Вихрь
-Можно я приеду в пятницу?
-Почему спрашиваешь?
-У тебя же там новая жизнь.
-Ты-мой вечный пережиток прошлого, который всегда в моем настоящем и вероятнее всего-в будущем.
Приезжает затемно.
Кричу из постели:
-Привет, как доехал?
-Привет, хорошо.
-Голодный?
-Да, но мне на поезд на север через шесть часов. Много сьесть не смогу.
-Чего так поздно-то?
-Работы много.
-Сколько?
-Плюс двадцать.
-Охереть!
-Хотел бы больше, но профсоюз загрызет.
Плюс двадцать часов переработки в неделю. Это пять 12-часовых рабочих дней в неделю.
Ну да, а он другого-то и не видел.
Лепил себя с меня. Многого, что его во мне бесило, постарался избежать, а вот это, оставил.
Что-то пошло не так.
И у меня-урожденного гедониста произошел сбой.
Шестнадцатичасовой рабочий день, перетекающий в образовательную ночь, когда сдавала экзамены на другом континенте, в другом часовом поясе вообще-то несовместимы с жизнью.
Но у меня совмещались.
И кроме усталости и эмоционального отупения приносили яркое ни с чем не сравнимое удовольствие от победы над собой, над своей тухлой ограничивающей человечьей физической оболочкой.
Вот если бы можно было совсем не спать и не тратить времени на еду, то...
Эта форма невроза, которую вышибают сначала голодными обмороками, потом, если не понимаешь, выгоранием и чем-нибудь посерьезнее.
А потом восстановление и вот, как Венера из пены, опять выходит гедонист с неспешным проживанием каждого мига с удовольствием.
До того момента, пока не споткнется о что-то, чего раньше не видел, и не поймет, что прямо сейчас, надо сесть на пол и разобрать это что-то на винтики, чтоб понять из чего оно сделано, а потом собрать обратно, но постараться улУчшить, углУбить, ускОрить или вообще сделать навыворот, но так чтоб оно стало полезнее и интереснее.
Цикличность этих состояний напоминает запойных. Или серийных.
Живешь, как человек, а потом каааааак понесет.
И забываешь, что есть какая-то еще жизнь, какие-то мужья и дети.
Винтики, винтики мои ведь куда как занимательнее.
И так, пока морок не закончится.
Выныриваешь и снова наслаждаешься едва уловимым движением ветерка в лепестках камелий. Чаще всего на вершине какой-нибудь иностранной горы или чужеземном морском побережье.
Вот и он заразился.
Ему работа в кайф.
Неделю назад прислала ему поздравления с победой его департамента. Первый раз в жизни они свалили General Motors.
-Я тебя умоляю, не радуйся так громко. Ты же знаешь, что американцы не умеют проигрывать. Давай обойдемся без празднования. Выиграли и живем дальше. А то прилетит и тебе, и мне.
У него четкая линия по выживанию в условиях сосуществования с американской семьей. Улыбаемся, киваем, лучим доброту. Аккуратно, чтоб не спутали со снисхождением.
Он вообще состоит из четких и прямых линий.
Перепаковывает только что внесенный чемодан в прихожей. Дальше прихожей хода не принявшим душ путешественникам и их багажу ходу нет.
-Я оставлял горнолыжную экипировку в твоей гардеробной, не могла бы ты ее найти?
-Могла бы, наверное.
-Пожалуйста, найди, я завтра, вернее уже сегодня, в горы еду. С моими.
Друзья ему подстать.
Все эти прикованные к мониторам по двенадцать часов в день мальчики, стряхивают с себя узкие модные костюмчики или объёмные треники, если работают из дому, впрыгивают в скоростные поезда и несутся из своих далеких индустриальных медвежьих углов навстречу друг другу, чтоб карабкаться на горы с snowboard, заныривать в горячие источники и делится, нет не производственными секретами, они все на подписке, а своей идеей о «сборке винтиков в нужную конфигурацию», которая не дает им спать.
Сижу над его чашкой кофе на рассвете.
Уехал затемно.
Пронесся с такой скоростью, что непонятно, был или приснился.