Литературные мистификации (3)
Итак, Черубина де Габриак. В этой истории есть реальный исторический персонаж - некая выпускница женских курсов Елизавета Ивановна Дмитриева, немолодая, не слишком привлекательная и несчастливая особа, обладающая истеричным характером. Впрочем, хотя дама с таким именем по паспорту и существовала, её биография - некий истерический фейк с фантазиями о поездках в Париж, учении в Сорбонне и тому подобных радостях. Впрочем, фантазии для той эпохи совершенно стандартные. Впечатление от общения с дамами эпохи Фицджеральда несколько позже исчерпывающе изложил Александр Вертинский:
Разве можно от женщины требовать многого?
Вы так мило танцуете, в Вас есть шик!
Но от Вас и не ждут поведения строгого,
Никому не мешает Ваш муж - старик.
Только не надо играть в загадочность,
И делать из жизни лё вин трист...
Это все чепуха, да и Ваша порядочность
Это тоже кокетливый фиговый лист.
Вы несомненно с большими данными:
Три-четыре банкротства - приличный стаж.
Вас воспитали чуть-чуть по-странному,
Я б сказал европейски: фокстрот и пляж.
Я Вас понимаю, я Вам так сочувствую,
Я готов разодраться на сто частей...
В восемнадцатый раз я спокойно присутствую
При одной из обычных для Вас смертей.
Я давно уже выучил все завещание
И могу повторить в любой момент:
Фокстерьера Люлю отослать в Испанию,
Где живет Ваш любовник... один студент.
Ваши шляпки и платья раздать учащимся,
А де су сдать в музей прикладных искусств,
А потом я и муж - мы вдвоем - потащимся
Покупать Вам на гроб сиреневый куст.
Разве можно от женщины требовать многого?
Там, где глупость - божественна, ум - ничто.
Впрочем, справедливости ради следует заметить, что Дмитриева при всех своих истерических фантазиях, всё же была женщиной трудящейся и трудолюбивой. Там был не фокстрот и пляж, а тяжёлая и добросовестная учёба и работа, в том числе и после революции - по педагогической специальности, как и положено бестужевке. И пропаганда самых гуманистических, и, как показала дальнейшая история, прогрессивных педагогических идей вальдорфской школы. Поэтому с её стороны фантазии были скорее данью времени и моде, желанием вписаться в богемную тусовку.
[Spoiler (click to open)]
Поэтому Дмитриева не ограничилась фантазиями на свой счёт, но и сочинила себе вторую личность - Черубина де Габриак. Потомок аристократического испанского рода, волею судеб заброшенная в Россию, несчастная и таинственная...
Не буду пересказывать биографию - стандартный набор дамских истерических фантазий - но богема петербургского серебряного века не только приняла, но и пожелала свято уверовать в фантазии серой мышки с бестужевских курсов, вольнослушавшей курс старофранцузского языка в питерском же университете.
Впрочем, кое у кого появились на Черубину планы. И поэтому нашлось, кому подтвердить её дивную биографию. К примеру, Николай Гумилёв рассказывал, как познакомился с Черубиной ещё в Париже, до того, как судьба забросила её в Россию. Когда же мистификация раскрылась, тот же Гумилёв уже подтверждал, что познакомился в Париже с Дмитриевой, которая на самом деле там бывать никак не могла. Впрочем, Гумилёв утверждал много чего противоречивого, виляя с каждым очередным поворотом мистификации или же, наоборот, от мистификации отмежёвываясь.
Впрочем, главным дирижёром мистификации оказался вовсе не Гумилёв, но Максимилиан Волошин, хотя принял участие и Валерий Брюсов, а под подозрение попали и другие поэты. Факт, что поначалу уважаемые господа решили превратить фейковую дамочку в брэндоносителя (наподобие Рембо для Верлена - в этом кругу подоплеку той истории явно знали или вычислили) и публиковать под её именем свои стихи. Брюсов и Гумилёв сочиняли стилизации или подсовывали свои стихи, которые почему-то не желали печатать под своим именем. Только вот дамочка оказалась не Артюром Рембо.
Дело в том, что Дмитриева не была ни дурой, ни пустым местом. Игра в модерн ей нравилась, ибо позволяла быть в центре общественного внимания, но быть бесплотной тенью Черубины ей никак не хотелось. А тем более ширмой псевдонима для маститых поэтом. Если уж псевдоним - то для себя. Наличие амбиций у питерской дворянки сильно отличало её от деревенского мальчишки Артюра, которого Верлен наверное и не спрашивал, хочет ли он быть ширмой литературной мистификации, ибо это было за пределами его понятий.
Итак, Дмитриева захотела быть Черубиной сама. То есть сама быть хозяйкой Черубины и выйти в свет уже как Лиза Дмитриева, поэтесса с мистическим псевдонимом. Поэтому она объявила, что готовится к каминг ауту.
Реакция на это была разная. Брюсов ушёл в тень. Гумилёв, считавший, что из Лизочки такая поэтесса, как из него фараон, поделился с нею этим своим убеждением, а вот Макс Волошин воспринял желание как вполне естественное и углядел у Лизочки достаточный талант, чтобы претендовать на самостоятельное, пусть и скромное, место в литературном процессе. А значит, посчитал себя обязанным этому посодействовать.
И тогда Волошин стал Лизочку учить. И Лизочка стала писать. Не так хорошо, как Брюсов, Волошин или Гумилёв. Зато искренне. И вот поди теперь разбери, где в стихах Черубины де Габриак стилизации маститых поэтов, а где стихи самой лизочки. Иногда рука Брюсова видна очевидно. Иногда - рука Гумилёва. Иногда очевидно видна манера второразрядной поэтессы. А вот когда видна рука Волошина - поди разбери, своё ли он тут пристроил ещё в период мистификации, или же правил её незрелые вирши, или же она сама усвоила его манеру в процессе тесного общения и интенсивного ученичества в Коктебеле?
Да и где в этой истории кончается мистификация и начинается реальность? Биография то Дмитриевой мистифицирована не хуже биографии Черубины, а Гумилёв подтверждал любые ея фантазии, да и умело придавал им форму, в которую склонна была поверить литературная публика.
Но впрочем, эта история выглядит совершенно невинной, ибо никаких целей, кроме собственно игры в модерн её участники не преследовали. Но бывают мистификации, которые берутся на вооружение целыми государствами и превращаются в столп государственной идеологии, а оттого становятся сенсационными и острополитическими.
Такова следующая наша героиня: Леся Украинка.
(продолжение следует)