Анатолий Черняев: «Как незаконная комета в кругу исчисленных светил». Юбилей
Долго не вывешивала этот пост. Он, собственно, и не пост вовсе. Это мой личный оммаж на 90-летие человека, сыгравшего важную роль в моей жизни.
==========================================================
Мне пока что не приходилось поздравлять своих знакомых с 90-летием. Сегодня - 26 мая 2011 года, и я это делаю впервые. Ощущение - очень странное. Именинник - Анатолий Сергеевич Черняев. Человек-миф. Или человек-Бог. Он находился одновременно и на самых заоблачных верхах советской власти, и - для меня лично - на вершине нравственного и человеческого эталона, если представить себе нравственный эталон в виде пирамиды. Для меня самой это сочетание было непостижимым парадоксом. Советскую власть я считала чумой ХХ-го века. Ничего хуже, по моему глубокому убеждению, в истории не было. И дело не только в количестве человеческих жертв и в масштабах причинённого советской властью разрушения, а в том, что она практически была неуязвима, что бы ни творила. Её невозможно было разоблачить перед миром и собственным народом. Нацизм можно, а коммунизм нет. Нацизм сам себя разоблачал своей античеловеческой риторикой. А советская система, насквозь лживая, тираническая и кровавая, оставалась светочем для угнетённых классов и народов. Интеллектуалы и рабочие всех стран продолжали в неё «верить», как бы она ни перемалывала своих жертв. Анатолий Сергеевич был зам. зав. Международным Отделом ЦК КПСС и советником Президента Михаила Горбачёва, и одновременно отцом моей подруги Ани.
В Москве мы с Аней были как одна семья. Проводили вместе будни и праздники. Пролистывали один за другим Новые года: 70-е, 80-е, 90-е. Делились нашими страданиями, которые сегодня с дистанции в 36 лет можно взять в кавычки. Поверяли друг другу тайны (учитывая дух того времени, они не всегда были «про любовь»). Обменивались запрещёнными книгами. Ездили в Коктебель. Читали толстые журналы. Писали в них же статьи про кино. Вытаскивали друг друга из депрессий. Почти одновременно сели за руль и осваивали тогдашние Москвичи и Лады. Эти транспортные средства автоматически превратились в наш общий автопарк. Засиживались вечерами и оставались друг у друга ночевать, ездили на выходные к Ане на дачу. Мы ни дня не могли прожить не повидавшись. А присутственных дней на работе было всего два в неделю, да и те не обязательные.
На работе, в Институте международного рабочего движения АН СССР (ИМРД) сложилась наша женская мушкетёрская дружба. Правда, среди нас не было Атоса, Портоса и Арамиса. Мы все трое были д'Артаньянами: Аня Черняева, Ира Каменская (они одногодки и дружили с самого рождения, причём во втором поколении, ибо их мамы тоже дружили чуть ли не с самого рождения) и я, примкнувшая к ним в 1975 году. Нас буквально рвала на части наша жизнерадостность, по очереди с отчаянием. Мы смеялись, мы носились по Москве, мы знакомились с интересными людьми, мы влипали в истории и сами же из них выпутывались. В нашем кругу незримо витал образ Анатолия Сергеевича Черняева. То Аня его цитировала, то мы сами её спрашивали: «А что говорит по этому поводу твой папа?» Дежурная шутка из тех времён: «Аня, уже месяц льёт дождь/стоит дикий мороз! О чём они там, в Кремле, думают?»
Анатолий Сергеевич Черняев, на которого в Гуггле на данный момент 130.200 ссылок, существовал главным образом в сфере воображаемого. Он всё время был на работе. Случаи пообщаться с ним выпадали не часто, а очень хотелось, ведь он был причастен к судьбоносным для мира и страны решениям; аналитик; историк; информирован из первых рук; ценитель и защитник искусства, свободного слова, нестандартного научного мышления. Но прежде всего он человек с гигантской харизмой, которая вплывала в дверь ещё до того, как появлялся он сам, и заполняла всё пространство, даже если он ничего не говорил. Густоволосый, широкоплечий, спортивный, с минимальными морщинками вокруг ярких глаз, любитель пройтись пешком на работу от своего дома на Кропоткинской до Кремля; в разгар одной из лютых московских зим я увидела его на Ярославском вокзале с лыжами. Зам. зав. Международным Отделом ЦК КПСС садился в обычную народную электричку, чтобы откатать в Подмосковье весь выходной. Когда-то, ещё в молодые годы, ему удалось побороть астму - спасли активные занятия спортом. По фенотипу Анатолий Сергеевич совсем не был похож на своих партийных коллег с их грушеобразными телами и с отёчными физиономиями. Впрочем, и по генотипу тоже. И в нём самом, и в Ане, и во внуке Мите видна чёткая и крепкая черняевская порода, истоки которой в дореволюционных корнях этой необычной семьи.
У меня в Мск семьи не было. Бабушка жила в Кропоткине, мама в Сольвычегодске, сестра Рита в Ростове на Дону, сестра Наташа после защиты в МГУ уехала в Белгород. Зато у моих мушкетёрок-подруг были корни и традиции, были хорошие семьи, был безупречный вкус, было редкостное по нашим временам воспитание. Они - обитатели самого Центра Москвы: Каретный ряд, Кропоткинская, Смоленка, Денежный переулок. Анина мама - историк, всю жизнь она проработала экскурсоводом. Это был тяжелый физический труд. Она не воспользовалась привилегиями жены высокопоставленного партийного работника и не пристроилась в бездельную советскую «шарашку» перекладывать бумажки. Её привлекала именно возможность общаться с людьми из глубинки. Показывать им город, слушать, что они говорят. Как все коренные москвичи, Анина мама была человек-документ: она пропустила через себя историю города, и у меня в общении с ней иллюзорно отрастали московские корни, как будто я сама прожила тут несколько поколений вглубь... Аниной мамы уже нет в живых. И у Иры, и у Ани в семьях не скупились на любовь друг к другу. Эта традиция сохраняется до сих пор, в семьях их взрослых детей. Символическим центром этого чудного и чистого мира был Анатолий Сергеевич, и к человеку, создавшему вокруг себя этот Серебряный век, эту семью и эту среду, естественно и непроизвольно возникало глубокое восхищение и почтение.
Для меня Анатолий Сергеевич Черняев был звездой прежде всего как яркая индивидуальность. Как сильная личность. Как нетипичный человек. О нём даже статья в Википедии начинается нетипично:
«Одноклассник Лилианы Лунгиной. Учился в ИФЛИ (1938-1941), Окончил исторический факультет Московского государственного университета (1947?8), кандидат исторических наук, доцент. Специалист по истории Великобритании.“ А то, что А.С. Черняев на протяжении всей своей жизни работал в Кремле, был зам. зав. Международного Отдела ЦК, а затем помощником Горбачёва, говорится только ближе к концу. И это правильно: ведь Анатолий Сергеевич Черняев - не просто высокопоставленный партаппартчик, а неизменный и незримый спаситель театра на Таганке, на его счету выход в печать многих литературных и научных текстов, он был другом и однокашником не только Лилианы Лунгиной, но и поэта Давида Самойлова и журналиста/ переводчика Льва Безыменского, литературоведа Юрия Карякина, социолога Игоря Кона. У него были фронтовые товарищи, с которыми он каждый год встречался на 9 мая, пока они были живы. Бывший посол Великобритании в СССР (затем в России) Родрик Брейтвейт написал о Черняеве, что тот, в бытность сотрудником аппарата ЦК КПСС, „поддерживал связи с учёными в области политических наук, экономистами, специалистами по международным делам, жившими в престижных «мозговых центрах», а также с художниками, театральными режиссёрами и музыкантами либерального толка. Он, как и они, не был диссидентом. Но и он и они были частью интеллектуального мира, выработавшего «новое мышление», которое принесло практические плоды, когда Горбачёв возглавил коммунистическую партию…“ (Брейтвейт Р. За Москвой-рекой. Перевернувшийся мир. М., 2004. С. 101).
В 50-х годах А.С. Черняев работал в Праге, в «Проблемах мира и социализма». Впоследствии в Москве из тех, кто был с ним вместе на этой работе, сложился влиятельный кружок пражских мыслителей. Это были первые новые российские европейцы после 1917 года. Люди, поработавшие в Праге, почти все без исключения выделялись на общем фоне особым стилем поведения и речи, не свойственным «развитому социализму». Образно говоря, их «костюмчик сидел» по-другому. Язык общения не совпадал с общепринятым. Они привезли с собой из Праги бациллу реформаторства. В этом качестве Анатолий Черняев, оставаясь за кадром, много раз упоминается в фильме Александра Архангельского «Отдел», о моём родном Институте ИМРД. Исключительность ИМРД, его уникальная атмосфера открытости, вольнодумства, модернизаторства и иронии сложилась под влиянием когорты выходцев из редакции журнала «Проблемы мира и социализма», находившейся в Праге. Журнал задумывался руководством КПСС как рычаг советского влияния на мировое коммунистическое и рабочее движение, а в реальности он дал сильный импульс развитию альтернативного ядра в научном дискурсе и во властных верхах советского режима.
Дома у Черняевых попадались на глаза разные фотографии. Например, вот группа известных людей из ЦК КПСС, все сидят и стоят фронтально, смотрят, как положено, в объектив. Анатолий Сергеевич - крайний справа, стоит перпендикулярно к большинству: они все в фас, а он в профиль. Ещё снимок с цековской «теоретической дачи»: коллектив авторов пишет некий текст. И опять все в куче, а Анатолий Сергеич в стороне. Может, благодаря тому, что он в этих высших властных кругах был сам по себе, вне группировок, а его дружеский круг общения находился за пределами «социума власти» - главным образом в научно-культурной среде - ему удалось вплоть до сегодняшнего дня остаться в роли независимого интеллектуала в непростом окружении властных людей. Чуть было не написала: властных монстров. Но это была бы неправда. Власть и система были монстрозные, а люди во власти были разные. Созидали и сохраняли эту власть не только верхи. Низы её поддерживали и добровольно жили по её законам, невзирая на все анекдоты и ругань по поводу нехватки колбасы. Через Аню мне становились известны какие-то отрывочные детали об иконических вождях, придававшие им личностное измерение: что Брежнев, например, человек добродушный и даже сентиментальный, что он до полного нуля лишён антисемитизма и других расистских психозов; что на самом верху есть люди-либералы, с альтернативной политической ориентацией. Эти микроинсайты сильно влияли на оптику, на эмоциональное отношение к своему времени и на ожидания от будущего.
А время было такое, что совсем рядом художники-нонконформисты кончали жизнь самоубийством (Илья Габай в 73-ем году, позже, уже в 92-ом, Юрий Карабчиевский), арестованных диссидентов накачивали наркотиками и заставляли каяться в телевизоре, перед ОВИРом, прямо напротив нашего Института, стояли километровые очереди отъезжантов, кто-то умирал в мордовских лагерях, кого-то навсегда калечили в психушках. И никого никуда не пускали. Ещё в 80-х гг. сохраняла свою актуальность острота Ильфа и Петрова пятидесятилетней давности: «Заграницы нет, заграница - миф, мир кончается Шепетовкой, о которую разбиваются волны мирового океана».
Ощущение от жизни было шизофреническое: одновременно я испытывала отчаяние, понимая, что моя единственная и неповторимая жизнь выпала на эпоху, когда у окружающего мира истёк срок годности и он находится в состоянии агонии, что я никогда не смогу себя в нём реализовать, а с другой стороны, мне было в нём хорошо: есть друзья, есть коллеги-собеседники, есть уютная ниша, есть Москва, есть Коктебель, есть личное пространство и социальное тепло. На работе ко мне относились хорошо. Мой академический Институт ИМРД славился вольнодумством, свободным режимом присутствия и служил местом почётной «ссылки» для засветившихся диссидентов. Вдобавок ко всему - театральные премьеры, фильмы «для узкого круга», квартирники, запрещёнка, интересная личная жизнь, романы, встречи, телефонные марафоны до первых петухов. И даже в соцлагерь меня милостиво выпустили, как в песне Высоцкого - в Будапешт... Ну и в Берлин тоже. Князь Талейран говорил: «Кто не жил до революции, тот не знает сладость жизни».
Ко мне в Берлин приходят книги А.С. Черняева.
1. Шесть лет с Горбачёвым. По дневниковым записям (М., 1993),
2. Моя жизнь и моё время (М., 1995),
3. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР (М., 1997),
4. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972-1991 годы (М., 2008).
Эти книги широко известны, их цитируют в своих дневниках мои интернет-подруги. В основе всех публикацй - его дневники, он вёл их в течение всей своей жизни. В них тщательно записано всё важное, что происходило в течение дня. Встречи, раздумья, разговоры, решения. На основе этих записей можно по дням и по часам реконструировать советскую историю второй половины 20-го века. Сейчас, перечитав его интервью и статьи перед круглым юбилеем, я удивилась тому, как похожи его и мои представления о причинах провала Великой реформы 80/90-х годов. Основной методологический постулат Макса Вебера: оценивая ситуацию, перспективы развития, надо прежде всего смотреть на реальных носителей социального действия. Есть ли в стране субъекты реформ, которые в состоянии их осуществить? Уже в конце 80-х гг. для меня было очевидно, чем примерно кончатся попытки реформировать СССР. Я была пессимисткой и не верила в успех. Потому что в СССР действительно возникла «новая историческая общность - советский народ». Вот что говорит в своём интервью А.С.Черняев: «... перестройка была необходима по причинам, которые видны из изложения событий. Но также неизбежен был ее конец, ее провал, ее срыв, ее неудача. Не потому, что Горбачев не справился с задачей, которую он себе поставил, никто бы не справился с этой задачей, дело гораздо глубже. Дело в том, что нация не в состоянии была пойти на преобразования, которые были ей необходимы. Она настолько была изуродована за 70 лет перед этим, чтобы у нее хватило энергии, внутренней энергии, душевной, интеллектуальной энергии < ... > Был советский народ, и если уж преобразовывать и отрицать все это дело, то надо было учитывать то, что сложилось из этой нации за почти целый век.» (http://www.rosspen.su/ru/news/.view/id/105/)
Одна книга Анатолия Сергеевича Черняева выпадает из ряда других документально-исторических работ, она посвящена его личной жизни и размышлениям о роли женщин в его биографии. Эта книга - единственный в своём роде документ эпохи. В ней видишь позицию человека, который не принимает существующий в обществе гендерный порядок, живёт поверх барьеров. Как и все мы, он не вмещается в легитимированные традицией и законом рамки моногамии. В его жизни было много разных женщин. Он не считает нужным скрывать или затушёвывать этот факт. Зачем? Ни для кого не секрет, что и высокая культура, и потребительские установки уже давно отучили людей от моногамного христианского брака. Для современного человека «Бог умер». А раз Бога нет, то близкие отношения - главная ценность в жизни. Ведь не случайно любовь и счастье - синонимы. Встретить любовь - значит обрести своё счастье. Нет, не так, ценностью близость была всегда, во всех культурах и во все эпохи. В наше секулярное время прибавилось такое общее смягчение нравов, при котором эксперимент и многообразие сексуального опыта практикуются повсеместно и фактически открыто. Но не в бывшем СССР, в котором, как известно, «секса нет». Мне кажется, что в этом отношении Анатолий Сергеевич существенно обогнал своё время. Он не жил по неписанным законам 70-х годов, когда партийная дисциплина капитулировала перед партийным начальственным блядством. Он строил со своими женщинами открытые и честные отношения. Они не всегда это понимали. Но в большинстве описанных им эпизодов стихийный выход на свободу из чулана сексуальных табу увлекал и его возлюбленных. Процесс личностной эмансипации в СССР шёл подпольно, но даже в такой «репрессированной» форме он всё равно был частью эмансипации общечеловеческой. В 17-ом веке философ Фрэнсис Бэкон сказал, что у процесса познания есть враги, созданные самим же человеком. Он назвал их призраками рода, призраками пещеры, призраками рынка и призраками театра. К какому типу призраков относятся традиционные представления о сексуальных табу, о моногамии, о поведении в рамках нормативных гендерных порядков? В книге А.С. Черняева о его женщинах эти вопросы не ставятся, у него просто рассказ, отчет о прожитой жизни.
*** *** ***
30/20 лет назад «анин папа» был для нас, трёх неразлучных подруг, неоспоримой отцовской фигурой. Он был человек зрелого возраста, а мы - «девчонки». Меня, самую старшую в нашей троице, отделяют от него 24 года. Возрастной фактор усиливался факторами статуса и иерархии. Анатолий Сергеевич был для нас «небожителем», инопланетянином. Но шли годы, и сегодня, когда ему 90, а мне 66, мы оба, невзирая на те же 24 года разницы, оказались в одной и той же жизненной фазе, а именно: мы - пожилые люди, и по большому счёту наш возраст уравнялся. Мне под 70, а ему 90, и мы равно удалены от последнего выхода «без вещей», куда нас в любой момент могут попросить. Мы можем теперь говорить друг с другом на равных. Наверстать, наконец, те упущенные разговоры в далёких 70-80-90-ых, когда мы втроем, или с друзьями, сидели на Анином розовом диване и разговаривали, а Анатолия Сергеевича с нами не было...
==========================================================
Мне пока что не приходилось поздравлять своих знакомых с 90-летием. Сегодня - 26 мая 2011 года, и я это делаю впервые. Ощущение - очень странное. Именинник - Анатолий Сергеевич Черняев. Человек-миф. Или человек-Бог. Он находился одновременно и на самых заоблачных верхах советской власти, и - для меня лично - на вершине нравственного и человеческого эталона, если представить себе нравственный эталон в виде пирамиды. Для меня самой это сочетание было непостижимым парадоксом. Советскую власть я считала чумой ХХ-го века. Ничего хуже, по моему глубокому убеждению, в истории не было. И дело не только в количестве человеческих жертв и в масштабах причинённого советской властью разрушения, а в том, что она практически была неуязвима, что бы ни творила. Её невозможно было разоблачить перед миром и собственным народом. Нацизм можно, а коммунизм нет. Нацизм сам себя разоблачал своей античеловеческой риторикой. А советская система, насквозь лживая, тираническая и кровавая, оставалась светочем для угнетённых классов и народов. Интеллектуалы и рабочие всех стран продолжали в неё «верить», как бы она ни перемалывала своих жертв. Анатолий Сергеевич был зам. зав. Международным Отделом ЦК КПСС и советником Президента Михаила Горбачёва, и одновременно отцом моей подруги Ани.
В Москве мы с Аней были как одна семья. Проводили вместе будни и праздники. Пролистывали один за другим Новые года: 70-е, 80-е, 90-е. Делились нашими страданиями, которые сегодня с дистанции в 36 лет можно взять в кавычки. Поверяли друг другу тайны (учитывая дух того времени, они не всегда были «про любовь»). Обменивались запрещёнными книгами. Ездили в Коктебель. Читали толстые журналы. Писали в них же статьи про кино. Вытаскивали друг друга из депрессий. Почти одновременно сели за руль и осваивали тогдашние Москвичи и Лады. Эти транспортные средства автоматически превратились в наш общий автопарк. Засиживались вечерами и оставались друг у друга ночевать, ездили на выходные к Ане на дачу. Мы ни дня не могли прожить не повидавшись. А присутственных дней на работе было всего два в неделю, да и те не обязательные.
На работе, в Институте международного рабочего движения АН СССР (ИМРД) сложилась наша женская мушкетёрская дружба. Правда, среди нас не было Атоса, Портоса и Арамиса. Мы все трое были д'Артаньянами: Аня Черняева, Ира Каменская (они одногодки и дружили с самого рождения, причём во втором поколении, ибо их мамы тоже дружили чуть ли не с самого рождения) и я, примкнувшая к ним в 1975 году. Нас буквально рвала на части наша жизнерадостность, по очереди с отчаянием. Мы смеялись, мы носились по Москве, мы знакомились с интересными людьми, мы влипали в истории и сами же из них выпутывались. В нашем кругу незримо витал образ Анатолия Сергеевича Черняева. То Аня его цитировала, то мы сами её спрашивали: «А что говорит по этому поводу твой папа?» Дежурная шутка из тех времён: «Аня, уже месяц льёт дождь/стоит дикий мороз! О чём они там, в Кремле, думают?»
Анатолий Сергеевич Черняев, на которого в Гуггле на данный момент 130.200 ссылок, существовал главным образом в сфере воображаемого. Он всё время был на работе. Случаи пообщаться с ним выпадали не часто, а очень хотелось, ведь он был причастен к судьбоносным для мира и страны решениям; аналитик; историк; информирован из первых рук; ценитель и защитник искусства, свободного слова, нестандартного научного мышления. Но прежде всего он человек с гигантской харизмой, которая вплывала в дверь ещё до того, как появлялся он сам, и заполняла всё пространство, даже если он ничего не говорил. Густоволосый, широкоплечий, спортивный, с минимальными морщинками вокруг ярких глаз, любитель пройтись пешком на работу от своего дома на Кропоткинской до Кремля; в разгар одной из лютых московских зим я увидела его на Ярославском вокзале с лыжами. Зам. зав. Международным Отделом ЦК КПСС садился в обычную народную электричку, чтобы откатать в Подмосковье весь выходной. Когда-то, ещё в молодые годы, ему удалось побороть астму - спасли активные занятия спортом. По фенотипу Анатолий Сергеевич совсем не был похож на своих партийных коллег с их грушеобразными телами и с отёчными физиономиями. Впрочем, и по генотипу тоже. И в нём самом, и в Ане, и во внуке Мите видна чёткая и крепкая черняевская порода, истоки которой в дореволюционных корнях этой необычной семьи.
У меня в Мск семьи не было. Бабушка жила в Кропоткине, мама в Сольвычегодске, сестра Рита в Ростове на Дону, сестра Наташа после защиты в МГУ уехала в Белгород. Зато у моих мушкетёрок-подруг были корни и традиции, были хорошие семьи, был безупречный вкус, было редкостное по нашим временам воспитание. Они - обитатели самого Центра Москвы: Каретный ряд, Кропоткинская, Смоленка, Денежный переулок. Анина мама - историк, всю жизнь она проработала экскурсоводом. Это был тяжелый физический труд. Она не воспользовалась привилегиями жены высокопоставленного партийного работника и не пристроилась в бездельную советскую «шарашку» перекладывать бумажки. Её привлекала именно возможность общаться с людьми из глубинки. Показывать им город, слушать, что они говорят. Как все коренные москвичи, Анина мама была человек-документ: она пропустила через себя историю города, и у меня в общении с ней иллюзорно отрастали московские корни, как будто я сама прожила тут несколько поколений вглубь... Аниной мамы уже нет в живых. И у Иры, и у Ани в семьях не скупились на любовь друг к другу. Эта традиция сохраняется до сих пор, в семьях их взрослых детей. Символическим центром этого чудного и чистого мира был Анатолий Сергеевич, и к человеку, создавшему вокруг себя этот Серебряный век, эту семью и эту среду, естественно и непроизвольно возникало глубокое восхищение и почтение.
Для меня Анатолий Сергеевич Черняев был звездой прежде всего как яркая индивидуальность. Как сильная личность. Как нетипичный человек. О нём даже статья в Википедии начинается нетипично:
«Одноклассник Лилианы Лунгиной. Учился в ИФЛИ (1938-1941), Окончил исторический факультет Московского государственного университета (1947?8), кандидат исторических наук, доцент. Специалист по истории Великобритании.“ А то, что А.С. Черняев на протяжении всей своей жизни работал в Кремле, был зам. зав. Международного Отдела ЦК, а затем помощником Горбачёва, говорится только ближе к концу. И это правильно: ведь Анатолий Сергеевич Черняев - не просто высокопоставленный партаппартчик, а неизменный и незримый спаситель театра на Таганке, на его счету выход в печать многих литературных и научных текстов, он был другом и однокашником не только Лилианы Лунгиной, но и поэта Давида Самойлова и журналиста/ переводчика Льва Безыменского, литературоведа Юрия Карякина, социолога Игоря Кона. У него были фронтовые товарищи, с которыми он каждый год встречался на 9 мая, пока они были живы. Бывший посол Великобритании в СССР (затем в России) Родрик Брейтвейт написал о Черняеве, что тот, в бытность сотрудником аппарата ЦК КПСС, „поддерживал связи с учёными в области политических наук, экономистами, специалистами по международным делам, жившими в престижных «мозговых центрах», а также с художниками, театральными режиссёрами и музыкантами либерального толка. Он, как и они, не был диссидентом. Но и он и они были частью интеллектуального мира, выработавшего «новое мышление», которое принесло практические плоды, когда Горбачёв возглавил коммунистическую партию…“ (Брейтвейт Р. За Москвой-рекой. Перевернувшийся мир. М., 2004. С. 101).
В 50-х годах А.С. Черняев работал в Праге, в «Проблемах мира и социализма». Впоследствии в Москве из тех, кто был с ним вместе на этой работе, сложился влиятельный кружок пражских мыслителей. Это были первые новые российские европейцы после 1917 года. Люди, поработавшие в Праге, почти все без исключения выделялись на общем фоне особым стилем поведения и речи, не свойственным «развитому социализму». Образно говоря, их «костюмчик сидел» по-другому. Язык общения не совпадал с общепринятым. Они привезли с собой из Праги бациллу реформаторства. В этом качестве Анатолий Черняев, оставаясь за кадром, много раз упоминается в фильме Александра Архангельского «Отдел», о моём родном Институте ИМРД. Исключительность ИМРД, его уникальная атмосфера открытости, вольнодумства, модернизаторства и иронии сложилась под влиянием когорты выходцев из редакции журнала «Проблемы мира и социализма», находившейся в Праге. Журнал задумывался руководством КПСС как рычаг советского влияния на мировое коммунистическое и рабочее движение, а в реальности он дал сильный импульс развитию альтернативного ядра в научном дискурсе и во властных верхах советского режима.
Дома у Черняевых попадались на глаза разные фотографии. Например, вот группа известных людей из ЦК КПСС, все сидят и стоят фронтально, смотрят, как положено, в объектив. Анатолий Сергеевич - крайний справа, стоит перпендикулярно к большинству: они все в фас, а он в профиль. Ещё снимок с цековской «теоретической дачи»: коллектив авторов пишет некий текст. И опять все в куче, а Анатолий Сергеич в стороне. Может, благодаря тому, что он в этих высших властных кругах был сам по себе, вне группировок, а его дружеский круг общения находился за пределами «социума власти» - главным образом в научно-культурной среде - ему удалось вплоть до сегодняшнего дня остаться в роли независимого интеллектуала в непростом окружении властных людей. Чуть было не написала: властных монстров. Но это была бы неправда. Власть и система были монстрозные, а люди во власти были разные. Созидали и сохраняли эту власть не только верхи. Низы её поддерживали и добровольно жили по её законам, невзирая на все анекдоты и ругань по поводу нехватки колбасы. Через Аню мне становились известны какие-то отрывочные детали об иконических вождях, придававшие им личностное измерение: что Брежнев, например, человек добродушный и даже сентиментальный, что он до полного нуля лишён антисемитизма и других расистских психозов; что на самом верху есть люди-либералы, с альтернативной политической ориентацией. Эти микроинсайты сильно влияли на оптику, на эмоциональное отношение к своему времени и на ожидания от будущего.
А время было такое, что совсем рядом художники-нонконформисты кончали жизнь самоубийством (Илья Габай в 73-ем году, позже, уже в 92-ом, Юрий Карабчиевский), арестованных диссидентов накачивали наркотиками и заставляли каяться в телевизоре, перед ОВИРом, прямо напротив нашего Института, стояли километровые очереди отъезжантов, кто-то умирал в мордовских лагерях, кого-то навсегда калечили в психушках. И никого никуда не пускали. Ещё в 80-х гг. сохраняла свою актуальность острота Ильфа и Петрова пятидесятилетней давности: «Заграницы нет, заграница - миф, мир кончается Шепетовкой, о которую разбиваются волны мирового океана».
Ощущение от жизни было шизофреническое: одновременно я испытывала отчаяние, понимая, что моя единственная и неповторимая жизнь выпала на эпоху, когда у окружающего мира истёк срок годности и он находится в состоянии агонии, что я никогда не смогу себя в нём реализовать, а с другой стороны, мне было в нём хорошо: есть друзья, есть коллеги-собеседники, есть уютная ниша, есть Москва, есть Коктебель, есть личное пространство и социальное тепло. На работе ко мне относились хорошо. Мой академический Институт ИМРД славился вольнодумством, свободным режимом присутствия и служил местом почётной «ссылки» для засветившихся диссидентов. Вдобавок ко всему - театральные премьеры, фильмы «для узкого круга», квартирники, запрещёнка, интересная личная жизнь, романы, встречи, телефонные марафоны до первых петухов. И даже в соцлагерь меня милостиво выпустили, как в песне Высоцкого - в Будапешт... Ну и в Берлин тоже. Князь Талейран говорил: «Кто не жил до революции, тот не знает сладость жизни».
Ко мне в Берлин приходят книги А.С. Черняева.
1. Шесть лет с Горбачёвым. По дневниковым записям (М., 1993),
2. Моя жизнь и моё время (М., 1995),
3. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР (М., 1997),
4. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972-1991 годы (М., 2008).
Эти книги широко известны, их цитируют в своих дневниках мои интернет-подруги. В основе всех публикацй - его дневники, он вёл их в течение всей своей жизни. В них тщательно записано всё важное, что происходило в течение дня. Встречи, раздумья, разговоры, решения. На основе этих записей можно по дням и по часам реконструировать советскую историю второй половины 20-го века. Сейчас, перечитав его интервью и статьи перед круглым юбилеем, я удивилась тому, как похожи его и мои представления о причинах провала Великой реформы 80/90-х годов. Основной методологический постулат Макса Вебера: оценивая ситуацию, перспективы развития, надо прежде всего смотреть на реальных носителей социального действия. Есть ли в стране субъекты реформ, которые в состоянии их осуществить? Уже в конце 80-х гг. для меня было очевидно, чем примерно кончатся попытки реформировать СССР. Я была пессимисткой и не верила в успех. Потому что в СССР действительно возникла «новая историческая общность - советский народ». Вот что говорит в своём интервью А.С.Черняев: «... перестройка была необходима по причинам, которые видны из изложения событий. Но также неизбежен был ее конец, ее провал, ее срыв, ее неудача. Не потому, что Горбачев не справился с задачей, которую он себе поставил, никто бы не справился с этой задачей, дело гораздо глубже. Дело в том, что нация не в состоянии была пойти на преобразования, которые были ей необходимы. Она настолько была изуродована за 70 лет перед этим, чтобы у нее хватило энергии, внутренней энергии, душевной, интеллектуальной энергии < ... > Был советский народ, и если уж преобразовывать и отрицать все это дело, то надо было учитывать то, что сложилось из этой нации за почти целый век.» (http://www.rosspen.su/ru/news/.view/id/105/)
Одна книга Анатолия Сергеевича Черняева выпадает из ряда других документально-исторических работ, она посвящена его личной жизни и размышлениям о роли женщин в его биографии. Эта книга - единственный в своём роде документ эпохи. В ней видишь позицию человека, который не принимает существующий в обществе гендерный порядок, живёт поверх барьеров. Как и все мы, он не вмещается в легитимированные традицией и законом рамки моногамии. В его жизни было много разных женщин. Он не считает нужным скрывать или затушёвывать этот факт. Зачем? Ни для кого не секрет, что и высокая культура, и потребительские установки уже давно отучили людей от моногамного христианского брака. Для современного человека «Бог умер». А раз Бога нет, то близкие отношения - главная ценность в жизни. Ведь не случайно любовь и счастье - синонимы. Встретить любовь - значит обрести своё счастье. Нет, не так, ценностью близость была всегда, во всех культурах и во все эпохи. В наше секулярное время прибавилось такое общее смягчение нравов, при котором эксперимент и многообразие сексуального опыта практикуются повсеместно и фактически открыто. Но не в бывшем СССР, в котором, как известно, «секса нет». Мне кажется, что в этом отношении Анатолий Сергеевич существенно обогнал своё время. Он не жил по неписанным законам 70-х годов, когда партийная дисциплина капитулировала перед партийным начальственным блядством. Он строил со своими женщинами открытые и честные отношения. Они не всегда это понимали. Но в большинстве описанных им эпизодов стихийный выход на свободу из чулана сексуальных табу увлекал и его возлюбленных. Процесс личностной эмансипации в СССР шёл подпольно, но даже в такой «репрессированной» форме он всё равно был частью эмансипации общечеловеческой. В 17-ом веке философ Фрэнсис Бэкон сказал, что у процесса познания есть враги, созданные самим же человеком. Он назвал их призраками рода, призраками пещеры, призраками рынка и призраками театра. К какому типу призраков относятся традиционные представления о сексуальных табу, о моногамии, о поведении в рамках нормативных гендерных порядков? В книге А.С. Черняева о его женщинах эти вопросы не ставятся, у него просто рассказ, отчет о прожитой жизни.
*** *** ***
30/20 лет назад «анин папа» был для нас, трёх неразлучных подруг, неоспоримой отцовской фигурой. Он был человек зрелого возраста, а мы - «девчонки». Меня, самую старшую в нашей троице, отделяют от него 24 года. Возрастной фактор усиливался факторами статуса и иерархии. Анатолий Сергеевич был для нас «небожителем», инопланетянином. Но шли годы, и сегодня, когда ему 90, а мне 66, мы оба, невзирая на те же 24 года разницы, оказались в одной и той же жизненной фазе, а именно: мы - пожилые люди, и по большому счёту наш возраст уравнялся. Мне под 70, а ему 90, и мы равно удалены от последнего выхода «без вещей», куда нас в любой момент могут попросить. Мы можем теперь говорить друг с другом на равных. Наверстать, наконец, те упущенные разговоры в далёких 70-80-90-ых, когда мы втроем, или с друзьями, сидели на Анином розовом диване и разговаривали, а Анатолия Сергеевича с нами не было...