Штуковина
Спасибо, что зашли в лавку. Я Шмидт, слышали про такого? Всю жизнь строгал да клеил, теперь, увы, глаза не те. В мастерской хозяйничает сын, а я иногда сделаю какую-нибудь штуковину, заработать на табачок-с. Не угодно ли взглянуть? Тут целая история... Когда я был моложе, записал; сейчас прочту.
***
В ту весну я сидел без работы. Мы проели материалы, книги, инструменты, мебель. Лица детей побледнели: первые следы голода. Мы мечтали вырваться из Парижа, но в городских предместьях творилось то же самое; побег был бы самоубийственным. Оставалaсь настройкa и починка инструментов, но у кого тогда было желание музицировать? Я впал в апатию.
В дверь опустевшей мастерской постучали - на пороге стояли три господина с революционными кокардами на шляпах; за их спинами переминались гвардейцы с испитыми физиономиями. Один из господ, явно главенствующий в компании, назвался доктором Жозефом Гильотеном из Бордо, а двое других представились гражданами Пьером-Луи Редером и Антуаном Луи из Меца. Д-р Гильотен без проволочек объявил, что они члены Учредительного Собрания и хотели бы заказать механическое устройство деликатного свойства и большой государственной важности.
Я предложил им пройти в мастерскую. Гвардейцы остались снаружи.
Как водится у такого рода господ, они сразу поинтересовались, как я - подданный иностранной державы - отношусь к великой Революции? Я заверил их, что не испытываю добрых чувств к тиранам, и лишь то обстоятельство, что я чужеземец, не дает мне возможности стать горячим патриотом новой Франции. Редер тут же спросил, что я думаю о врагах Франции, не заслуживают ли они безусловной и немедленной смерти? - На это я заметил, что такой вопрос лучше задать нашим добрым парижским санкюлотам. (К тому времени подобные вопросы задавали мне несколько раз на день, и ответы вылетали автоматически, как брикеты из заднего отверстия механической утки, которую я смастерил для госпожи П-р). Д-р Гильотен, вполне удовлетворенный ответами, провозгласил, что, невзирая на мое иноземное подданство, я тоже могу поучаствовать в святом деле смывания нечистой крови с полей отечества. Франция, - с ударением сказал он, - страна братства и равенства, порвавшая с произволом монархов, разрушившая застенки Бастилии и выпустившая узников тирании. Казнь ненавистников свободы должна быть быстрой, но немучительной: молниеносное движение, подобное росчерку пера Марата. Мы не желаем распалять страсти толпы, мы не желаем создавать мучеников из негодяев, предавших народ. Французский народ, которому дробили кости, французский народ, который душили веревками королевские палачи - наш благородный народ желает равенства всех сословий как в жизни, так и в смерти, и поручил нам создать машину для отрубания голов предателям и клятвопреступникам. Готов ли я помочь народу?
Стараясь быть спокойным, я ответил доктору, что в действии двух машин имеется существенное различие: клавикорды создают совершенную мелодию, а их машина отделяет головы от туловищ. Военный инженер или даже мясник были бы более полезны предприятию. Господа засмеялись, и гражданин Луи признался, что не ждал от меня другого ответа.
- Мой друг, - промолвил он, - хотя мясник может стать революционером, революционер - не мясник, а пророк, взывающий к лучшему в человеке. Убийство - побочное, неглавное действие машины. Наша машина - инструмент правосудия, через которое само Провидение играет финальной аккорд над погубленной душой предателя. Как клавесин играет чистую ноту, никого не оставлящую равнодушным, так машина производит ноту сурового, неотвратимого возмездия, вызывающую резонанс в каждом сердце, будь оно полно добродетели или ненависти. Эта машина на долгие века станет символом нашей великой Революции, и она не может быть изделием инженера и ремесленника, а только плодом вдохновения художника, знакомого с музами. И, чтобы я лучше понял замысел, они покажут мне чертеж. При этих словах гражданин Ремер открыл кожанную сумку и развернул рулон бумаги на верстаке.
Взглянув на чертеж, я понял, почему комитет обратился ко мне: машина в точности воспроизводила ударный механизм пианофорте, только молоточек с фетром был заменен на стальной диск. Палач наступал на рычаг, и диск обрушивался острым лезвием снизу на несчастного, чья шея была зажата деревянной колодкой. Я подумал: никто не будет слушать мои инструменты и столетия после таких аккордов.
Я разглядывал чертеж минут десять, перед тем как сослаться на трудности в добыче необходимых материалов. Лицо д-ра Гильотена изобразило сочувствие.
- Шмидт, в материалах у Вас не будет недостатка, и Вас щедро вознаградят за труды, - заверил меня он.
- У нас не всегда есть возможность остановить толпу, осаждающую дом шпиона, - добавил гражданин Луи.
- Вы уже третий мастер, с которым мы беседуем, и Ваши предшественники - те, на ком будет испытана машина, когда Вы ее закончите. Мы еще раз спрашиваем: готовы ли Вы сделать машину? - заключил Редер.
- Революция не забудет бескорыстной помощи в тяжелую минуту - закончил д-р Гильотен, когда я кивнул. - Денег в кошельке должно на первое время хватить. Гвардейцы будут следить, чтобы у Вас не было недостатка в еде и материалах; выходить наружу Вам без надобности. Если испытания пройдут успешно, Вас сопроводят до границ. Доброй ночи, Шмидт.
Гвардейцы расселись на ящиках и запыхтели трубками. Я дал им золотой, и мы первый раз за три месяца поужинали. От еды и вина закружилась голова: я не пил спиртного больше года. Мне приснилaсь деревня, где я вырос. Крестьяне шли на сенокос; у девушек были цветы в волосах, они пели. Солнце только недавно взошло, и трава была мокрой: такую косить проще всего. Стальные полосы колыхались над головами, и я увидел, как луч солнца выглянул из-под лезвия. Неожиданно оно полетело вниз, разрезая воздух, и то же произошло с остальными. Все закончилось в секунду. Тела лежали на траве, и отделенные от туловищ головы с недоумением взирали на кровавые шеи. Я увидел фигуру в черном одеянии; в руке она держала косу. Деревянная рукоятка ударила о землю, тела подобрали головы с травы, и процессия медленно потянулась за черной фигурой. Я пошел за ними, но фигура резко остановила меня жестом.
Проснувшись, я послал гвардейца в Ассамблею. Господа были немало удивлены видеть меня столь скоро, но, когда я показал чертеж, их лица просияли.
- Я рад, сколь высокое мастерство Вы принесли с собою, Шмидт - провозгласил д-р Гильотен, - Как точно уловили Вы, что эпитафией отступнику должен быть не аккорд, а нотное ребро: острая коса Смерти, незримо обрушивающaяся на шею нечестивца. Шуршание веревки, свист воздуха, утренняя роса, лучи восходящего солнца на фоне столбов, низвергание сверкающего лезвия, быстрого как ангел возмездия, посланного из небесных сфер, - я потрясен тем, что Вы, иностранец, так точно уловили суть нашего заказа. Шмидт - Вы мастер и художник, и мне жаль, что человечество не узнает имя истинного творца этого замечательного механизма.
***
Любители платят мне хорошие деньги, но Вы мне понравились, и я сделаю Вам скиду. Это точная копия в миниатюре. Сюда Вы кладете сигару: так, а теперь дергаете за веревочку.
***
В ту весну я сидел без работы. Мы проели материалы, книги, инструменты, мебель. Лица детей побледнели: первые следы голода. Мы мечтали вырваться из Парижа, но в городских предместьях творилось то же самое; побег был бы самоубийственным. Оставалaсь настройкa и починка инструментов, но у кого тогда было желание музицировать? Я впал в апатию.
В дверь опустевшей мастерской постучали - на пороге стояли три господина с революционными кокардами на шляпах; за их спинами переминались гвардейцы с испитыми физиономиями. Один из господ, явно главенствующий в компании, назвался доктором Жозефом Гильотеном из Бордо, а двое других представились гражданами Пьером-Луи Редером и Антуаном Луи из Меца. Д-р Гильотен без проволочек объявил, что они члены Учредительного Собрания и хотели бы заказать механическое устройство деликатного свойства и большой государственной важности.
Я предложил им пройти в мастерскую. Гвардейцы остались снаружи.
Как водится у такого рода господ, они сразу поинтересовались, как я - подданный иностранной державы - отношусь к великой Революции? Я заверил их, что не испытываю добрых чувств к тиранам, и лишь то обстоятельство, что я чужеземец, не дает мне возможности стать горячим патриотом новой Франции. Редер тут же спросил, что я думаю о врагах Франции, не заслуживают ли они безусловной и немедленной смерти? - На это я заметил, что такой вопрос лучше задать нашим добрым парижским санкюлотам. (К тому времени подобные вопросы задавали мне несколько раз на день, и ответы вылетали автоматически, как брикеты из заднего отверстия механической утки, которую я смастерил для госпожи П-р). Д-р Гильотен, вполне удовлетворенный ответами, провозгласил, что, невзирая на мое иноземное подданство, я тоже могу поучаствовать в святом деле смывания нечистой крови с полей отечества. Франция, - с ударением сказал он, - страна братства и равенства, порвавшая с произволом монархов, разрушившая застенки Бастилии и выпустившая узников тирании. Казнь ненавистников свободы должна быть быстрой, но немучительной: молниеносное движение, подобное росчерку пера Марата. Мы не желаем распалять страсти толпы, мы не желаем создавать мучеников из негодяев, предавших народ. Французский народ, которому дробили кости, французский народ, который душили веревками королевские палачи - наш благородный народ желает равенства всех сословий как в жизни, так и в смерти, и поручил нам создать машину для отрубания голов предателям и клятвопреступникам. Готов ли я помочь народу?
Стараясь быть спокойным, я ответил доктору, что в действии двух машин имеется существенное различие: клавикорды создают совершенную мелодию, а их машина отделяет головы от туловищ. Военный инженер или даже мясник были бы более полезны предприятию. Господа засмеялись, и гражданин Луи признался, что не ждал от меня другого ответа.
- Мой друг, - промолвил он, - хотя мясник может стать революционером, революционер - не мясник, а пророк, взывающий к лучшему в человеке. Убийство - побочное, неглавное действие машины. Наша машина - инструмент правосудия, через которое само Провидение играет финальной аккорд над погубленной душой предателя. Как клавесин играет чистую ноту, никого не оставлящую равнодушным, так машина производит ноту сурового, неотвратимого возмездия, вызывающую резонанс в каждом сердце, будь оно полно добродетели или ненависти. Эта машина на долгие века станет символом нашей великой Революции, и она не может быть изделием инженера и ремесленника, а только плодом вдохновения художника, знакомого с музами. И, чтобы я лучше понял замысел, они покажут мне чертеж. При этих словах гражданин Ремер открыл кожанную сумку и развернул рулон бумаги на верстаке.
Взглянув на чертеж, я понял, почему комитет обратился ко мне: машина в точности воспроизводила ударный механизм пианофорте, только молоточек с фетром был заменен на стальной диск. Палач наступал на рычаг, и диск обрушивался острым лезвием снизу на несчастного, чья шея была зажата деревянной колодкой. Я подумал: никто не будет слушать мои инструменты и столетия после таких аккордов.
Я разглядывал чертеж минут десять, перед тем как сослаться на трудности в добыче необходимых материалов. Лицо д-ра Гильотена изобразило сочувствие.
- Шмидт, в материалах у Вас не будет недостатка, и Вас щедро вознаградят за труды, - заверил меня он.
- У нас не всегда есть возможность остановить толпу, осаждающую дом шпиона, - добавил гражданин Луи.
- Вы уже третий мастер, с которым мы беседуем, и Ваши предшественники - те, на ком будет испытана машина, когда Вы ее закончите. Мы еще раз спрашиваем: готовы ли Вы сделать машину? - заключил Редер.
- Революция не забудет бескорыстной помощи в тяжелую минуту - закончил д-р Гильотен, когда я кивнул. - Денег в кошельке должно на первое время хватить. Гвардейцы будут следить, чтобы у Вас не было недостатка в еде и материалах; выходить наружу Вам без надобности. Если испытания пройдут успешно, Вас сопроводят до границ. Доброй ночи, Шмидт.
Гвардейцы расселись на ящиках и запыхтели трубками. Я дал им золотой, и мы первый раз за три месяца поужинали. От еды и вина закружилась голова: я не пил спиртного больше года. Мне приснилaсь деревня, где я вырос. Крестьяне шли на сенокос; у девушек были цветы в волосах, они пели. Солнце только недавно взошло, и трава была мокрой: такую косить проще всего. Стальные полосы колыхались над головами, и я увидел, как луч солнца выглянул из-под лезвия. Неожиданно оно полетело вниз, разрезая воздух, и то же произошло с остальными. Все закончилось в секунду. Тела лежали на траве, и отделенные от туловищ головы с недоумением взирали на кровавые шеи. Я увидел фигуру в черном одеянии; в руке она держала косу. Деревянная рукоятка ударила о землю, тела подобрали головы с травы, и процессия медленно потянулась за черной фигурой. Я пошел за ними, но фигура резко остановила меня жестом.
Проснувшись, я послал гвардейца в Ассамблею. Господа были немало удивлены видеть меня столь скоро, но, когда я показал чертеж, их лица просияли.
- Я рад, сколь высокое мастерство Вы принесли с собою, Шмидт - провозгласил д-р Гильотен, - Как точно уловили Вы, что эпитафией отступнику должен быть не аккорд, а нотное ребро: острая коса Смерти, незримо обрушивающaяся на шею нечестивца. Шуршание веревки, свист воздуха, утренняя роса, лучи восходящего солнца на фоне столбов, низвергание сверкающего лезвия, быстрого как ангел возмездия, посланного из небесных сфер, - я потрясен тем, что Вы, иностранец, так точно уловили суть нашего заказа. Шмидт - Вы мастер и художник, и мне жаль, что человечество не узнает имя истинного творца этого замечательного механизма.
***
Любители платят мне хорошие деньги, но Вы мне понравились, и я сделаю Вам скиду. Это точная копия в миниатюре. Сюда Вы кладете сигару: так, а теперь дергаете за веревочку.