Кровь и плоть
В единстенную вылазку в супермаркет наткнулась на свое любимое вино.
Вцепилась в две бутылки, позабыв, что здесь не выдают пакетов в магазинах.
Пришлось все покупки в шарф завернуть, чтоб дотащить до дома.
И вот три тридцать девять утра.
- С добрым утром,-шепчет мне тело.
-Поспи еще,-говорит разум.
-Дорогая,-выдыхает мне в ухо просыпающийся рядом мужчина.
-Шшшш,-говорю я телу, разуму и мужчине,-У нас еще вино осталось?
Он перекатывается на другой край кровати и я слышу, как в темноте его пальцы нащупывают бутылку и бокал на прикроватном столике.
-Тм-т-т-т-т, поет вино, заполняя бокал.
-Пожалте, крови Христовой,-шепчет мужчина, придвигаясь и упираясь мне в бедро чем-то поразительно, после непрерывного постельного танца последних двенадцати часов, твердым.
Я откатываюсь от жаркого тела, беру бокал и делаю глоток.
Зной проникает в мое горло, струится ниже, я чувствую его внутри.
Нет, натощак оно совсем не годится.
Пропадает очарование.
А с ним и все, что нас связывает с этим вином долгие годы.
Я познакомилась с этим сортом вина очень рано.
По большому секрету от атеиста-отца, его подружка Ядочка, польская балерина, которая стала на каком-то этапе моей третьей мачехой, таскала меня в костел.
Там она меня, если помнить моим детским смутно-перепутанным воспоминаниям, и окрестила в первый раз.
И походы наши сопровождались поеданием тела и выпиванием крови.
Это потом, много лет спустя, когда я буду пытаться обьяснить Китьке процедуру причастия, она вскинет на меня свои шоколадные глаза с расширенными от ужаса зрачками :
-То есть мы как каннибалы и вампиры?!
Да, детка, так и есть. Мы-такие. Подтверждением тому вся история христианства. Открывай рот, малыш, приобщимся.
Вино, скорее всего Кагор, разводили водой, но вкус терпкой вязкости, сладости и аромат его навсегда запали в меня, как вкус тайны (папе об этом говорить не будем, это только для девочек), красоты музыки и женщин, которые приходили туда.
Вкус невесомой облатки-Евхаристии я позабыла. Он вернулся только в начале девяностых, когда в Киев хлынули польские эмиссары-католики и я из любопытства, зайдя в новообразованный костел, позволила себе изобразить агнца господня и склонив голову, положила на язык хрустящий кругляшок.
И все вернулось. Дивная органная музыка в полумраке, шепот с часто повторяющимся смешным и непонятным «Мулься» и «Гжешными».
Хрупкая, как фарфоровая кукла, Ядочка стоящая перед иконой с шевелящимися губами.
Я, никому не принадлежащая девочка, была ее единственным шансом ощутить благо материнства. Она, после травмы уже выбывшая из сонма богинь сцены, страстно пыталась забеременеть. Отцу требовался наследник. Но никак не удавалось. И она всю себя влила в меня. Я была ее игрушкой, подружкой и отдушиной.
А она была единственной из моих мачех, которую я выбрала себе сама.
Папа ухаживал за ее подружкой. Та приглашала меня зв закулисье, а я случайно в костюмном цеху встретившись один раз с Ядочкой, там и осталась. Нет, балерины и фигуристки в лице Лены Водорезовой, чье имя я ставила под каракулями, изображавшими, как мне казалось, звезд фигурного катания- это было свято. Но что-то в этой сломанной девочке с диковинным и нежным акцентом было таким притягательным, что папа, поначалу с благодарностью относившийся к тому, что она с удовольствием проводила время со мной, затем присмотрелся получше и разглядел ее к моей большой радости.
Потом это же вино оказалось свидетельством моего грехопадения, потому что в жизни моей суровой и аскетичной бабушки Мавродафне тоже было связано с подношением религиозным.
А я взяла и в обход бога его попробовала, причем не разбавленным водой, а прямиком из бутылки в рот.
И едва ощутив жгучую терпкость, была застукана и заклеймена,
Ничего путного из меня вырасти уже не могло.
И покачусь я по наклонной, как вот эта вот стена в мансандре, которой я сейчас лежу.
Еще несколько часов назад на эту чудесную стену, восьмиметровую от пола до вершины треугольного потолка, проецировалось кино и танцы нравящейся мне девочки Ковакс.
Отрываясь то от мужчины, то от его дурной сигареты ( о, притягательная спасительница Сатива, непременная его спутница в дни, когда возникает затык и ни одно слово не рождается под пальцами на клавиатуре его компьютера ), я щурилась на двигающиеся кинообразы над моей головой и поводила глазами от его лица к бокалу на столике у изголовья.
Бокал магически перекочевывал в мою ладонь.
Я приникала к его чернючей виноградной сладости и заедала наигорчайшим из шоколадов.
Декаданс времен девяностых, повторенный сегодня, вызывает ностальгическую грусть и подозрение, что я никуда не продвинулась в жизни.
Никем не стала и ничего не совершила. Прости Ядочка, твои надежды не оправдались.
И мне непонятно, что этот умный и талантливый мужчина делает в моей постели.
Ах, вообще-то это я в его постели, а не он в моей.
Но все равно непонятно.
Считается ли достижением рождение детей? Хотелось бы, чтоб да, потому что кроме них мне похвастаться нечем.
Недели с две назад в неразберихе торговой улицы, краем глаза уловила название написанное кириллицей. Подошла посмотреть, оказывается молдавские вина и варенья продаются.
Купила Кагор. Принесла домой. Поделилась с Радостью.
-Ма, как это вообще можно пить? Сладкое и навязчивое. Абсолютно не в твоем стиле.
Его утонченный вкус не воспринимает мои детские радости.
Наверное спираль моего развития за что-то зацепилась, раз я по-прежнему получаю удовольствие от того, что мне нравилось на заре моей юности.
Странноватая музыка, кино, дымок вредных трав, мужчина с чувствительными длинными пальцами, слизывающий пот с моего виска и Мавродафне-кровь господня.