Леонид Люкс: Дополнение к предыдущему посту
Леонид Люкс
О приходе «тоталитарных утопий» к власти. Ответ г-же Солинской
Отвечая на критику госпожи Солинской, хочу еще немного уточнить мои тезисы. Таким образом нам, может быть, удастся устранить некоторые недоразумения, которые, явно, возникли. В моем очерке, я, в первую очередь, пытался ответить на вопрос, почему восстание против ценностей, которые принято ассоциировать с Западом (правовое государство, гражданское общество, автономия личности) именно в России и в Германии приняло такие радикальные формы. Почему именно в этих странах, тоталитарные утопии, хотя и очень различного характера, впервые в новейшей европейской истории пришли к власти? (здесь я парафразирую название книги Михаила Геллера и Александра Некрича). Эти поразительные успехи и большевистской и нацистской «утопии», я объясняю с одной стороны тоской по всеобщему равенству, по «органическому» единству общества, которая во второй половине ХIХ века охватила многих россиян, а с другой стороны, тоской по «органическому» единству нации, которая в то же время овладела национально настроенными кругами Германии.
Стремление к равенству, к упразднению общественной иерархии как таковой, олицетворяла в России революционная интеллигенция, Будучи, пожалуй, самой европеизированной прослойкой русского общества, она мучительно переживала свой отрыв от простого народа, мировоззрение которого было укоренено, как говорил Сергей Булгаков, чуть ли не в раннем средневековье. Интеллигенция мечтала о полном слиянии с народом, который для нее был олицетворением мудрости и добра. Все понятия, все культурные начинания, недоступные пониманию низших слоев, отбрасывались как ненужные и недозволенные. Как замечает Николай Бердяев, занятие философией в России долгое время считалось «почти безнравственным». Тех, кто углублялся в абстрактные проблемы, автоматически подозревали в равнодушии к народным бедам. Но при всей своей самоотверженности, готовности следовать до конца идеалам равенства, при всем своем народолюбии, интеллигенция не могла отменить тот прискорбный факт, что в действительности она принадлежала к образованному и, следовательно, привилегированному слою. Для большинства крестьян интеллигент, как и помещик, был представителем ненавистного европеизированного слоя господ: и язык, и мировоззрение этого слоя были им непонятны. В феврале 1917 после свержения династии Романовых, эгалитаристская эйфория достигла в России своего апогея, и как раз тогда, многие представителя интеллигенции начали отворачиваться от своего бывшего кумира - «народа богоносца», видя в его бунте угрозу для хрупких цивилизационных структур петербургской России. Но как раз в это время «пугачевщина снизу», объединилась с «пугачевщиной сверху», которую возглавил «Пугачев с университетским дипломом», о чем пророчески писал еще в 1811 году Жозеф де Местр. Созданная в феврале 1917 г. «первая» русская демократия - самое свободное государство в новейшей истории страны - рухнуло, а на его месте был построен самый несвободный строй, поработивший все слои общества, в том числе и крестьянство, бунтом которого большевики в свое время воспользовались. Полтора десятилетия спустя была порабощена и партия, которой удалось покорит всю страну. И это было своего рода иронией судьбы, что Иосиф Сталин в борьбе со старыми большевиками, которые ему мешали покорить партию, как в свое время и Ленин, воспользовался эгалитаристскими лозунгами. «Мы не хотим иметь в партии дворян», провозгласил он в декабре 1927 г. на ХV съезде ВКП (б). И этот лозунг, направленный против европеизированных и космополитически настроенных соратников Ленина, пользовался у представителей нового поколения большевиков - как правило, выходцев из народных слоев - немалой популярностью.
Теперь перехожу к вопросу, почему Германия в первой половине ХХ столетия, наряду с Россией, находилась в центре восстания против ценностей, которые принято ассоциировать с Западом. К тому, что было сказано в статье, хочу еще добавить некоторые детали. Еще Федор Достоевский назвал Германию «страной протестующей». В «Дневнике писателя» за май-июнь 1877 г. он писал: «Характернейшая …черта этого великого, гордого, особого народа, с самой минуты его появления в историческом мире, состояла в том, что он никогда не хотел соединиться в призвании своем … с крайне-западным миром, т.е. со всеми преемниками древне-римского призвания. Он протестовал против этого мира все две тысячи лет, и хоть и не представил … Своего Слова … взамен древнеримской идеи, но кажется всегда был убежден, что в состоянии представить это Новое Слово».
Антрополог Гельмут Плесснер объяснял немецкий протест против Запада, достигший своей первой кульминации в 1914 году, среди прочего тем, что Германия «упустила» из-за опустошительной Тридцатилетней войны в ХVII веке, эпоху, когда на Западе началось победоносное шествия просвещения и политического гуманизма. В немалой степени это «упущение», считает Плесснер, было виной тому, что Германия оказалась «опоздавшей» нацией превратившись в противника Запада и сформировавших Запад идей. После поражения якобы «не побежденной на поле боя» нации в 1918 году, этот протест против установленного в 1918/19 гг. европейского порядка принял уже такой непримиримый характер, что в своей радикальности он вполне мог сравниться с большевистским вызовом «старому миру». Но об этом я подробнее пишу в моей статье.
Леонид Люкс
О приходе «тоталитарных утопий» к власти. Ответ г-же Солинской
Отвечая на критику госпожи Солинской, хочу еще немного уточнить мои тезисы. Таким образом нам, может быть, удастся устранить некоторые недоразумения, которые, явно, возникли. В моем очерке, я, в первую очередь, пытался ответить на вопрос, почему восстание против ценностей, которые принято ассоциировать с Западом (правовое государство, гражданское общество, автономия личности) именно в России и в Германии приняло такие радикальные формы. Почему именно в этих странах, тоталитарные утопии, хотя и очень различного характера, впервые в новейшей европейской истории пришли к власти? (здесь я парафразирую название книги Михаила Геллера и Александра Некрича). Эти поразительные успехи и большевистской и нацистской «утопии», я объясняю с одной стороны тоской по всеобщему равенству, по «органическому» единству общества, которая во второй половине ХIХ века охватила многих россиян, а с другой стороны, тоской по «органическому» единству нации, которая в то же время овладела национально настроенными кругами Германии.
Стремление к равенству, к упразднению общественной иерархии как таковой, олицетворяла в России революционная интеллигенция, Будучи, пожалуй, самой европеизированной прослойкой русского общества, она мучительно переживала свой отрыв от простого народа, мировоззрение которого было укоренено, как говорил Сергей Булгаков, чуть ли не в раннем средневековье. Интеллигенция мечтала о полном слиянии с народом, который для нее был олицетворением мудрости и добра. Все понятия, все культурные начинания, недоступные пониманию низших слоев, отбрасывались как ненужные и недозволенные. Как замечает Николай Бердяев, занятие философией в России долгое время считалось «почти безнравственным». Тех, кто углублялся в абстрактные проблемы, автоматически подозревали в равнодушии к народным бедам. Но при всей своей самоотверженности, готовности следовать до конца идеалам равенства, при всем своем народолюбии, интеллигенция не могла отменить тот прискорбный факт, что в действительности она принадлежала к образованному и, следовательно, привилегированному слою. Для большинства крестьян интеллигент, как и помещик, был представителем ненавистного европеизированного слоя господ: и язык, и мировоззрение этого слоя были им непонятны. В феврале 1917 после свержения династии Романовых, эгалитаристская эйфория достигла в России своего апогея, и как раз тогда, многие представителя интеллигенции начали отворачиваться от своего бывшего кумира - «народа богоносца», видя в его бунте угрозу для хрупких цивилизационных структур петербургской России. Но как раз в это время «пугачевщина снизу», объединилась с «пугачевщиной сверху», которую возглавил «Пугачев с университетским дипломом», о чем пророчески писал еще в 1811 году Жозеф де Местр. Созданная в феврале 1917 г. «первая» русская демократия - самое свободное государство в новейшей истории страны - рухнуло, а на его месте был построен самый несвободный строй, поработивший все слои общества, в том числе и крестьянство, бунтом которого большевики в свое время воспользовались. Полтора десятилетия спустя была порабощена и партия, которой удалось покорит всю страну. И это было своего рода иронией судьбы, что Иосиф Сталин в борьбе со старыми большевиками, которые ему мешали покорить партию, как в свое время и Ленин, воспользовался эгалитаристскими лозунгами. «Мы не хотим иметь в партии дворян», провозгласил он в декабре 1927 г. на ХV съезде ВКП (б). И этот лозунг, направленный против европеизированных и космополитически настроенных соратников Ленина, пользовался у представителей нового поколения большевиков - как правило, выходцев из народных слоев - немалой популярностью.
Теперь перехожу к вопросу, почему Германия в первой половине ХХ столетия, наряду с Россией, находилась в центре восстания против ценностей, которые принято ассоциировать с Западом. К тому, что было сказано в статье, хочу еще добавить некоторые детали. Еще Федор Достоевский назвал Германию «страной протестующей». В «Дневнике писателя» за май-июнь 1877 г. он писал: «Характернейшая …черта этого великого, гордого, особого народа, с самой минуты его появления в историческом мире, состояла в том, что он никогда не хотел соединиться в призвании своем … с крайне-западным миром, т.е. со всеми преемниками древне-римского призвания. Он протестовал против этого мира все две тысячи лет, и хоть и не представил … Своего Слова … взамен древнеримской идеи, но кажется всегда был убежден, что в состоянии представить это Новое Слово».
Антрополог Гельмут Плесснер объяснял немецкий протест против Запада, достигший своей первой кульминации в 1914 году, среди прочего тем, что Германия «упустила» из-за опустошительной Тридцатилетней войны в ХVII веке, эпоху, когда на Западе началось победоносное шествия просвещения и политического гуманизма. В немалой степени это «упущение», считает Плесснер, было виной тому, что Германия оказалась «опоздавшей» нацией превратившись в противника Запада и сформировавших Запад идей. После поражения якобы «не побежденной на поле боя» нации в 1918 году, этот протест против установленного в 1918/19 гг. европейского порядка принял уже такой непримиримый характер, что в своей радикальности он вполне мог сравниться с большевистским вызовом «старому миру». Но об этом я подробнее пишу в моей статье.
Леонид Люкс