Я - художник!
Мой полный тезка и земляк, великолепный художник Александр Семенович Насекин (Alexander Nasekin), чье изобразительное творчество вызывает у меня неизменное восхищение, вашего покорного недавно тоже назвал художником, по поводу одной из моих фотографий со специями.
Он, конечно, сказал это в шутку, потому что еще в школе учитель рисования (а позже и черчения), глядя на мою исключительную мазню, надолго задумывался, а потом, кряхтя и явно борясь с собственной совестью, ставил тройку и сразу же облегченно переходил к более способным ученикам.
С тех пор я в изобразительном искусстве ни на шаг не продвинулся, это точно.
Но, благодаря шутке мэтра, я вдруг вспомнил, что недолгое время действительно был настоящим художником.
Дело это было на двухмесячных военных сборах, которые проводила военная кафедра нашего университета, присваивая нам - выпускникам поголовное звание лейтенантов.
Два месяца, конечно, не срок, но и его хотелось провести с максимальным комфортом и минимальными напрягами. Тем более, что я к тому времени был уже человеком, оттарабанившим срочную и ньюансы военной жизни прекрасно знал.
Собственно, самый главный ньюанс открыл мне еще перед призывом на срочную старший брат, прошедший путь священной обязанности на несколько лет раньше.
- Там у вас обязательно будет разный отбор народу - сказал он
- Так вот ты будь внимателен. Туда, куда надо пятьдесят человек или даже двадцать, не иди. А вот если, где потребуется один человек или двое - вот туда сразу вызывайся, не думая.
Совет этот был очень хорош и в моей срочной службе отлично сгодился. А поэтому, отправляясь на сборы, я его затвердил лучше, чем «Отче наш..»
Привезли нас в какое-то поле, переодели, расселили по палаткам и началась будничная солдатская жизнь со всякими зарядками, учениями и марш-бросками.
И вдруг - построение.
Рота строиться! Равняйсь! Смирно! - и все такое.
- Кто из вас хорошо рисует? - спрашивает нас командир.
- Шаг вперед!
Стоп! Рисовальщиков же много не надо? Несколько человек - максимум, так ведь?
Два человека вышло из общего строя. Догадываетесь, кто был один из них?
Сейчас, пожалуй, у меня на такое уже не хватило бы наглости. А тогда она еще была нерастраченной в жизненных передрягах и в момент переливалась через край, будто кипящее молоко из кастрюли.
В армии же как?
Если спрашивают, кто на географа учится, то, может и надо-то лишь сориентироваться по сторонам света.
А если художника ищут, то, возможно, забор будут красить.
В любом случае, пока разберутся в том, подходишь ты им или нет - пару дней уже счастливо пройдет.
Так я стал одним из двух ротных художников, на пару с одним моим товарищем.
Нам дали кисти, краски и поручили, как Бендеру с Воробьяниновым в бессмертном произведении, писать плакаты. Только мальчиком Кисой, в нашем случае, определенно был я, потому что мой названный "пайщик-концессионер" вполне правдоподобно изображал на белых холстах какие-то цветные буквы, в то время как ваш корреспондент приносил пользу исключительно тем, что держался от чистых холстов подальше, поддерживая наше безнадежное дело добрым, свободно изливавшимся словом.
Так мы и жили, предоставленные сами себе и, конечно, по творческим причинам освобожденные от всяких воинских реалий.
Утром рота убегала на марш, а мы вальяжно шли в мастерскую.
Рота возвращалась в мыле до последнего человека, а мы неторопливо мылились в душе, выстраивая между собой сложнейшую концепцию очередного шыдевра.
Правда, закончилась эта лафа так же неожиданно, как и началась.
В один совсем не прекрасный день, коллега по художественному цеху защемил мениск, и его увезли в госпиталь. А я остался один, во всей красе своих иллюстративных талантов.
Час разоблачения и расплаты был близок и оставался единственный выход - бежать.
Собственно, именно так я и сделал. Только это уже совсем другая история.
Он, конечно, сказал это в шутку, потому что еще в школе учитель рисования (а позже и черчения), глядя на мою исключительную мазню, надолго задумывался, а потом, кряхтя и явно борясь с собственной совестью, ставил тройку и сразу же облегченно переходил к более способным ученикам.
С тех пор я в изобразительном искусстве ни на шаг не продвинулся, это точно.
Но, благодаря шутке мэтра, я вдруг вспомнил, что недолгое время действительно был настоящим художником.
Дело это было на двухмесячных военных сборах, которые проводила военная кафедра нашего университета, присваивая нам - выпускникам поголовное звание лейтенантов.
Два месяца, конечно, не срок, но и его хотелось провести с максимальным комфортом и минимальными напрягами. Тем более, что я к тому времени был уже человеком, оттарабанившим срочную и ньюансы военной жизни прекрасно знал.
Собственно, самый главный ньюанс открыл мне еще перед призывом на срочную старший брат, прошедший путь священной обязанности на несколько лет раньше.
- Там у вас обязательно будет разный отбор народу - сказал он
- Так вот ты будь внимателен. Туда, куда надо пятьдесят человек или даже двадцать, не иди. А вот если, где потребуется один человек или двое - вот туда сразу вызывайся, не думая.
Совет этот был очень хорош и в моей срочной службе отлично сгодился. А поэтому, отправляясь на сборы, я его затвердил лучше, чем «Отче наш..»
Привезли нас в какое-то поле, переодели, расселили по палаткам и началась будничная солдатская жизнь со всякими зарядками, учениями и марш-бросками.
И вдруг - построение.
Рота строиться! Равняйсь! Смирно! - и все такое.
- Кто из вас хорошо рисует? - спрашивает нас командир.
- Шаг вперед!
Стоп! Рисовальщиков же много не надо? Несколько человек - максимум, так ведь?
Два человека вышло из общего строя. Догадываетесь, кто был один из них?
Сейчас, пожалуй, у меня на такое уже не хватило бы наглости. А тогда она еще была нерастраченной в жизненных передрягах и в момент переливалась через край, будто кипящее молоко из кастрюли.
В армии же как?
Если спрашивают, кто на географа учится, то, может и надо-то лишь сориентироваться по сторонам света.
А если художника ищут, то, возможно, забор будут красить.
В любом случае, пока разберутся в том, подходишь ты им или нет - пару дней уже счастливо пройдет.
Так я стал одним из двух ротных художников, на пару с одним моим товарищем.
Нам дали кисти, краски и поручили, как Бендеру с Воробьяниновым в бессмертном произведении, писать плакаты. Только мальчиком Кисой, в нашем случае, определенно был я, потому что мой названный "пайщик-концессионер" вполне правдоподобно изображал на белых холстах какие-то цветные буквы, в то время как ваш корреспондент приносил пользу исключительно тем, что держался от чистых холстов подальше, поддерживая наше безнадежное дело добрым, свободно изливавшимся словом.
Так мы и жили, предоставленные сами себе и, конечно, по творческим причинам освобожденные от всяких воинских реалий.
Утром рота убегала на марш, а мы вальяжно шли в мастерскую.
Рота возвращалась в мыле до последнего человека, а мы неторопливо мылились в душе, выстраивая между собой сложнейшую концепцию очередного шыдевра.
Правда, закончилась эта лафа так же неожиданно, как и началась.
В один совсем не прекрасный день, коллега по художественному цеху защемил мениск, и его увезли в госпиталь. А я остался один, во всей красе своих иллюстративных талантов.
Час разоблачения и расплаты был близок и оставался единственный выход - бежать.
Собственно, именно так я и сделал. Только это уже совсем другая история.