Счастье рядом. Из серии "про детство"
Записал уже давно, да и рассказывал голосом эту историю многим, тем не менее, пусть будет и здесь сохранено. Все-же как не посмотри, а именно жж наиболее полный сборник и содержит две-трети всех моих рассказов
Счастье рядом
Никогда до этого мне так не везло!
Да, пришлось долго упрашивать папку, чтобы денег дал, но очень уж хотелось мороженного. Вот и достал он из кошелька целый червонец. Мне, в мои шесть лет, никогда раньше таких деньжищ в руки не давали.
Все произошло одновременно - я в полете выхватил из рук отца «десятку», приземлился в валенки, стоявшие у порога уже одетый в тулуп, шапку и варежки. На Крайнем Севере с одеждой никогда не шутят, но особенно не шутят зимой. Тут всегда очень холодно, но с октября по май морозит так, что водка в бутылках застывает в лёд. Сам не видел, слышал как друзья отца сокрушались на эту тему.
Дверь «балка» открыл и вприпрыжку до нашего продмага. Протянул теть Клаве денежку, мороженного в стаканчиках попросил.
- Сколько тебе, малой?
- Как это сколько? - даже возмутился я на столь глупый вопрос.
Мне первый раз в жизни так повезло. Значит, воспользоваться по полной надо.
- На всё что-ли? - прищурилась теть Клава.
- Да!
- А донесешь? - усомнилась она.
Я набрал полную грудь воздуха, выставил вперед подбородок и весь такой собрался, чтобы ответить по взрослому.
- Вижу-вижу... выдыхай, бобёр, а то лопнешь! - и пошла в сторону кладовки.
Я никогда раньше не видел сразу столько мороженного. Ровными рядами - пять в ширину, пять в длину, да в два слоя - на меня смотрели пятьдесят стаканчиков самого вкусного на свете сливочного мороженного. Я облизнул губы в нетерпении, подхватил очень неудобную коробку и побежал к выходу.
До дома всего минут пятнадцать, понемногу метелить начинает, значит вечером снежная буря будет и все по домам сидеть будут, потому что «в метель по улицам никто в своем разуме не гуляет». Так мама говорит, а она глупых вещей никогда не скажет. А значит, вся наша семья, все вместе мы, будем мороженное есть и… вот как же здорово будет, я прямо представил себе это так явно, что сам по себе остановился, открыл коробку и достал один стаканчик. Сорвал этикетку, рот от шарфа освободил и лизнул. Прохладно вообще-то, на улице просто так стоять, табло на магазине минус тридцать показывало, но это еще тепло, я в том году своими глазами минус пятьдесят на градуснике видал. Поэтому, мороженное я стал кусать, чтобы поскорее съесть. А лизать и наслаждаться вечером буду.
В тамбуре стряхнул снег с валенок и шапки. Внутри нашего «балка» кто-то громко разговаривает, почти кричит. Папиным голосом. С чего бы это?
Никогда до этого мне не было так больно!
Сначала у меня отобрали коробку с мороженым. Потом папа снял с пояса широкий офицерский ремень. До этого меня никогда не наказывали ремнем, только голосом грозили. Я попятился в угол. Но это бесполезно. Папа большой и быстрый, все равно поймает. Неужели он так из-за мороженного рассердился? Но я же… я же всем хорошо сделать хотел.
- Я тебя предупреждал никогда не воровать? - схватил он меня за шкирку.
О чем это он?
- Сколько раз я тебе говорил никогда ничего чужого без спроса не брать? - и тут же мою голову себе подмышку засунул и одним движение мои штаны с колготками до самого пола спустил.
- Не брал я ничего! - вру конечно. Но плакать сразу начал. Страшно.
Просто я в свои шесть уже много чего чужого брал. Но за что меня сейчас пороть собираются пока еще не знаю.
- Ты зачем патроны своровал? Где они?
А дальше «фьюить»! И сразу очень больно. В том месте на котором обычно сидят. И снова «фьюить»! И боль. И стыд. И слёзы. Ручье-ё-е-ем.
- Где патроны, я тебя спрашиваю!
«Фьюить»!
- А-а-а-а-…!
- Куда дел?
«Фьюить»!
- А-а-а-а…!
Дело в том, что я не виноват. В смысле я конечно виноват, что патроны своровал. Но и не виноват я тоже. Потому что патроны у отцов воруют все пацаны. Вообще все. Но достается сейчас только мне.
Орал я изо всех сил. Больно-же!
Рядом что-то кричала мама. Тоже наверное ругалась на меня.
А потом отец меня отпустил и я свалился на пол. Прям голой выпоротой жопой. И от этого еще сильнее заревел, закрылся руками и стал рыдать.
Меня сверху кто-то обнял, я отпихнулся и еще сильней заплакал.
Никогда до этого я не был так несчастлив!
Кто-то очень сильный подхватил меня под руки и посадил себе на колено. Потом он разжал мои ладони и заставил на себя посмотреть. Глубоко посаженные и серые местами глаза, выдающийся вперед подбородок, сжатые губы, испарина на лбу - мой папа. Самый сильный человек на свете.
- Сын. Куда ты дел патроны?
Я только всхлипнул и приготовился снова зареветь.
- Я больше не буду тебя пороть… только скажи куда ты дел патроны?
- Я… - и тут я икнул, - Я… - и снова икнул, - Я… - как-то невовремя на меня икота напала в тот день.
- Так. Успокойся и говори.
- Я их взорвал.
- Две коробки? - глаза папы округлились.
На самом деле пять, хорошо что папа их не считает.
- Да. Мы с пацанами бомбу делали. Потом взорвали.
- С пацанами? А кто еще был? Кто еще патроны приносил? - посыпались вопросы от папы.
- Бомбу? Взорвали? Где? Никто не пострадал? - одновременно с ним спрашивала мама.
На чьи вопросы отвечать я не знал и на всякий случай опять приготовился реветь.
В общем, я все им рассказал. Что Петька тоже патроны принес. Про Вовку и Чингиса не говорил, а то они потом по шее дадут. И то, что бомбу мы сделали не одну, а целых три, тоже не стал говорить.
Патроны в любом «балке» лежат без счета, коробок сто, разных, и на мишку, и на олешку, на зайку и песца. И ружья тут же стоят. Вон, отсюда вижу, в стойке у отца два его ружья стоят. А по другому здесь нельзя. Здесь по ночам медведи-шатуны по улицам бродят, могут и в окно залезть.
А потом меня наказали.
- Никакого мороженного!
Ну, обидно конечно, но честно говоря, нестрашно.
- В город со мной не полетишь!
А вот это уже обидно, я город очень люблю, и на вертолете летать люблю, это ведь приключение.
- Увижу, что еще что-то пропало - уши оторву!
Интересно, это он всерьез?
- Месяц гулять запрещаю! Сразу после занятий - домой!
- Нет! Папа!
- Так! Я сказал! В угол встань! Час будешь стоять. Понял меня?
Одел тулуп и вышел в метель. Мама посмотрела на меня, головой покачала, тоже накинула фуфайку и за ним пошла.
Вообще, я считаю, что для своих шести лет я очень редко обижаюсь, характер наверное такой. Но сейчас мне было прям настолько обидно, что вечер всем вместе и с мороженным не получился, что про патроны ворованные стало известно, что Петьку-друга наябедничал, да и то, что по жопе сильно так попало тоже очень обидно… в общем взял и обиделся я изо всех сил на весь этот мир.
Одел валенки и тулуп, сверху - шапку, обвязал лицо шарфом, взял свёрток со «строганиной» и… после короткого раздумья - один стаканчик мороженного. Сложил его в «холодный» внешний карман. Открыл дверь и вышел в надвигавшуюся на поселок метель.
Вышел к крайнему дому. Где-то там - далеко-далеко - Большая Земля. Вот и пойду туда. Снял со спины снегоступы - папка специально для меня делал, вделся в них и потопал. Задувает конечно всерьез, согнутый по пояс идешь против ветра, и все равно - два шага вперед, один назад получается.
Уф. Устал. И не видно ничего.
Отдыхать в тундре надо зарывшись в снег. Снял снегоступ с правой ноги, воткнул его в сугроб, другим снегоступом начал отрывать нору, как папа учил, когда на охоту меня брал. Выкопал почти на метр! Положил снегоступы сверху плашмя, накидал сверху на них снег. Получилась пещера в снегу. Забрался в нее. Жарко! - мокрый шарф с лица стянул.
Достал строганину, ведь в тундре главное силы постоянно восстанавливать, так папа учил. Вот блин, растаяла она за пазухой. А строганина только в мороженом виде вкусна, если растает есть ее нельзя. Расправил бумагу, разложил кусочки мяса по рядам и вытащил наружу - на мороз.
Достал с «холодного» кармана стаканчик сливочного, содрал этикетку. Лизнул. Теперь я никуда не спешу.
Как они там?
Ищут наверное?
Переживают, что наказали.
Пусть знают. Больше не накажут никогда.
Кушаю мороженное, думаю про всякое про себя, и плакать так сильно хочется, что вкуса мороженки не чувствую.
Выбрался на мгновение наружу - метель в полную силу разошлась. Дальше идти нельзя - молоко сплошное, не видно ничего. Надо переждать. Забрался внутрь. Недоеденный стаканчик рядом на снег положил. Устроился поудобнее, вход в мою нору уже давно замело, надо сил набраться, еще ведь возвращаться.
Никогда до этого мне не был так одиноко!
Похлюпал носом. Лицо шарфом обмотал. И уснул.
Проснулся я отчего-то дома. Не помню - как выбрался из норы, как обратно шёл, не помню ничего.
Мама дверь открыла, заглянула, увидела мои открытые глаза, подбежала, порывисто и крепко обняла, заплакала. Тут и отец зашел. Я не видел сквозь маму, но я услышал. И весь сжался. От страха и стыда. Он сел на стул. Глубоко вздохнул.
Мама отстранилась, спрятала глаза.
- Так. Сын. Я обещаю тебе, что больше никогда не ударю. В обмен на твое обещание никогда нам с матерью не врать и больше никогда… Ты слышишь! Никогда не воровать!
Он подошел ко мне. Поставил на ноги прям на кровать - наши глаза друг напротив друга.
- Ты обещаешь?
- Да! Па! - и я обнял его за шею так крепко как смог, а он обнял меня.
Никогда я не был счастлив так, как в тот момент.
Именно тогда я понял, что счастье и несчастье рядышком стоят.
Между ними - шаг.
Я тогда, да и сейчас, единственного понять не смог, от кого зависит, кто направляет, или толкает человека в какую сторону сделать этот шаг.
Основано на реальных событиях. пос. Чокурдах. Якутская АССР. 1982 год.
Много лет спустя отец мне рассказал, что тогда меня искало несколько сотен человек. Пешком, на собаках, снегоходах, вертолетах. На вторые сутки нашли. Я крепко спал, сжимая стаканчик с мороженным.
Счастье рядом
Никогда до этого мне так не везло!
Да, пришлось долго упрашивать папку, чтобы денег дал, но очень уж хотелось мороженного. Вот и достал он из кошелька целый червонец. Мне, в мои шесть лет, никогда раньше таких деньжищ в руки не давали.
Все произошло одновременно - я в полете выхватил из рук отца «десятку», приземлился в валенки, стоявшие у порога уже одетый в тулуп, шапку и варежки. На Крайнем Севере с одеждой никогда не шутят, но особенно не шутят зимой. Тут всегда очень холодно, но с октября по май морозит так, что водка в бутылках застывает в лёд. Сам не видел, слышал как друзья отца сокрушались на эту тему.
Дверь «балка» открыл и вприпрыжку до нашего продмага. Протянул теть Клаве денежку, мороженного в стаканчиках попросил.
- Сколько тебе, малой?
- Как это сколько? - даже возмутился я на столь глупый вопрос.
Мне первый раз в жизни так повезло. Значит, воспользоваться по полной надо.
- На всё что-ли? - прищурилась теть Клава.
- Да!
- А донесешь? - усомнилась она.
Я набрал полную грудь воздуха, выставил вперед подбородок и весь такой собрался, чтобы ответить по взрослому.
- Вижу-вижу... выдыхай, бобёр, а то лопнешь! - и пошла в сторону кладовки.
Я никогда раньше не видел сразу столько мороженного. Ровными рядами - пять в ширину, пять в длину, да в два слоя - на меня смотрели пятьдесят стаканчиков самого вкусного на свете сливочного мороженного. Я облизнул губы в нетерпении, подхватил очень неудобную коробку и побежал к выходу.
До дома всего минут пятнадцать, понемногу метелить начинает, значит вечером снежная буря будет и все по домам сидеть будут, потому что «в метель по улицам никто в своем разуме не гуляет». Так мама говорит, а она глупых вещей никогда не скажет. А значит, вся наша семья, все вместе мы, будем мороженное есть и… вот как же здорово будет, я прямо представил себе это так явно, что сам по себе остановился, открыл коробку и достал один стаканчик. Сорвал этикетку, рот от шарфа освободил и лизнул. Прохладно вообще-то, на улице просто так стоять, табло на магазине минус тридцать показывало, но это еще тепло, я в том году своими глазами минус пятьдесят на градуснике видал. Поэтому, мороженное я стал кусать, чтобы поскорее съесть. А лизать и наслаждаться вечером буду.
В тамбуре стряхнул снег с валенок и шапки. Внутри нашего «балка» кто-то громко разговаривает, почти кричит. Папиным голосом. С чего бы это?
Никогда до этого мне не было так больно!
Сначала у меня отобрали коробку с мороженым. Потом папа снял с пояса широкий офицерский ремень. До этого меня никогда не наказывали ремнем, только голосом грозили. Я попятился в угол. Но это бесполезно. Папа большой и быстрый, все равно поймает. Неужели он так из-за мороженного рассердился? Но я же… я же всем хорошо сделать хотел.
- Я тебя предупреждал никогда не воровать? - схватил он меня за шкирку.
О чем это он?
- Сколько раз я тебе говорил никогда ничего чужого без спроса не брать? - и тут же мою голову себе подмышку засунул и одним движение мои штаны с колготками до самого пола спустил.
- Не брал я ничего! - вру конечно. Но плакать сразу начал. Страшно.
Просто я в свои шесть уже много чего чужого брал. Но за что меня сейчас пороть собираются пока еще не знаю.
- Ты зачем патроны своровал? Где они?
А дальше «фьюить»! И сразу очень больно. В том месте на котором обычно сидят. И снова «фьюить»! И боль. И стыд. И слёзы. Ручье-ё-е-ем.
- Где патроны, я тебя спрашиваю!
«Фьюить»!
- А-а-а-а-…!
- Куда дел?
«Фьюить»!
- А-а-а-а…!
Дело в том, что я не виноват. В смысле я конечно виноват, что патроны своровал. Но и не виноват я тоже. Потому что патроны у отцов воруют все пацаны. Вообще все. Но достается сейчас только мне.
Орал я изо всех сил. Больно-же!
Рядом что-то кричала мама. Тоже наверное ругалась на меня.
А потом отец меня отпустил и я свалился на пол. Прям голой выпоротой жопой. И от этого еще сильнее заревел, закрылся руками и стал рыдать.
Меня сверху кто-то обнял, я отпихнулся и еще сильней заплакал.
Никогда до этого я не был так несчастлив!
Кто-то очень сильный подхватил меня под руки и посадил себе на колено. Потом он разжал мои ладони и заставил на себя посмотреть. Глубоко посаженные и серые местами глаза, выдающийся вперед подбородок, сжатые губы, испарина на лбу - мой папа. Самый сильный человек на свете.
- Сын. Куда ты дел патроны?
Я только всхлипнул и приготовился снова зареветь.
- Я больше не буду тебя пороть… только скажи куда ты дел патроны?
- Я… - и тут я икнул, - Я… - и снова икнул, - Я… - как-то невовремя на меня икота напала в тот день.
- Так. Успокойся и говори.
- Я их взорвал.
- Две коробки? - глаза папы округлились.
На самом деле пять, хорошо что папа их не считает.
- Да. Мы с пацанами бомбу делали. Потом взорвали.
- С пацанами? А кто еще был? Кто еще патроны приносил? - посыпались вопросы от папы.
- Бомбу? Взорвали? Где? Никто не пострадал? - одновременно с ним спрашивала мама.
На чьи вопросы отвечать я не знал и на всякий случай опять приготовился реветь.
В общем, я все им рассказал. Что Петька тоже патроны принес. Про Вовку и Чингиса не говорил, а то они потом по шее дадут. И то, что бомбу мы сделали не одну, а целых три, тоже не стал говорить.
Патроны в любом «балке» лежат без счета, коробок сто, разных, и на мишку, и на олешку, на зайку и песца. И ружья тут же стоят. Вон, отсюда вижу, в стойке у отца два его ружья стоят. А по другому здесь нельзя. Здесь по ночам медведи-шатуны по улицам бродят, могут и в окно залезть.
А потом меня наказали.
- Никакого мороженного!
Ну, обидно конечно, но честно говоря, нестрашно.
- В город со мной не полетишь!
А вот это уже обидно, я город очень люблю, и на вертолете летать люблю, это ведь приключение.
- Увижу, что еще что-то пропало - уши оторву!
Интересно, это он всерьез?
- Месяц гулять запрещаю! Сразу после занятий - домой!
- Нет! Папа!
- Так! Я сказал! В угол встань! Час будешь стоять. Понял меня?
Одел тулуп и вышел в метель. Мама посмотрела на меня, головой покачала, тоже накинула фуфайку и за ним пошла.
Вообще, я считаю, что для своих шести лет я очень редко обижаюсь, характер наверное такой. Но сейчас мне было прям настолько обидно, что вечер всем вместе и с мороженным не получился, что про патроны ворованные стало известно, что Петьку-друга наябедничал, да и то, что по жопе сильно так попало тоже очень обидно… в общем взял и обиделся я изо всех сил на весь этот мир.
Одел валенки и тулуп, сверху - шапку, обвязал лицо шарфом, взял свёрток со «строганиной» и… после короткого раздумья - один стаканчик мороженного. Сложил его в «холодный» внешний карман. Открыл дверь и вышел в надвигавшуюся на поселок метель.
Вышел к крайнему дому. Где-то там - далеко-далеко - Большая Земля. Вот и пойду туда. Снял со спины снегоступы - папка специально для меня делал, вделся в них и потопал. Задувает конечно всерьез, согнутый по пояс идешь против ветра, и все равно - два шага вперед, один назад получается.
Уф. Устал. И не видно ничего.
Отдыхать в тундре надо зарывшись в снег. Снял снегоступ с правой ноги, воткнул его в сугроб, другим снегоступом начал отрывать нору, как папа учил, когда на охоту меня брал. Выкопал почти на метр! Положил снегоступы сверху плашмя, накидал сверху на них снег. Получилась пещера в снегу. Забрался в нее. Жарко! - мокрый шарф с лица стянул.
Достал строганину, ведь в тундре главное силы постоянно восстанавливать, так папа учил. Вот блин, растаяла она за пазухой. А строганина только в мороженом виде вкусна, если растает есть ее нельзя. Расправил бумагу, разложил кусочки мяса по рядам и вытащил наружу - на мороз.
Достал с «холодного» кармана стаканчик сливочного, содрал этикетку. Лизнул. Теперь я никуда не спешу.
Как они там?
Ищут наверное?
Переживают, что наказали.
Пусть знают. Больше не накажут никогда.
Кушаю мороженное, думаю про всякое про себя, и плакать так сильно хочется, что вкуса мороженки не чувствую.
Выбрался на мгновение наружу - метель в полную силу разошлась. Дальше идти нельзя - молоко сплошное, не видно ничего. Надо переждать. Забрался внутрь. Недоеденный стаканчик рядом на снег положил. Устроился поудобнее, вход в мою нору уже давно замело, надо сил набраться, еще ведь возвращаться.
Никогда до этого мне не был так одиноко!
Похлюпал носом. Лицо шарфом обмотал. И уснул.
Проснулся я отчего-то дома. Не помню - как выбрался из норы, как обратно шёл, не помню ничего.
Мама дверь открыла, заглянула, увидела мои открытые глаза, подбежала, порывисто и крепко обняла, заплакала. Тут и отец зашел. Я не видел сквозь маму, но я услышал. И весь сжался. От страха и стыда. Он сел на стул. Глубоко вздохнул.
Мама отстранилась, спрятала глаза.
- Так. Сын. Я обещаю тебе, что больше никогда не ударю. В обмен на твое обещание никогда нам с матерью не врать и больше никогда… Ты слышишь! Никогда не воровать!
Он подошел ко мне. Поставил на ноги прям на кровать - наши глаза друг напротив друга.
- Ты обещаешь?
- Да! Па! - и я обнял его за шею так крепко как смог, а он обнял меня.
Никогда я не был счастлив так, как в тот момент.
Именно тогда я понял, что счастье и несчастье рядышком стоят.
Между ними - шаг.
Я тогда, да и сейчас, единственного понять не смог, от кого зависит, кто направляет, или толкает человека в какую сторону сделать этот шаг.
Основано на реальных событиях. пос. Чокурдах. Якутская АССР. 1982 год.
Много лет спустя отец мне рассказал, что тогда меня искало несколько сотен человек. Пешком, на собаках, снегоходах, вертолетах. На вторые сутки нашли. Я крепко спал, сжимая стаканчик с мороженным.