные умолчания и громкие заявления, слишком похожие на банальное незнание предшественников. Дамасио и особенно его комментаторы называют революционной попытку описать эмоции и чувства как некоторую форму рациональности (ее базовый уровень). Это ценная и важная идея, особенно при нахождении обоснования в данных нейронауке, но где революция? Можно долго перечислять авторов, занимавшихся тем же самым (и Дамасио стоило бы изучить как оригиннальные ходы мысли, так и ошибки предшественников) - романтики, философы жизни, представители разных школ психологии, даже системы соционики (определяющие вслед за Юнгом «эмоцию, чувство» как рациональную функцию). При желании можно найти оригинальные мысли на этот счет даже в Античности. Увы, в своих философских обобщениях Дамасио не столь силен, как в интерпретации соматических явлений, и поэтому на основе его работы (в целом все равно стоящей изучения) возникают разного рода спекуляции - например, откровенно мусорный концепт "эмоциональный интеллект".
Меж тем, Дамасио было вполне по силам найти настоящих виновников - тех, чьи взгляды и оформили представление об иррациональности эмоций (и, следовательно, сомнительности рационального/количественного их изучения). Не секрет, что вся Западная культура была рацио-центричной: в ней еще с Древней Греции царила метафизика воспевания разума - через метафоры света, управителя/царя, целостности и причастности высшему. Однако страсти и чувства не игнорировались, они изучались - порой для приручения, порой для более полного понимания человека. Когда же возникает идея о том, что эмоция структурно нечто столь иное, что никогда не впустит в себя мысль? Как ни странно, но некоторые исследователи указывают на философа-эмпирика, противника идей Декарта - Джона Локка. Именно он одним из первых выбросил за рамки рационального метода (а значит, и за рамки науки) все содержания души, которые не могут быть осознанны. Иными словами, все, что ни есть данная сама себе мысль, просто набор абсурда.
Таким образом, в «Ошибке Декарта» мы лишь узнаем, что Дамасио не знает, откуда и при каких обстоятельствах появилось пренебрежительное отношение к эмоциям в эмпирических науках. И стало быть работа лишена ценности для понимания истории идей. Более того, Дамасио не знает или предпочитает не упоминать тот факт, что в истории западной мысли существуют целые интеллектуальные традиции (причем, не одна), построенные на идее наличия порядка и смысла в эмоциях, чувствах и других недискурсивных способностях человека (например, интуиция, воля и др.). Новые данные, которые Дамасио получил в своей лаборатории, на этом фоне уже не кажутся чем-то особенным в ряду других исследований мозга. Плюс к этому он раз за разом демонстрирует банальную нехватку методологических познаний, а иногда и попросту не различает уровень онтологии и уровень описания. Видимо Дамасио проигнорировал их по какой-то эмоциональной и глубоко личной причине, возможно потому, что значительный вклад в понимании проблемы соотношения метода и предмета сделали как раз «ученики» Декарта - т.е. те, кто уважительно отнесся к его философскому наследию (например, феноменологи). Особую иронию этому случаю добавляет то, что именно о нейронауках часто говорят, как о главном претенденте на роль того, кто «похоронит философию». Но если данные Дамасио лишь иллюстрируют и эмпирически подтверждают философские концепции об эмоциях как альтернативной системе суждений (причем, пока подтверждают только часть этих концепций и гипотез), то, по-моему, это скорее довод в пользу философов, которые и без сложной техники могли добыть подобного рода истины. Радует лишь то, что чтение Декарта похоже оказало на Дамасио сильное влияние: спустя 9 лет после "Ошибки Декарта" он пишет работу, связанную со Спинозой (о котором уже высказывается в гораздо более уважительном тоне). Причем, я сам - сторонник науки, но именно поэтому ученые, которые слишком легко игнорируют сделанное другими, вызывают у меня обоснованный скепсис. В конце концов даже если эмпирически опровергнуть абсолютно всё содержание философии, в ней останется методология, которая будет крайне ценной - и для ученого, и для того, кто стремится к собственному пониманию.
Единственным противоядием против «идиотов с томографами» могут стать только ученые, с хорошим знанием методологии. Увы, именно в этом учебник не столь эффективен, как качественное и плодотворное чтение оригинальных работ талантливых мыслителей и исследователей. В конце концов, ничего, кроме упований на личные усилия, в таком ракурсе не остается. Учебник уже победил, теперь вопрос лишь в том, каким путем пойдет его эволюция. Однако у читающего субъекта в отличие от биологической особи есть непризрачный шанс самому избрать ту или иную ветвь на эволюционном древе культуры. По крайней мере, книги еще кажется справляются с поддержкой веры в это.