Пещера Мельника-Малика и верменталы
Мы с Лёней произвели некоторую работу по сопоставлению верментальских и человеческих реалий в теме убежищ.
Анекдотом уже стало взаимное для людей и хитинокожих восприятие нормального жилища как узилища.
Обычная история у людей: обнаруживается пещера без выхода, замурованная, только с колодцем-штольней в потолке, внутри какая-то скудная обстановка, тюфяк и грубая глиняная / деревянная посуда, сплетённые из верёвки цепи, никаких острых инструментов. Делается вывод, что здесь держали пленника. Когда вблизи появляется верментал, люди сразу догадываются, кто держал - верментал едва успевает (если это анекдот) унести ноги. Люди шарят вокруг, следов пленника (умер или бежал?) не находят, наконец, собираются уходить, и тут верментал из кустов подаёт голос: вы, наконец, пустите меня обратно в мой кабинет? у меня там наполовину недоплетённая логическая цепочка! Если не хотите уходить так, возьмите себе, так и быть, мой коллекционный сервиз!
Обычная история у верменталов: "воробей приходит в сознание" (с) юноша после "любовного лёта" или внезапного заморозка в чужих краях, очнувшись, обнаруживает себя в незнакомом помещении. Это почти герметично задраенная камера со всякими странными приспособлениями, масса угрожающих жизни и безопасности вещей - ножи, печь для открытого огня, кипы мягкой ткани. Нередко он и себя обнаруживает отчасти опутанным в тряпки. Пахнет людьми. И юнец, наслышанный жутких историй про человеческие нравы, делает логический вывод: сейчас придут и будут пытать.
Теперь про убежища.
У верменталов в годы их благоденствия были подаренные "высокими друзьями" "яйца убежищ". По легендам, некоторые из них могли стремительно вырастать из крохотных "запятых" в пузыри размером в дом. Преследуемая или попавшая в бурю семья бросает в землю заветное яичко, все на него "дуют" изо всех сил - и вот уже перед ними лаз: заползай и прячься в утробе!
В трогательных рассказах повествуется, как верментал долгие годы носит, хранит и оберегает такой подарок наравне с собственными яйцами и детьми, и вот в критический момент яйцо, брошенное как последняя надежда на спасение, начинает расти изо всех сил, решая про себя: я умру от такого быстрого роста, но спасу мою семью!
На тех образцах, которые нам с Лёней удалось засечь, эта закономерность подтверждается: чем быстрее объект увеличивается, тем вероятнее, что пеленг исчезнет и (либо: как только) рост остановится. Можно себе представить, что тут происходит выбор, как израсходовать ресурс на разворачивание структуры: либо в сторону обеспечения собственного гомеостаза для дальнейшего поддержания своей жизни, либо в сторону максимальных размеров.
Очень возможно, что при обеспечении благоприятных условий (среда оптимальной плотности с изобилием важных элементов, полив и уход при начале роста, отсутствие цейтнота, возможно - ментальная поддержка) убежища вырастали до внушительных полостей в земле.
"Классический" вход в "зрелое" убежище поразительно напоминает зев гигантской лягушки: грот-широкий рот, порог-губы, несколько рядов сталактитов-сталагмитов как "зубов" разной высоты для защиты от заносимого ветром мусора и снега, выступ-"язык", предохраняющий от падения (в темноте, при движении вслепую) в "горло" подземного хода. Есть даже ямки на своде, напоминающие непрободённые ноздри или глаза - при желании их можно пробить насквозь и сделать окна.
С точки зрения верменталов и прочих древних народов этот интерфейс должен всячески сигналить о безопасности, приглашать к безбоязненному входу - ведь это напоминание о Великой Лягушке, хранящей икру и мальков во рту.
Леонтия вспоминает и воспроизводит изображения "благодарности за спасение" (ретаблос!): верменталы израненные, потрёпанные в приключениях, победно вздымающие лапы в устье обретённого (в критический момент в том числе) убежища.
С точки зрения людей более поздних эпох, как можно догадаться, интерфейс выглядит весьма зловеще - как уродливая морда или рожа с жадно раскрытым ртом. И изображённые на верментальских рельефах мелкие фигурки "в пасти" представляются, закономерно, пожираемыми и в отчаянии воздевающими руки к небу.
Именно такой и предстала Мельнику пещера, подаренная Катом. Та самая, о которой рассказывает Ивэ в своём посте. Она действительно представляет собой верхнюю часть огромного окаменевшего убежища. Строго говоря, само убежище, полость в земле, находилось в глубине скальных пород нагорья и было уже повреждено тектоническими процессами, стало незамкнутым.
Тем не менее, специфическая фактура стен (бывшее живое вещество) продолжала хорошо экранировать ментальные процессы. Наблюдалось нечто вроде "ментального эха" - усиление автосигнала субъекта внутри структуры. Входящий с чувством облегчения "наконец я в безопасности!" ощущал успокоительную волну, смывающую остатки тревожности. Пребывающий в ужасе-панике-отчаянии получал соответствующий усиленный сигнал, равно как и находящийся в азарте. Даже до нынешнего времени эффект экранирования даёт себя знать.
Поэтому Кат, проверив "наследие" при посещении, счёл пещеру действительно качественным убежищем. Потому же и Мельник с Маликом наслаждались в ней удвоенными эмоциями своими и своих жертв. Мур, посетив пещеру в состоянии возбуждённого воображения, скорее всего, увидел отражение себя и воспринял этот мнемофантом как внезапное появление отца, Мельника.
К сожалению, Кат пока никак не может вспомнить, от кого и при каких обстоятельствах он получил это наследие. Наиболее вероятно, кто-то вручил ему координаты "по верментальской линии", быть может, как "последнему верменталу".
Ещё немного про Лёню и детское художественное творчество.
Она в раннем детском возрасте много и самозабвенно рисовала либо лепила рельефы - в зависимости от того, что было под рукой. Родители, "человеческие люди", не были специалистами-верментологами, но ещё до того, как украли её себе, почитали литературу про верменталов, их детёнышей, воспитание и прочее - там было много белиберды и предрассудков, как видно теперь, но какие-то выводы о том, что такому существу необходимо для жизни и что ему категорически противопоказано, они сделали.
Больше всего они боялись "затискать" (ибо, как утверждали авторитетные источники, верменталы обращаются с потомством отстранённо, неэмоционально, предоставляя максимальное поле для самостоятельных исследований мира и собственных возможностей - и только страхуют в жизненно опасных ситуациях, а глаза и конечности у хитинокожих, как известно, легко отрастают при следующей линьке). Ещё они боялись, что пресловутая человеческая избыточная (по сравнению с верментальской) эмоциональность травмирует психику ребёнка и сделает его "невротиком" с точки зрения инсектоидной нормы. Или что какие-то свойственные личинке привычки вдруг вызовут у них непроизвольное (чисто физиологическое) содрогание - и ребёнок это заметит и будет ранен, переживёт это как неприятие с их стороны.
Вместе с тем им было ясно, что они (не верменталы же) не могут дать то, что дают нормальные верментальские родители (ибо даже и не представляют вообще, а что это - в авторитетных книгах про то не было написано!); и если при этом они будут шарахаться от всего, что естественно родителям-млекам - ребёнок, того гляди, вообще окажется в вакууме. Поэтому они очень-очень осторожно относились к всему сугубо-верментальскому, что из неё хлестало в разные фазы её роста.
Когда она рисовала, то настолько уходила в процесс, что бросала отрывочные фразы вслух, а потом, закончив сюжет, не в силах была ничего обсуждать. Она в тот период вообще ещё не очень умела вербализовать сложные мысли и чувства. Поэтому родители только затаив дыхание наблюдали, стараясь не очень отсвечивать, комментировали минимально (может, у верменталов не положено высказываться про детские рисунки) и по возможности записывали отдельные ёё фразы по ходу работы, насколько могли разобрать. Лёня довольно редко гудела и жужжала (как делают человеческие дети, рисуя механизмы в действии), не издавала криков "ааай!" или звуков типа "кх!" "ррр" и "ням-ням", но под её лапами явно появлялись сцены схваток и погонь.
Она изображала как бы зияющие пасти, и из них торчащие фигурки (то ли людей то ли инсект) с воздетыми конечностями. Это сопровождалось комментариями "металлическим" голосом примерно такого вида: "Стой. Они карабкались а небо загибалось совсем. Назад. Назад поздно. Темнота и в ней горло зубы снаружи и внутри. Держи крепко. Они отставали от его старой шкуры всё больше. Совсем отстали потерялись выпали наружу. Он понял что конец. Упал."
Этот вербальный пунктир расшифровывался как описание счастливого спасения убегающего от преследователей верментала:
"Они кричали ему стой. Карабкались за ним, казалось, прямо в небо, и оно дыбилось и загибалось всё больше, они скользили, а он продолжал путь. Оказался перед входом, оглянулся назад. Было уже поздно, позади смеркалось, но до темноты ещё было далеко. Темнота была впереди, в пещере, и в ней спасение: горло подземного хода, зубцы сталактитов снаружи и внутри, чтобы цепляться за них: держи крепко и смело спускайся!
Преследователи тоже достигли входа и алебардами цепляли его, пытаясь удержать, и пробирались за ним. Он начал линьку, на ходу выползая из шкуры, и они, держась за свои орудия, отставали от него всё больше, по мере того как он высвобождался. Шкура осталась лежать, они совсем отстали, растерялись, завертелись, побрели наугад и выпали наружу, где уже была темнота. Он понял, что спасён - конец смертельной гонке, можно отдыхать! Упал на прохладное дно убежища."
Надо сказать, опасения лёнечкиных родителей "затискать ребёнка" оказались сильно преувеличенными: красноволк сам кого хошь затискает коралловые пауки, будучи хищниками, обладают кинестет-тактильными реакциями, неожиданно сходными с таковыми у млеков: им приятно обниматься, хватать друг друга за разные части тел, в шутку бороться и т.п.
Анекдотом уже стало взаимное для людей и хитинокожих восприятие нормального жилища как узилища.
Обычная история у людей: обнаруживается пещера без выхода, замурованная, только с колодцем-штольней в потолке, внутри какая-то скудная обстановка, тюфяк и грубая глиняная / деревянная посуда, сплетённые из верёвки цепи, никаких острых инструментов. Делается вывод, что здесь держали пленника. Когда вблизи появляется верментал, люди сразу догадываются, кто держал - верментал едва успевает (если это анекдот) унести ноги. Люди шарят вокруг, следов пленника (умер или бежал?) не находят, наконец, собираются уходить, и тут верментал из кустов подаёт голос: вы, наконец, пустите меня обратно в мой кабинет? у меня там наполовину недоплетённая логическая цепочка! Если не хотите уходить так, возьмите себе, так и быть, мой коллекционный сервиз!
Обычная история у верменталов: "воробей приходит в сознание" (с) юноша после "любовного лёта" или внезапного заморозка в чужих краях, очнувшись, обнаруживает себя в незнакомом помещении. Это почти герметично задраенная камера со всякими странными приспособлениями, масса угрожающих жизни и безопасности вещей - ножи, печь для открытого огня, кипы мягкой ткани. Нередко он и себя обнаруживает отчасти опутанным в тряпки. Пахнет людьми. И юнец, наслышанный жутких историй про человеческие нравы, делает логический вывод: сейчас придут и будут пытать.
Теперь про убежища.
У верменталов в годы их благоденствия были подаренные "высокими друзьями" "яйца убежищ". По легендам, некоторые из них могли стремительно вырастать из крохотных "запятых" в пузыри размером в дом. Преследуемая или попавшая в бурю семья бросает в землю заветное яичко, все на него "дуют" изо всех сил - и вот уже перед ними лаз: заползай и прячься в утробе!
В трогательных рассказах повествуется, как верментал долгие годы носит, хранит и оберегает такой подарок наравне с собственными яйцами и детьми, и вот в критический момент яйцо, брошенное как последняя надежда на спасение, начинает расти изо всех сил, решая про себя: я умру от такого быстрого роста, но спасу мою семью!
На тех образцах, которые нам с Лёней удалось засечь, эта закономерность подтверждается: чем быстрее объект увеличивается, тем вероятнее, что пеленг исчезнет и (либо: как только) рост остановится. Можно себе представить, что тут происходит выбор, как израсходовать ресурс на разворачивание структуры: либо в сторону обеспечения собственного гомеостаза для дальнейшего поддержания своей жизни, либо в сторону максимальных размеров.
Очень возможно, что при обеспечении благоприятных условий (среда оптимальной плотности с изобилием важных элементов, полив и уход при начале роста, отсутствие цейтнота, возможно - ментальная поддержка) убежища вырастали до внушительных полостей в земле.
"Классический" вход в "зрелое" убежище поразительно напоминает зев гигантской лягушки: грот-широкий рот, порог-губы, несколько рядов сталактитов-сталагмитов как "зубов" разной высоты для защиты от заносимого ветром мусора и снега, выступ-"язык", предохраняющий от падения (в темноте, при движении вслепую) в "горло" подземного хода. Есть даже ямки на своде, напоминающие непрободённые ноздри или глаза - при желании их можно пробить насквозь и сделать окна.
С точки зрения верменталов и прочих древних народов этот интерфейс должен всячески сигналить о безопасности, приглашать к безбоязненному входу - ведь это напоминание о Великой Лягушке, хранящей икру и мальков во рту.
Леонтия вспоминает и воспроизводит изображения "благодарности за спасение" (ретаблос!): верменталы израненные, потрёпанные в приключениях, победно вздымающие лапы в устье обретённого (в критический момент в том числе) убежища.
С точки зрения людей более поздних эпох, как можно догадаться, интерфейс выглядит весьма зловеще - как уродливая морда или рожа с жадно раскрытым ртом. И изображённые на верментальских рельефах мелкие фигурки "в пасти" представляются, закономерно, пожираемыми и в отчаянии воздевающими руки к небу.
Именно такой и предстала Мельнику пещера, подаренная Катом. Та самая, о которой рассказывает Ивэ в своём посте. Она действительно представляет собой верхнюю часть огромного окаменевшего убежища. Строго говоря, само убежище, полость в земле, находилось в глубине скальных пород нагорья и было уже повреждено тектоническими процессами, стало незамкнутым.
Тем не менее, специфическая фактура стен (бывшее живое вещество) продолжала хорошо экранировать ментальные процессы. Наблюдалось нечто вроде "ментального эха" - усиление автосигнала субъекта внутри структуры. Входящий с чувством облегчения "наконец я в безопасности!" ощущал успокоительную волну, смывающую остатки тревожности. Пребывающий в ужасе-панике-отчаянии получал соответствующий усиленный сигнал, равно как и находящийся в азарте. Даже до нынешнего времени эффект экранирования даёт себя знать.
Поэтому Кат, проверив "наследие" при посещении, счёл пещеру действительно качественным убежищем. Потому же и Мельник с Маликом наслаждались в ней удвоенными эмоциями своими и своих жертв. Мур, посетив пещеру в состоянии возбуждённого воображения, скорее всего, увидел отражение себя и воспринял этот мнемофантом как внезапное появление отца, Мельника.
К сожалению, Кат пока никак не может вспомнить, от кого и при каких обстоятельствах он получил это наследие. Наиболее вероятно, кто-то вручил ему координаты "по верментальской линии", быть может, как "последнему верменталу".
Ещё немного про Лёню и детское художественное творчество.
Она в раннем детском возрасте много и самозабвенно рисовала либо лепила рельефы - в зависимости от того, что было под рукой. Родители, "человеческие люди", не были специалистами-верментологами, но ещё до того, как украли её себе, почитали литературу про верменталов, их детёнышей, воспитание и прочее - там было много белиберды и предрассудков, как видно теперь, но какие-то выводы о том, что такому существу необходимо для жизни и что ему категорически противопоказано, они сделали.
Больше всего они боялись "затискать" (ибо, как утверждали авторитетные источники, верменталы обращаются с потомством отстранённо, неэмоционально, предоставляя максимальное поле для самостоятельных исследований мира и собственных возможностей - и только страхуют в жизненно опасных ситуациях, а глаза и конечности у хитинокожих, как известно, легко отрастают при следующей линьке). Ещё они боялись, что пресловутая человеческая избыточная (по сравнению с верментальской) эмоциональность травмирует психику ребёнка и сделает его "невротиком" с точки зрения инсектоидной нормы. Или что какие-то свойственные личинке привычки вдруг вызовут у них непроизвольное (чисто физиологическое) содрогание - и ребёнок это заметит и будет ранен, переживёт это как неприятие с их стороны.
Вместе с тем им было ясно, что они (не верменталы же) не могут дать то, что дают нормальные верментальские родители (ибо даже и не представляют вообще, а что это - в авторитетных книгах про то не было написано!); и если при этом они будут шарахаться от всего, что естественно родителям-млекам - ребёнок, того гляди, вообще окажется в вакууме. Поэтому они очень-очень осторожно относились к всему сугубо-верментальскому, что из неё хлестало в разные фазы её роста.
Когда она рисовала, то настолько уходила в процесс, что бросала отрывочные фразы вслух, а потом, закончив сюжет, не в силах была ничего обсуждать. Она в тот период вообще ещё не очень умела вербализовать сложные мысли и чувства. Поэтому родители только затаив дыхание наблюдали, стараясь не очень отсвечивать, комментировали минимально (может, у верменталов не положено высказываться про детские рисунки) и по возможности записывали отдельные ёё фразы по ходу работы, насколько могли разобрать. Лёня довольно редко гудела и жужжала (как делают человеческие дети, рисуя механизмы в действии), не издавала криков "ааай!" или звуков типа "кх!" "ррр" и "ням-ням", но под её лапами явно появлялись сцены схваток и погонь.
Она изображала как бы зияющие пасти, и из них торчащие фигурки (то ли людей то ли инсект) с воздетыми конечностями. Это сопровождалось комментариями "металлическим" голосом примерно такого вида: "Стой. Они карабкались а небо загибалось совсем. Назад. Назад поздно. Темнота и в ней горло зубы снаружи и внутри. Держи крепко. Они отставали от его старой шкуры всё больше. Совсем отстали потерялись выпали наружу. Он понял что конец. Упал."
Этот вербальный пунктир расшифровывался как описание счастливого спасения убегающего от преследователей верментала:
"Они кричали ему стой. Карабкались за ним, казалось, прямо в небо, и оно дыбилось и загибалось всё больше, они скользили, а он продолжал путь. Оказался перед входом, оглянулся назад. Было уже поздно, позади смеркалось, но до темноты ещё было далеко. Темнота была впереди, в пещере, и в ней спасение: горло подземного хода, зубцы сталактитов снаружи и внутри, чтобы цепляться за них: держи крепко и смело спускайся!
Преследователи тоже достигли входа и алебардами цепляли его, пытаясь удержать, и пробирались за ним. Он начал линьку, на ходу выползая из шкуры, и они, держась за свои орудия, отставали от него всё больше, по мере того как он высвобождался. Шкура осталась лежать, они совсем отстали, растерялись, завертелись, побрели наугад и выпали наружу, где уже была темнота. Он понял, что спасён - конец смертельной гонке, можно отдыхать! Упал на прохладное дно убежища."
Надо сказать, опасения лёнечкиных родителей "затискать ребёнка" оказались сильно преувеличенными: красноволк сам кого хошь затискает коралловые пауки, будучи хищниками, обладают кинестет-тактильными реакциями, неожиданно сходными с таковыми у млеков: им приятно обниматься, хватать друг друга за разные части тел, в шутку бороться и т.п.