Гл. 16. Революции, насилия и жестокость (1)
Этот текст, кажется, отклоняется от нашей темы, но это отступление указывает, что практически всегда противоречия в условиях нестабильности и дезинтеграции общностей приводят к конфликтам с насилием. Смена государства и власти, традиционных и привычных норм, привычного порядка жизнеустройства и т.д, изменяет структуры сознания и мышления. При этом создается пространство, которое заполняется иррациональными представлениями - с разной силой. Обычно фон всяких неурядиц удерживается в рамках, и его контролируют и власти, и общество. Но когда в каких-то сферах порядок распадается и надвигается хаос, возникают чрезвычайные угрозы и задачи.
После победы в 1945 г., хотя еще были свежи трагедии утраты родных и в разрухе быт, почти всех охватило состояние оптимизма и образа счастья. И это состояние оказалось устойчивым. Сейчас многие из старшего поколения поражаются, как они могли не заметить, какие тучи начали сгущаться над СССР - внутри «общины», среди наших друзей и родственников. Мы не знали и не видели, какие процессы вызревают на переходе от традиционного общества к модерну. Этого перехода не знали, и тем более не знали дороги, по которой свернет этот переход. Более того, никто и не думал, как продвинуть советский строй в условиях социалистического модерна. Сейчас многие считают, что это было можно, но тот шанс упустили. Но и прошлое надо изучать - проблемы 1917-1930 гг. надвигаются снова.
«Карта маршрута» была у Маркса, он предупредил, что русский общинный коммунизм не имеет права на революцию и социализм, и вообще, в России «вся эта дрянь идет к своему концу». Эту «карту» изучали либералы и меньшевики, эсеры и большевики. Для России не годилась, но вся прогрессивная интеллигенция, кроме большевиков, попробовали - в форме Февральской революции, интервенции Запада и Гражданской войны. Община задавила их, но остались когорты и даже общности людей с культурной травмой, которая выражалась в желании иррационального насилия. Можно сказать, изуверы, иногда с мессианскими идеями.
Конечно, во времени войны некоторая часть военных с обеих сторон страдает от разных сдвигов психики с обеих сторон. Мы, дети, и в годы войны, и после немало видели таких людей, знакомых и родственников - трудно было смотреть. Все вокруг им помогали и жалели их, но никто не слыхал, чтобы кто-то из них стал жестоким тираном. А в среде террористов до и после революций некоторые становились изуверами.
Одним из компонентов механизма насилия была революционная интеллигенция, (особенно воспитанная в партии эсеров, которая в свою доктрину включила широкий терроризм). В предисловии к книге Б. Савинкова «Воспоминания террориста» сказано: «Он блокировался с направлениями любого оттенка, лишь бы антибольшевистское. Даже и с монархистами, полагая, что наши бурбоны чему-то научились. Савинков готов был признать любую диктатуру (включая, разумеется, собственную), кроме большевистской… Он бросался за помощью к англичанам, французам, белочехам и белополякам. Он командовал отрядами карателей, бандами подонков, наймитами, шпионами. Пути-дорожки “савинковцев” чадили пожарищами, дергались в судорогах казненных» [276].
Савинков - интеллигент, писатель, друг многих интеллектуалов, лидер партии эсеров. Неизвестно, изучали советские психиатры сознание и эволюцию этого талантливого социалиста, революционера и политика высокого ранга - и жестокого террориста. Но на Западе русских террористов тщательно изучали, и теперь российская публицистика и Интернет заполнены текстом (скорее, сносками) Анны Гейфман (США) [277]. Если прочитать библиографию источников ее книги, становится стыдно за наших читателей. Лучше было бы читать книгу наших историков, которые сидят в российских архивах [278].
Историк О.Н. Квасов в диссертации так оценил книгу А. Гейфман: «Сугубо критический взгляд на российский революционный терроризм позволил автору представить в полном цвете «подкладку революции», однако, по нашему мнению, не позволил дать объективное объяснение причин и факторов столь интенсивного всплеска террористической активности в России. Кроме того, односторонне критическое представление о революционном движении, лишение его исторической и социальной обусловленности, приводит к “демонизации” его участников и извращает сущность исторического процесса. Не обладая достаточными объективными данными для обоснования своей точки зрения, сторонники таких взглядов, зачастую довольствуются простой сменой оценочных категорий, абсолютизацией единичных фактов, публицистически категоричными заявлениями или конспирологическими домыслами, реанимируя аргументацию историков охранительного (консервативного) направления конца XIX в.» [279].
В аннотации сказано: «Анна Гейфман изучает размах терроризма в России в период с 1894 по 1917 год. За это время жертвами революционных террористов стали примерно 17 000 человек… Автор описывает террористов нового типа, которые отличались от своих предшественников тем, что были сторонниками систематического неразборчивого насилия и составили авангард современного мирового терроризма». И это притом, что партия эсеров была основана в 1902 году (с помощью охранки), а боевая (террористическая) организация насчитывала до 78 человек (за все время 91 человек) и была ликвидирована в 1911 г. Ее руководителем был Евно Азеф, тайный агент-провокатор Охранного отделения.
Данные партии таковы: эсеры совершили 216 покушений (до 1905 г. - 6, в 1905 г. - 54, в 1906 г. - 78, в 1907 г. - 68, 1908 г. - 3, 1909 г. - 2, в 1910 г. - 1, в 1911 г. - 2). Сейчас историки нашли еще 17. 11 покушений на счету Боевой организации, 47 - центрального и областных отрядов, - местных дружин [279]. Массовый террор начался в 1918 г.
Пришвин, знавший эсеров, писал в марте 1917 г., после Февраля: «Эсеры мало сознательны, в своем поведении подчиняются чувству, и это их приближает к стихии, где нет добра и зла. Социал-демократы происходят от немцев, от них они научились действовать с умом, с расчетом. Жестоки в мыслях, на практике они мало убивают. Эсеры, мягкие и чувствительные, пользуются террором и обдуманным убийством. Эсерство направлено больше на царизм, чем с-дечество».
Но за период от Февральской революции до окончания Гражданской войны коалиция вокруг Временного правительства сообщества либералов, эсеров и меньшевиков поняла свои ошибки, особенно в ходе войны. Их молодежь прошла по России многих убивая и сама погибая, будучи социалистами и романтиками - ради фантома капитализма!
Видный деятель Белой армии генерал Слащов-Крымский писал, что по своим убеждениям Белая армия представляла из себя следующее: «Мешанина кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов, … А масса Добровольческой армии надеялась на “учредилку”, избранную по “четыреххвостке”, так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал» (см. [281]).
Кадеты уже на муниципальных выборов, состоявшихся в мае-июне 1917 г., провалились в Петрограде, Москве и многих губернских городах. Многие из них эмигрировали, но вернулись и работали в СССР.
Эсеры потерпели поражение в борьбе с большевиками, и к началу 1921 г. ЦК партии эсеров прекратил свою деятельность. Летом 1922 г. в Москве прошел процесс над эсерами, обвиненными в организации терактов в 1918 г. 12 человек, в том числе 8 членов ЦК, были приговорены к расстрелу условно а потом приговор был заменен 5-летним тюремным заключением и 3-летней ссылкой. В 1923 г. в Москве был проведен Всероссийский съезд бывших членов партии эсеров, принявший решение о роспуске партии.
Меньшевики на выборах в Учредительное собрание набрали всего 2-3% голосов. В октябре 1918 г. ЦК меньшевиков признал «октябрьский переворот» исторически необходимым, т.к. он выражал стремление трудящихся направить революцию всецело в их интересах. Многие видные меньшевики уже летом работали в ВСНХ и ряде наркоматов, а некоторые вступили в РКП(б).
Были ситуации с длительным насилием, как во времена революций и Гражданской войны, а в 1930-х годах были вспышки насилия в начале коллективизации (депортация кулаков) и в 1937-1938 гг. с репрессиями оппозиции. Однако, культура России конца ХIХ века и начала ХХ века пережила подъем апокалиптики (это старый термин, т.е., откровение, открытие будущего). Массы людей замечательно выражали предвидение будущего - в приговорах и наказах крестьян, в литературе, в поэтической форме стихов, песен и романсов Серебряного века. Русские философы изучали это движение (см. [282]). Корнями апокалиптика русской революции уходила в иное мировоззрение, чем иудейская апокалиптика, в которой пророчился мотив разрушения «мира зла» - для строительства Царства добра на руинах. Этот мотив звучал и в пророчествах Маркса. В образе будущего русской революции (в ее крестьянской ветви, соединившейся с «пролетарской», в начале ХХ века) этот мотив был приглушен. Здесь, скорее, речь шла о нахождении утраченного, об очищении добра от наслоений зла, произведенного «детьми Каина». Таковы были социальные и евразийские «откровения» А. Блока, крестьянские образы будущего земного рая у Есенина и Клюева, поэтические образы Маяковского и др.
Во время Гражданской войны для населения было важно, что большевики смогли установить в Красной армии более строгую дисциплину, чем в Белой армии. Дело тут было в массовой солидарности и в самих философских установках апокалиптики. В Красной армии существовала гибкая и разнообразная система воспитания солдат и действовал принцип круговой поруки (общей ответственности подразделения за проступки красноармейца, особенно в отношении населения). Белая армия не имела для этого ни сил, ни идей, ни морального авторитета - дисциплинарные механизмы старой армии перестали действовать [283]. Пришвин, мечтавший о приходе белых, 4 июня 1920 г. записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных».
В.В. Крылов пишет об опыте стран того времени, которые были зажаты периферийным капитализмом (даже без колониального режима): «Измельчание социальных интересов отдельных групп, примат фракционных интересов над общеклассовыми, эгоистических классовых целей над общенациональными ознаменовался в странах, где отсутствовал прямой колониальный режим (Иран, Китай начала ХХ века), величайшим социальным распадом, засильем бандитских шаек и милитаристских групп, так что, например, для китайцев привлекательность русской революции была в том, что она создала могучий общественно-политический организм» [14, c. 70]. Об этом говорил Сунь ятсен в своих лекциях «Три народных принципа» (их стоит прочитать).
Но здесь для нас важно взглянуть на страшную картину «разрушительной агрессии и сдвига мышления к иррациональным импульсам» - то, что пережил (и, вероятно, переболел) Савинков. Речь идет об эффекте культурной травмы, - потрясения или катастрофы общности, в нашем случае, результата революции. Это такой момент, когда ни в обществе, ни в государстве не было средств, чтобы ее смягчить и остановить цепной процесс распада идентичности личности (полезно прочитать роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго»).
Многие из нас сделали важную и глубокую ошибку - объяснять экстремальную жестокость социально-культурных групп классовыми и культурными стереотипами или политическими позициями. Многие говорят об их предпосылках, но это не причины. Мощные мотивы для жестокости кроются в сфере иррационального. Эти мотивы складываются в условиях катастрофического кризиса, когда эти группы остаются без жесткого авторитетного контроля и без постоянного коллективного диалога, поддерживающего нормы рациональности.
Представим короткий пример, который изучают с 1920 г. по сегодня - самое мощное рабочее восстание за всю советскую историю против большевиков. Историки часто приписывают этим рабочим рациональные аргументы или идеальные побуждения. Одни представляют героизм повстанцев, другие - героизм Красной армии, которая с ними воевала.
После победы в 1945 г., хотя еще были свежи трагедии утраты родных и в разрухе быт, почти всех охватило состояние оптимизма и образа счастья. И это состояние оказалось устойчивым. Сейчас многие из старшего поколения поражаются, как они могли не заметить, какие тучи начали сгущаться над СССР - внутри «общины», среди наших друзей и родственников. Мы не знали и не видели, какие процессы вызревают на переходе от традиционного общества к модерну. Этого перехода не знали, и тем более не знали дороги, по которой свернет этот переход. Более того, никто и не думал, как продвинуть советский строй в условиях социалистического модерна. Сейчас многие считают, что это было можно, но тот шанс упустили. Но и прошлое надо изучать - проблемы 1917-1930 гг. надвигаются снова.
«Карта маршрута» была у Маркса, он предупредил, что русский общинный коммунизм не имеет права на революцию и социализм, и вообще, в России «вся эта дрянь идет к своему концу». Эту «карту» изучали либералы и меньшевики, эсеры и большевики. Для России не годилась, но вся прогрессивная интеллигенция, кроме большевиков, попробовали - в форме Февральской революции, интервенции Запада и Гражданской войны. Община задавила их, но остались когорты и даже общности людей с культурной травмой, которая выражалась в желании иррационального насилия. Можно сказать, изуверы, иногда с мессианскими идеями.
Конечно, во времени войны некоторая часть военных с обеих сторон страдает от разных сдвигов психики с обеих сторон. Мы, дети, и в годы войны, и после немало видели таких людей, знакомых и родственников - трудно было смотреть. Все вокруг им помогали и жалели их, но никто не слыхал, чтобы кто-то из них стал жестоким тираном. А в среде террористов до и после революций некоторые становились изуверами.
Одним из компонентов механизма насилия была революционная интеллигенция, (особенно воспитанная в партии эсеров, которая в свою доктрину включила широкий терроризм). В предисловии к книге Б. Савинкова «Воспоминания террориста» сказано: «Он блокировался с направлениями любого оттенка, лишь бы антибольшевистское. Даже и с монархистами, полагая, что наши бурбоны чему-то научились. Савинков готов был признать любую диктатуру (включая, разумеется, собственную), кроме большевистской… Он бросался за помощью к англичанам, французам, белочехам и белополякам. Он командовал отрядами карателей, бандами подонков, наймитами, шпионами. Пути-дорожки “савинковцев” чадили пожарищами, дергались в судорогах казненных» [276].
Савинков - интеллигент, писатель, друг многих интеллектуалов, лидер партии эсеров. Неизвестно, изучали советские психиатры сознание и эволюцию этого талантливого социалиста, революционера и политика высокого ранга - и жестокого террориста. Но на Западе русских террористов тщательно изучали, и теперь российская публицистика и Интернет заполнены текстом (скорее, сносками) Анны Гейфман (США) [277]. Если прочитать библиографию источников ее книги, становится стыдно за наших читателей. Лучше было бы читать книгу наших историков, которые сидят в российских архивах [278].
Историк О.Н. Квасов в диссертации так оценил книгу А. Гейфман: «Сугубо критический взгляд на российский революционный терроризм позволил автору представить в полном цвете «подкладку революции», однако, по нашему мнению, не позволил дать объективное объяснение причин и факторов столь интенсивного всплеска террористической активности в России. Кроме того, односторонне критическое представление о революционном движении, лишение его исторической и социальной обусловленности, приводит к “демонизации” его участников и извращает сущность исторического процесса. Не обладая достаточными объективными данными для обоснования своей точки зрения, сторонники таких взглядов, зачастую довольствуются простой сменой оценочных категорий, абсолютизацией единичных фактов, публицистически категоричными заявлениями или конспирологическими домыслами, реанимируя аргументацию историков охранительного (консервативного) направления конца XIX в.» [279].
В аннотации сказано: «Анна Гейфман изучает размах терроризма в России в период с 1894 по 1917 год. За это время жертвами революционных террористов стали примерно 17 000 человек… Автор описывает террористов нового типа, которые отличались от своих предшественников тем, что были сторонниками систематического неразборчивого насилия и составили авангард современного мирового терроризма». И это притом, что партия эсеров была основана в 1902 году (с помощью охранки), а боевая (террористическая) организация насчитывала до 78 человек (за все время 91 человек) и была ликвидирована в 1911 г. Ее руководителем был Евно Азеф, тайный агент-провокатор Охранного отделения.
Данные партии таковы: эсеры совершили 216 покушений (до 1905 г. - 6, в 1905 г. - 54, в 1906 г. - 78, в 1907 г. - 68, 1908 г. - 3, 1909 г. - 2, в 1910 г. - 1, в 1911 г. - 2). Сейчас историки нашли еще 17. 11 покушений на счету Боевой организации, 47 - центрального и областных отрядов, - местных дружин [279]. Массовый террор начался в 1918 г.
Пришвин, знавший эсеров, писал в марте 1917 г., после Февраля: «Эсеры мало сознательны, в своем поведении подчиняются чувству, и это их приближает к стихии, где нет добра и зла. Социал-демократы происходят от немцев, от них они научились действовать с умом, с расчетом. Жестоки в мыслях, на практике они мало убивают. Эсеры, мягкие и чувствительные, пользуются террором и обдуманным убийством. Эсерство направлено больше на царизм, чем с-дечество».
Но за период от Февральской революции до окончания Гражданской войны коалиция вокруг Временного правительства сообщества либералов, эсеров и меньшевиков поняла свои ошибки, особенно в ходе войны. Их молодежь прошла по России многих убивая и сама погибая, будучи социалистами и романтиками - ради фантома капитализма!
Видный деятель Белой армии генерал Слащов-Крымский писал, что по своим убеждениям Белая армия представляла из себя следующее: «Мешанина кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов, … А масса Добровольческой армии надеялась на “учредилку”, избранную по “четыреххвостке”, так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал» (см. [281]).
Кадеты уже на муниципальных выборов, состоявшихся в мае-июне 1917 г., провалились в Петрограде, Москве и многих губернских городах. Многие из них эмигрировали, но вернулись и работали в СССР.
Эсеры потерпели поражение в борьбе с большевиками, и к началу 1921 г. ЦК партии эсеров прекратил свою деятельность. Летом 1922 г. в Москве прошел процесс над эсерами, обвиненными в организации терактов в 1918 г. 12 человек, в том числе 8 членов ЦК, были приговорены к расстрелу условно а потом приговор был заменен 5-летним тюремным заключением и 3-летней ссылкой. В 1923 г. в Москве был проведен Всероссийский съезд бывших членов партии эсеров, принявший решение о роспуске партии.
Меньшевики на выборах в Учредительное собрание набрали всего 2-3% голосов. В октябре 1918 г. ЦК меньшевиков признал «октябрьский переворот» исторически необходимым, т.к. он выражал стремление трудящихся направить революцию всецело в их интересах. Многие видные меньшевики уже летом работали в ВСНХ и ряде наркоматов, а некоторые вступили в РКП(б).
Были ситуации с длительным насилием, как во времена революций и Гражданской войны, а в 1930-х годах были вспышки насилия в начале коллективизации (депортация кулаков) и в 1937-1938 гг. с репрессиями оппозиции. Однако, культура России конца ХIХ века и начала ХХ века пережила подъем апокалиптики (это старый термин, т.е., откровение, открытие будущего). Массы людей замечательно выражали предвидение будущего - в приговорах и наказах крестьян, в литературе, в поэтической форме стихов, песен и романсов Серебряного века. Русские философы изучали это движение (см. [282]). Корнями апокалиптика русской революции уходила в иное мировоззрение, чем иудейская апокалиптика, в которой пророчился мотив разрушения «мира зла» - для строительства Царства добра на руинах. Этот мотив звучал и в пророчествах Маркса. В образе будущего русской революции (в ее крестьянской ветви, соединившейся с «пролетарской», в начале ХХ века) этот мотив был приглушен. Здесь, скорее, речь шла о нахождении утраченного, об очищении добра от наслоений зла, произведенного «детьми Каина». Таковы были социальные и евразийские «откровения» А. Блока, крестьянские образы будущего земного рая у Есенина и Клюева, поэтические образы Маяковского и др.
Во время Гражданской войны для населения было важно, что большевики смогли установить в Красной армии более строгую дисциплину, чем в Белой армии. Дело тут было в массовой солидарности и в самих философских установках апокалиптики. В Красной армии существовала гибкая и разнообразная система воспитания солдат и действовал принцип круговой поруки (общей ответственности подразделения за проступки красноармейца, особенно в отношении населения). Белая армия не имела для этого ни сил, ни идей, ни морального авторитета - дисциплинарные механизмы старой армии перестали действовать [283]. Пришвин, мечтавший о приходе белых, 4 июня 1920 г. записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных».
В.В. Крылов пишет об опыте стран того времени, которые были зажаты периферийным капитализмом (даже без колониального режима): «Измельчание социальных интересов отдельных групп, примат фракционных интересов над общеклассовыми, эгоистических классовых целей над общенациональными ознаменовался в странах, где отсутствовал прямой колониальный режим (Иран, Китай начала ХХ века), величайшим социальным распадом, засильем бандитских шаек и милитаристских групп, так что, например, для китайцев привлекательность русской революции была в том, что она создала могучий общественно-политический организм» [14, c. 70]. Об этом говорил Сунь ятсен в своих лекциях «Три народных принципа» (их стоит прочитать).
Но здесь для нас важно взглянуть на страшную картину «разрушительной агрессии и сдвига мышления к иррациональным импульсам» - то, что пережил (и, вероятно, переболел) Савинков. Речь идет об эффекте культурной травмы, - потрясения или катастрофы общности, в нашем случае, результата революции. Это такой момент, когда ни в обществе, ни в государстве не было средств, чтобы ее смягчить и остановить цепной процесс распада идентичности личности (полезно прочитать роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго»).
Многие из нас сделали важную и глубокую ошибку - объяснять экстремальную жестокость социально-культурных групп классовыми и культурными стереотипами или политическими позициями. Многие говорят об их предпосылках, но это не причины. Мощные мотивы для жестокости кроются в сфере иррационального. Эти мотивы складываются в условиях катастрофического кризиса, когда эти группы остаются без жесткого авторитетного контроля и без постоянного коллективного диалога, поддерживающего нормы рациональности.
Представим короткий пример, который изучают с 1920 г. по сегодня - самое мощное рабочее восстание за всю советскую историю против большевиков. Историки часто приписывают этим рабочим рациональные аргументы или идеальные побуждения. Одни представляют героизм повстанцев, другие - героизм Красной армии, которая с ними воевала.