Протестантизм как возможность
И еще немного о столь близких сердцу и вместе с тем далеких скандинавах. Так сложилось, что с именами величайших творцов этих стран у меня всегда выстраивались особые отношения. Это своего рода обожание, в котором есть как ощущение близости и понятности («как будто это я сам»), так и удивление чуждости (от непривычности менталитета) Творчество скандинавов, как я уже писал, у меня очень сильно ассоциируется с абсентом: они сочетают в себе жесткость реалий и свободу воображения, сдержанность, стремящуюся к схематичности и подлинную не поверхностную экспрессию, меланхолически-тревожное ожидание и яркие, слепящие красотой и истиной развязки.
Особое значение для понимания этих гениев имеет, конечно, то, что они возникли в целиком лютеранской культуре. Часто считается, что лютеране - это, прежде всего немцы, но это неверно. Чисто лютеранская культура там была только в Пруссии, юг и до сих пор остается католическим - так что в немецкой культуре существует скорее своеобразная смесь идей и представлений, в то время как в Скандинавии особого распространения не получили даже другие течения протестантизма Говоря о протестантском духе, обычно указывают на внутреннее противоречие в самой доктрине этого религиозного течения. И действительно я всегда чувствовал какую-то интригующую амбивалентность в отношении к этой культуре и этому обществу: и притяжение, и отвращение одновременно.
Считается, что главным парадоксом протестантизма является разрыв между божественным Предопределением и мощным импульсом, направленным непосредственно на жизненную практику (предприимчивость, экономность, служение обществу и т.д.). Однако это как раз вполне объяснимый и решаемый парадокс, который довольно глубоко осмыслен уже Августином Блаженным (он собственно и показал, введя понятие благодати, что принцип предопределения и принцип свободы воли можно скоординировать в непосредственном отношении верующего к богу). Говоря просто, вся практическая деятельность протестанта строится на принципе «как если бы» (что кстати, есть в несколько иной форме в иудаизме), т.е. мы не знаем планов Господа, но чтобы спастись в повседневной жизни должны действовать как если бы действительно были предрасположены к спасению, что и возможно «только верой». В таком отношении, на мой взгляд, вера впервые становится не просто привилегированным объектом, но настоящим (а потому исчезающим из виду) медиатором между конкретными поступками и идеей спасения души. Это очень значимый момент для понимания жизни в протестантском обществе, но не единственный.
Мне кажется, что главный нерв внутренней амбивалентности протестантского общества возникает в силу другого противоречия - между личностью и обществом. Дело в том, что Лютер не только поместил вопросы веры в индивидуальное ведение, но и окончательно устранил церковь как внешний институт контроля над верующими. Тем самым понятие греха больше не может определяться извне, что освобождает место для совести верующего. К такому освобождению стоит отнестись очень серьезно, принимая в расчет все последствия. Как известно из психоанализа исчезновение границ и ограничений всегда несет большее напряжение, своего рода тревогу от неопределенности и необходимости выбирать, брать ответственность. В данном случае, устранив церковь с ее внешним ритуалом вокруг души и веры, Лютер тем самым повысил значимость как общественного контроля (община, кирха, пастор, мораль - все это составляющие конкретного локального общества, а не филиала вселенской церкви), так и внутреннего цензора. Мне кажется, наличие церкви (как третьей позиции) оставляло большее количество возможных стратегий в примирении индивида и с собой, и с обществом. Возможно, поэтому католики гораздо проще относятся к вопросам прощения и покаяния. В католических обществах возможно как противостояние обществу индивида, прощенного церковью (исповедь, епитимья, индульгенция), так и противостояние церкви индивида, поддерживаемого обществом (через признание таланта, ценности). Для протестанта выбор в итоге свелся либо к компромиссу и конформизму (реальному или выступающему в роли защитной маски), либо к последовательному разрыву с обществом (в опоре лишь на внутреннее). С одной стороны, это способствует к сложному и весьма ответственному существованию, с другой стороны, очевидно, что лишь единицы способны перешагнуть рамки психологического комфорта и опереться на нечто внутри себя, что в общем-то и не дает никаких гарантий. Последствия такой дилеммы в культуре увидеть не сложно: например, Дания известна тем, что это одна из самых счастливых стран (96% признали себя таковыми) и страна с самым высоким количеством супермаркетов на душу населения. Социальный конформизм вообще считается одним из ключей к пониманию скандинавского менталитета, есть даже термин, объединяющий в себе ряд требований к члену общины - янтеловен (закон Янте).
Понятие janteloven появилось благодаря датскому писателю Акселю Сандемосе (уехавшему, как и многие, из Дании), написавшему в 1933 году роман «Беглец пересекает свою тропу». В романе он описывает своеобразный моральный кодекс, исповедуемый в начале ХХ века жителями глухой ютландской деревни с выдуманным названием Янте. Этот кодекс, именуемый законом Янте составлен в виде десяти «заповедей», которым должен следовать каждый житель городка. И он ничуть не устарел в начале XXI века, разве что смягчил формулировки (об этом довольно красноречиво повествуют экспаты). Вот эти правила:
1. Du skal ikke tro, du er noget. Не думай, что ты что-то собою представляешь.
2. Du skal ikke tro, at du er lige så meget som os. Не думай, что ты столь же значителен, что и мы.
3. Du skal ikke tro, at du er klogere end os. Не думай, что ты умнее нас.
4. Du skal ikke bilde dig ind, at du er bedre end os. Не воображай, что ты лучше нас.
5. Du skal ikke tro, at du ved mere end os. Не думай, что ты знаешь больше, чем мы.
6. Du skal ikke tro, at du er mere end os. Не думай, что ты - больше нас.
7. Du skal ikke tro, at du duer til noget. Не думай, что ты для чего-то годишься.
8. Du skal ikke le ad os. Не смейся над нами.
9. Du skal ikke tro, at nogen bryder sig om dig! Не думай, что у кого-то есть до тебя дело!
10. Du skal ikke tro, at du kan lære os noget! Не думай, что ты можешь чему-то научить нас.
Этот общественный пресс очень хорошо чувствуется в любом протестантском обществе - в кальвинистках, сжигавших философов и изгонявших художников, в американских пуританах, гонявшихся за ведьмами даже в XIX веке, в немецком бюргере, с ненавистью и отвращением описанном романтиками. Смягчает его лишь социальное благополучие, логично присущее трудолюбивым и экономным сообществам. Впрочем, у скандинавов есть и еще одна особенность - любовь к природе и языческим корням. В этом тоже сохраняется небольшая лазейка для счастья, индивидуализма и экспансии. Шведы и датчане, кстати говоря, в определенные периоды были самыми активными покорителями terra incognita, но то ли внешние обстоятельства, то ли истощившаяся пассионарность превратили Скандинавию в «тихую гавань».
Возможно, по причине этого внутреннего напряжения для протестантских мыслителей так важны субъективные и иррациональные понятия - дух, воля, вера, жизнь, выбор, вина и т.д. Все это мы видим и в экзистенциальной традиции, и в северном романтизме, а затем экспрессионизме, это есть и в меланхолической прозе и драме скандинавов. Именно на этой почве возникли Кьеркегор, Ибсен, Мунк, Григ, Сибелиус, Дрейер, Бергман, Хёг, Бенгтсон, Триер, Винтерберг и другие. В их творчестве, как и вообще в протестантизме (с его ритуалом конфирмации) есть какой-то внутренний акцент на юности, на трагическом максимализме существа, переживающего метафизическую интоксикацию. Отсюда, кстати, и тема отчаяния - это и прощание с иллюзией детства, и страх (а с ним желание) ответственности перед возможностями взрослой жизни. И это добавляет их голосам пронзительности и одновременно ошеломительной правдивости. Но в наше время их голоса значат, пожалуй, еще меньше, чем в прошлое или позапрошлое столетие.
Было бы неправильным и слишком высокомерным называть чью-либо культуру неудавшейся, и все же мне кажется, что именно в протестантских странах было нечто важное, что с насаждением потребительского общества оказалось утеряно. Это, если говорить, в самом общем виде - культура рационального самоограничения. Традиция, аналогов которой почти нет (разве что в маргинальных течениях других культур) ни на Западе, ни на Востоке.
Но именно подобная идеология является насущной необходимостью уже наступившего будущего. Мне кажется, что в ситуации мирового кризиса, исчерпания многих культурных стратегий и ограниченности ресурсов, так или иначе, но западная цивилизация должна выработать новую идеологию, обосновывающую необходимость самоограничений. Это своего рода синтез протестантской этики (но без трансцендентного оправдания), левой идеологии (но без культурной толерастии) и экологических идей (но без потребительско-религиозного бэкграунда). Иными словами, это прежде всего самоограничение потребностей, социальная регуляция и контроль за рождаемостью. Последнее является по сути центральным по значимости механизмом стабилизации. Как точно заметил один из исследователей, человечество на протяжении всей своей истории выбирало только между двумя способами саморегуляции популяции - убийство детей (если община больше доступного количества ресурсов) у первобытных обществ или война у аграрных и индустриальных обществ. Сегодня существуют контрацепция и аборты, но более важно то, что война становится непозволительной роскошью, потому как это в лучшем случае бессмысленная трата ресурсов, а в худшем - уничтожение всей жизни на Земле. Саморегуляция и самоограничение всегда были более развиты у северных народов, но, увы, и протестантская идеология, и языческая приспособленность к окружающему миру сегодня представляют лишь пустышки, работающие на потребности капитализма. И, честно говоря, я не знаю, сможет ли современное общество собрать из оставшихся фрагментов новое строение. Я знаю лишь, что что-то сильное и вдохновляющее к этому все еще сохраняется в творчестве скандинавских гениев.