Кого интересует. Вышел интересный фильм, тут мои впечатления
Посмотрел на канале «Культура» фильм-спектакль «По поводу мокрого снега» (режиссер Кама Гинкас). Неожиданно он оказался «сообщением» в ту центральную тему, которую мы обсуждаем последние полгода, а до этого смутно обдумывали.
Сценарий написал Кама Гинкас по повести Достоевского «Записки из подполья» (1864 г.). Я постановок Гинкаса до этого не видел, телевизор почти не смотрю, и фильма бы не заметил. Но меня предупредил сын, он - художник этого фильма. Снимали они зимой, в самые морозы, в руинах поместья в Подмосковье, и все было странным. Работали по 14 часов, по колено в снегу, промокшие насквозь, главный актер (Девотченко) обморозил руку. Реальные руины - это не павильон.
Мне казалось вообще невозможным снять связный фильм по этому тексту Достоевского, перевести его на понятный язык и в художественные образы. Какие тут могут быть декорации и костюмы, как показать перескоки во времени, следуя потоку сознания «человека из подполья»? Сын искал всякую рухлядь, я привез ему пачки газет еще советских времен, которые зачем-то хранил на чердаке, а теперь уж стал жечь в печке. И в фильме увидел эти газеты - нормально! Даже какая-то красота во всем этом ужасе подполья обнаружилась. Думаю, Достоевскому бы понравилось - он не упрощал свои идеи.
Почему я назвал этот фильм «сообщением»? Фильм называется «По поводу мокрого снега», это название второй части повести, но сценарий сделан на основе обеих частей. Первая часть - «Подполье». Я студентом пытался прочесть повесть, не смог. Но из первой части кое-что врезалось в память, хотя в тогдашней жизни все это казалось каким-то бредом, психическими вывертами, которые в реальной жизни встречались, но очень редко. Точнее, были редкими в тех кругах, где вращались обычные («средние») люди. Потом такие странности стали попадаться чаще, а уже в перестройку «подполье» раскрыли, и оттуда повалил как будто другой народ. Было, впрочем, видно, что они соединились между собой в общность раньше - «на кухнях».
В своих ранних (романтических) антиперестроечных статьях я даже прибег к образам из «Подполья», выбрал то, что раньше запомнил, но опять же, читать всю повесть не стал, не до того было. А Кама Гинкас удивительным образом извлек у Достоевского целый букет идей, которые оживляют абстрактный образ «обитателя подполья», что сложился у меня в перестройке. Художественное знание ¬- великая сила. Неважно даже, с какой позиции Кама Гинкас описал это явление, в этот оживленный образ полезно сегодня вглядеться всем нам. Именно этот культурный тип «обитателя подполья» сломал хребет СССР, господствует сейчас в России - и ей сломает хребет, пользуясь нашим незнанием и непониманием, - если мы не преодолеем наше «неполное служебное соответствие».
Г. Павловский в 1991 г. опубликовал такие откровения о «его народе», интеллигенции: «Русская интеллигенция вся - инакомыслящая: инженеры, поэты, жиды. Её не обольстишь идеей национального (великорусского) государства... Она не вошла в новую историческую общность советских людей. И в сверхновую общность «республиканских великоруссов» едва ли поместится... Поколение-два, и мы развалим любое государство на этой земле, которое попытается вновь наступить сапогом на лицо человека.
Русский интеллигент является носителем суверенитета, который не ужился ни с одной из моделей российской государственности, разрушив их одну за другой... Великий немецкий философ Карл Ясперс прямо писал о праве меньшинства на гражданскую войну, когда власть вступает в нечестивый союз с другой частью народа - даже большинством его - пытаясь навязать самой конструкции государства неприемлемый либеральному меньшинству и направленный против него религиозный или политический образ» [Г. Павловский. Война так война. - «Век ХХ и мир». 1991, № 6.].
Конечно, Г. Павловский сильно преувеличивает, говоря за всю «русскую интеллигенцию». Но сказанное надо учитывать, т.к. та часть интеллигенции, о которой он говорит, оказалась очень влиятельной. Интересно, читал ли он перед тем, как написать свою статью, «Записки из подполья»?
Сам Достоевский в примечании так объяснил идею повести: «Такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество. Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров протекшего недавнего времени… В этом отрывке, озаглавленном «Подполье», это лицо рекомендует самого себя, свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде».
Не будем спорить с Достоевским, но, по-моему, причин появления такого типа «в нашей среде» ему открыть не удалось, но он подметил ряд корреляций, которые могут служить эмпирическими диагностическими признаками. Тем-то и интересным мне показался фильм, что он показал это явление вне времени, но явно в нашем пространстве. Стена в этом «подполье» обклеена и старыми газетами с портретом Сталина, и нынешними демократическими газетами, тут и сломанная газовая плита, и киноаппарат, а через пролом виден прекрасный зимний пейзаж. И странный язык Достоевского кажется вполне адекватным. Хотя, наверное, с непривычки не всякий зритель вытерпит, если сразу не заинтересуется. Теперь-то я после фильма вчитался, вжился и почти привык.
Дам короткую «объективку» героя (или «антигероя»), как его изображал и понимал сам Достоевский и как его воспринял я, еще не вникая в тему. Это разночинный интеллигент 60-х годов ХIХ века, чиновник (но не дворянин), по нынешним временам весьма и универсально образованный (в его монологах множество аллюзий, часто ироничных, на высказывания философов, ученых и писателей). Более того, его рассуждения логичны и проникнуты диалектикой. В примечаниях к повести (Г. Фридлендера, изд. 1982 г.) сказано: «В центре повести образ своеобразного «идеолога», мыслителя, носителя хотя и «странной», «парадоксальной», но в то же время теоретически стройной, законченной системы взглядов». Насчет «теоретической стройности» - это метафора, парадоксальная система взглядов человека из подполья вряд ли может быть причислена к теориям.
Достоевский в дискуссии о повести сделал очень сильное утверждение: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону». Это уже гипербола - интеллигенты-разночинцы, даже во всей их совокупности, были небольшой, можно сказать, маргинальной группой и никак не представляли «настоящего человека русского большинства». Да и вообще, попытка представить сущность «настоящего русского человека» (пресловутый национальный характер) - бесплодная затея. С изменениями сознания и бытия этот характер очень быстро меняется, не говоря уже о сложности и разнообразии всей совокупности русских (немцев, китайцев и пр.). Советские интеллигенты-«шестидесятники» еще в начале 70-х годов и помыслить не могли, что через 15 лет станут уничтожать СССР.
Но, отодвинув гиперболу, признаем, что Достоевский разглядел тот тип, который в определенных условиях будет оказывать огромное влияние на «русское большинство», что его система взглядов таит соблазн, против которого русская культура плохо защищена. И Достоевский сделал вполне строгий научный вывод, что «причина подполья» заключается в уничтожении веры в общие правила - в том, что позже (в 1893 г.) Дюркгейм назвал аномией (безнормностью, отходом от общих правил).
Повторю, что нельзя ожидать, чтобы Достоевский назвал причины этого сложного явления, которое в настоящий момент приобрело в России небывалые глубину и масштабы и может считаться главным препятствием для преодоления кризиса. Но историю болезни он изложил хорошо, причем выйдя далеко за рамки парадигмы Просвещения. Он дал постклассический анализ в методологии художественного знания, недаром Эйнштейн считал его своим учителем.
Что же мне показалось особенно ценным из того, что выбрал из текста Достоевского сценарист и режиссер? Я имею в виду не художественные приемы (хотя без них никакая идея не прошла бы, это не учебник). Я скажу о выводах из долгих рассуждений героя и развития ситуации. Эти выводы сказаны вскользь, без давления, но несут большой смысл. Это - на мой взгляд, преобразованный тем, что мы повидали за последние 25 лет. Думаю, раньше я бы этих выводов не заметил или принял за плод больного воображения автора.
Вот, коротко, о чем речь.
Тот «человек из подполья» говорит о себе так: «Я бедный, но благородный. Так бывает - бедный, но благородный». Это его самосознание, хотя он во всех своих монологах именно этим сочетанием своих качеств объясняет свою исключительную подлость и желание унизить других людей. Он страдает от своей бедности и обид до такой степени, что получает от этих обид наслаждание. Но обидеть его, такого благородного, кажется ему такой несправедливостью, что она требует отмщения - и он мстит всем, кто ему попадается на пути и не может от него уклониться.
Американский социолог Р. Мертон подробно описал аномию среднего класса в предвоенных США. Там эта болезнь протекала проще и мягче. Желание попасть в «благородное общество», то есть, в высший средний класс или буржуазию, породило в США массовую беловоротничковую преступность. Признаком «благородства» там служили деньги, и их добывали неприглядными (в основном преступными) средствами. Просто и понятно, без всякой «достоевщины». У нас же это сопровождалось психологическими извращениями.
О 60-х годах ХIХ века написал Достоевский. В 60-е годы ХХ века мы вошли еще наивными и безмятежными. Большинство жило в локальном пространстве (например, общаясь в школе, вузе или на предприятии) в примерно одинаковых послевоенных материальных условиях. Очень немногие думали, что они «бедные, но благородные», это казалось чудачеством, их даже любили и старались ненароком не обидеть. Но потом это, тогда странное, сословное чувство стало как будто заражать людей и приобретать агрессивный характер. Товарищи, от которых никогда бы раньше нельзя было этого ожидать, вдруг давали понять, что им «недоплачивают», что у них накопилась глубокая обида - выискивали по журналам сведения о зарплате в США работников их уровня, давали почитать. Это было неожиданно, потому что в научной лаборатории почти все ощущали себя муравьями, которые совместно делают общую работу, и это доставляло большое удовлетворение. Удавалось подработать - прекрасно, но обижаться? На кого?
Началась перестройка, и обиды «бедных, но благородных» заполнили эфир и прессу. Как, оказалось, жестоко страдали креативные личности в СССР. Как они поносили «люмпенов и поденщиков», которые обирали их с помощью «уравниловки». Более того, они прямо декларировали свое право отомстить «люмпенам и поденщикам», даже самым жестоким и подлым способом (например, посредством безработицы). Мы это наблюдали как странный феномен, но под этим была и философская база, «законченная система взглядов».
Второе сложное следствие из этой системы взглядов состоит в том, что «человек из подполья», по его собственному мнению, осознает и переживает «все тонкости всего прекрасного и высокого». То есть, он - человек не просто благородный, но и тонкий, культурный, духовный. И тут же он признается с удивлением, что «чем больше он сознавал о добре и о всем этом “прекрасном и высоком”, тем глубже он опускался в свою тину» - им овладевало желание сделать какую-то гадость людям.
И с этим нам пришлось сталкиваться, уже в 70-80-е годы. Бывало, именно духовные и высоконравственные люди, которые считались «совестью сообщества», вдруг совершали такие подлые поступки, что столбенеешь. И он тебе объясняет, что это пришлось сделать именно из нравственных побуждений, и поэтому не надо это никому разглашать. Это - в малых коллективах, а уж что говорить о телевидении конца 80-х годов. Немыслимые вещи творили молодые интеллектуалы, которые даже считались духовными авторитетами. Средний человек был к этому совершенно не готов.
В фильме эта особенность заострена, вся вторая половина ленты показывает эпизод, которому посвящена вторая часть повести. Герой, в нетрезвом виде впав в «переживание всего прекрасного и высокого», вцепился в попавшуюся ему жертву - проститутку Лизу. Он стал убеждать ее оставить порок, причем достиг такого уровня искренности и красноречия, что сломал все ее психологические защиты. Змей-соблазнитель, натренированный в провокациях. Она поверила, полюбила его, ей уже открылся путь к преображению - и тут он наговорил ей гадостей, высмеял ее доверчивость, оскорбил. Он радовался, видя, какую глубокую травму ей нанес. И ведь это его совершенство в провокации опиралось именно на способность к «переживанию всего прекрасного и высокого». Куда там американским белым воротничкам!
Наконец, еще представлено в фильме одно качество как необходимое условие для двух указанных выше «парадоксов» (можно сказать, психологических извращений). Именно указав на это качество, Достоевский сделал важный шаг вперед от парадигмы Просвещения - прямо предсказав наступление постмодерна. Речь идет о том, что герой повести ставит «свое собственное, вольное и свободное хотенье» выше всех других ценностей и выгод. «Самая выгодная выгода» для человека из подполья - сделать то, что ему хочется, пусть даже ценой саморазрушения, даже вплоть до гибели мира. Достоевский заявил, что постулаты Просвещения, утверждающие рациональность индивида, его неуклонное стремление к расчетной выгоде и, таким образом, прогрессу, неверны в принципе.
Этот бунт иррациональности, отметающей выгоду и расчет, это стремление разрушить существующие структуры и институты и ввергнуть людей в хаос Достоевский обнаружил в озлобленном человеке из подполья. Но в других местах он предупреждал, что это - общее качество человеческой натуры. Оно подавляется культурой, солидарностью человека общественного, переплавляется в творчество и т.д. Но в условиях больших кризисов, когда на общественную арену из подполья выходит целый контингент обиженных талантливых (пусть и в разрушительном творчестве) людей, их пафос может передаться другим, еще вчера рассудительным и ответственным людям. При современных информационных технологиях это может вызвать целенаправленное или спонтанное «заражение» массового сознания с лавинообразным размножением «свободных радикалов». И происходит национальная катастрофа, которую невозможно объяснить в рамках рациональности Просвещения.
Это мы и пережили. Фильм Камы Гинкаса с удивительным, на мой взгляд, художественным мастерством открыл и сделал доступным широкой публике важные и актуальные для нас смыслы предвидений Достоевского.
Я бы посоветовал своим товарищам посмотреть, не торопясь, этот фильм. А потом прочитать или перечитать «Записки из подполья». Мне лично фильм очень помог.
В сети есть несколько адресов, по которым можно посмотреть фильм. Вот один из них: www.kinohappy.ru/news/po_povodu...snega.../2012-06-16-2526
Сценарий написал Кама Гинкас по повести Достоевского «Записки из подполья» (1864 г.). Я постановок Гинкаса до этого не видел, телевизор почти не смотрю, и фильма бы не заметил. Но меня предупредил сын, он - художник этого фильма. Снимали они зимой, в самые морозы, в руинах поместья в Подмосковье, и все было странным. Работали по 14 часов, по колено в снегу, промокшие насквозь, главный актер (Девотченко) обморозил руку. Реальные руины - это не павильон.
Мне казалось вообще невозможным снять связный фильм по этому тексту Достоевского, перевести его на понятный язык и в художественные образы. Какие тут могут быть декорации и костюмы, как показать перескоки во времени, следуя потоку сознания «человека из подполья»? Сын искал всякую рухлядь, я привез ему пачки газет еще советских времен, которые зачем-то хранил на чердаке, а теперь уж стал жечь в печке. И в фильме увидел эти газеты - нормально! Даже какая-то красота во всем этом ужасе подполья обнаружилась. Думаю, Достоевскому бы понравилось - он не упрощал свои идеи.
Почему я назвал этот фильм «сообщением»? Фильм называется «По поводу мокрого снега», это название второй части повести, но сценарий сделан на основе обеих частей. Первая часть - «Подполье». Я студентом пытался прочесть повесть, не смог. Но из первой части кое-что врезалось в память, хотя в тогдашней жизни все это казалось каким-то бредом, психическими вывертами, которые в реальной жизни встречались, но очень редко. Точнее, были редкими в тех кругах, где вращались обычные («средние») люди. Потом такие странности стали попадаться чаще, а уже в перестройку «подполье» раскрыли, и оттуда повалил как будто другой народ. Было, впрочем, видно, что они соединились между собой в общность раньше - «на кухнях».
В своих ранних (романтических) антиперестроечных статьях я даже прибег к образам из «Подполья», выбрал то, что раньше запомнил, но опять же, читать всю повесть не стал, не до того было. А Кама Гинкас удивительным образом извлек у Достоевского целый букет идей, которые оживляют абстрактный образ «обитателя подполья», что сложился у меня в перестройке. Художественное знание ¬- великая сила. Неважно даже, с какой позиции Кама Гинкас описал это явление, в этот оживленный образ полезно сегодня вглядеться всем нам. Именно этот культурный тип «обитателя подполья» сломал хребет СССР, господствует сейчас в России - и ей сломает хребет, пользуясь нашим незнанием и непониманием, - если мы не преодолеем наше «неполное служебное соответствие».
Г. Павловский в 1991 г. опубликовал такие откровения о «его народе», интеллигенции: «Русская интеллигенция вся - инакомыслящая: инженеры, поэты, жиды. Её не обольстишь идеей национального (великорусского) государства... Она не вошла в новую историческую общность советских людей. И в сверхновую общность «республиканских великоруссов» едва ли поместится... Поколение-два, и мы развалим любое государство на этой земле, которое попытается вновь наступить сапогом на лицо человека.
Русский интеллигент является носителем суверенитета, который не ужился ни с одной из моделей российской государственности, разрушив их одну за другой... Великий немецкий философ Карл Ясперс прямо писал о праве меньшинства на гражданскую войну, когда власть вступает в нечестивый союз с другой частью народа - даже большинством его - пытаясь навязать самой конструкции государства неприемлемый либеральному меньшинству и направленный против него религиозный или политический образ» [Г. Павловский. Война так война. - «Век ХХ и мир». 1991, № 6.].
Конечно, Г. Павловский сильно преувеличивает, говоря за всю «русскую интеллигенцию». Но сказанное надо учитывать, т.к. та часть интеллигенции, о которой он говорит, оказалась очень влиятельной. Интересно, читал ли он перед тем, как написать свою статью, «Записки из подполья»?
Сам Достоевский в примечании так объяснил идею повести: «Такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество. Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров протекшего недавнего времени… В этом отрывке, озаглавленном «Подполье», это лицо рекомендует самого себя, свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде».
Не будем спорить с Достоевским, но, по-моему, причин появления такого типа «в нашей среде» ему открыть не удалось, но он подметил ряд корреляций, которые могут служить эмпирическими диагностическими признаками. Тем-то и интересным мне показался фильм, что он показал это явление вне времени, но явно в нашем пространстве. Стена в этом «подполье» обклеена и старыми газетами с портретом Сталина, и нынешними демократическими газетами, тут и сломанная газовая плита, и киноаппарат, а через пролом виден прекрасный зимний пейзаж. И странный язык Достоевского кажется вполне адекватным. Хотя, наверное, с непривычки не всякий зритель вытерпит, если сразу не заинтересуется. Теперь-то я после фильма вчитался, вжился и почти привык.
Дам короткую «объективку» героя (или «антигероя»), как его изображал и понимал сам Достоевский и как его воспринял я, еще не вникая в тему. Это разночинный интеллигент 60-х годов ХIХ века, чиновник (но не дворянин), по нынешним временам весьма и универсально образованный (в его монологах множество аллюзий, часто ироничных, на высказывания философов, ученых и писателей). Более того, его рассуждения логичны и проникнуты диалектикой. В примечаниях к повести (Г. Фридлендера, изд. 1982 г.) сказано: «В центре повести образ своеобразного «идеолога», мыслителя, носителя хотя и «странной», «парадоксальной», но в то же время теоретически стройной, законченной системы взглядов». Насчет «теоретической стройности» - это метафора, парадоксальная система взглядов человека из подполья вряд ли может быть причислена к теориям.
Достоевский в дискуссии о повести сделал очень сильное утверждение: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону». Это уже гипербола - интеллигенты-разночинцы, даже во всей их совокупности, были небольшой, можно сказать, маргинальной группой и никак не представляли «настоящего человека русского большинства». Да и вообще, попытка представить сущность «настоящего русского человека» (пресловутый национальный характер) - бесплодная затея. С изменениями сознания и бытия этот характер очень быстро меняется, не говоря уже о сложности и разнообразии всей совокупности русских (немцев, китайцев и пр.). Советские интеллигенты-«шестидесятники» еще в начале 70-х годов и помыслить не могли, что через 15 лет станут уничтожать СССР.
Но, отодвинув гиперболу, признаем, что Достоевский разглядел тот тип, который в определенных условиях будет оказывать огромное влияние на «русское большинство», что его система взглядов таит соблазн, против которого русская культура плохо защищена. И Достоевский сделал вполне строгий научный вывод, что «причина подполья» заключается в уничтожении веры в общие правила - в том, что позже (в 1893 г.) Дюркгейм назвал аномией (безнормностью, отходом от общих правил).
Повторю, что нельзя ожидать, чтобы Достоевский назвал причины этого сложного явления, которое в настоящий момент приобрело в России небывалые глубину и масштабы и может считаться главным препятствием для преодоления кризиса. Но историю болезни он изложил хорошо, причем выйдя далеко за рамки парадигмы Просвещения. Он дал постклассический анализ в методологии художественного знания, недаром Эйнштейн считал его своим учителем.
Что же мне показалось особенно ценным из того, что выбрал из текста Достоевского сценарист и режиссер? Я имею в виду не художественные приемы (хотя без них никакая идея не прошла бы, это не учебник). Я скажу о выводах из долгих рассуждений героя и развития ситуации. Эти выводы сказаны вскользь, без давления, но несут большой смысл. Это - на мой взгляд, преобразованный тем, что мы повидали за последние 25 лет. Думаю, раньше я бы этих выводов не заметил или принял за плод больного воображения автора.
Вот, коротко, о чем речь.
Тот «человек из подполья» говорит о себе так: «Я бедный, но благородный. Так бывает - бедный, но благородный». Это его самосознание, хотя он во всех своих монологах именно этим сочетанием своих качеств объясняет свою исключительную подлость и желание унизить других людей. Он страдает от своей бедности и обид до такой степени, что получает от этих обид наслаждание. Но обидеть его, такого благородного, кажется ему такой несправедливостью, что она требует отмщения - и он мстит всем, кто ему попадается на пути и не может от него уклониться.
Американский социолог Р. Мертон подробно описал аномию среднего класса в предвоенных США. Там эта болезнь протекала проще и мягче. Желание попасть в «благородное общество», то есть, в высший средний класс или буржуазию, породило в США массовую беловоротничковую преступность. Признаком «благородства» там служили деньги, и их добывали неприглядными (в основном преступными) средствами. Просто и понятно, без всякой «достоевщины». У нас же это сопровождалось психологическими извращениями.
О 60-х годах ХIХ века написал Достоевский. В 60-е годы ХХ века мы вошли еще наивными и безмятежными. Большинство жило в локальном пространстве (например, общаясь в школе, вузе или на предприятии) в примерно одинаковых послевоенных материальных условиях. Очень немногие думали, что они «бедные, но благородные», это казалось чудачеством, их даже любили и старались ненароком не обидеть. Но потом это, тогда странное, сословное чувство стало как будто заражать людей и приобретать агрессивный характер. Товарищи, от которых никогда бы раньше нельзя было этого ожидать, вдруг давали понять, что им «недоплачивают», что у них накопилась глубокая обида - выискивали по журналам сведения о зарплате в США работников их уровня, давали почитать. Это было неожиданно, потому что в научной лаборатории почти все ощущали себя муравьями, которые совместно делают общую работу, и это доставляло большое удовлетворение. Удавалось подработать - прекрасно, но обижаться? На кого?
Началась перестройка, и обиды «бедных, но благородных» заполнили эфир и прессу. Как, оказалось, жестоко страдали креативные личности в СССР. Как они поносили «люмпенов и поденщиков», которые обирали их с помощью «уравниловки». Более того, они прямо декларировали свое право отомстить «люмпенам и поденщикам», даже самым жестоким и подлым способом (например, посредством безработицы). Мы это наблюдали как странный феномен, но под этим была и философская база, «законченная система взглядов».
Второе сложное следствие из этой системы взглядов состоит в том, что «человек из подполья», по его собственному мнению, осознает и переживает «все тонкости всего прекрасного и высокого». То есть, он - человек не просто благородный, но и тонкий, культурный, духовный. И тут же он признается с удивлением, что «чем больше он сознавал о добре и о всем этом “прекрасном и высоком”, тем глубже он опускался в свою тину» - им овладевало желание сделать какую-то гадость людям.
И с этим нам пришлось сталкиваться, уже в 70-80-е годы. Бывало, именно духовные и высоконравственные люди, которые считались «совестью сообщества», вдруг совершали такие подлые поступки, что столбенеешь. И он тебе объясняет, что это пришлось сделать именно из нравственных побуждений, и поэтому не надо это никому разглашать. Это - в малых коллективах, а уж что говорить о телевидении конца 80-х годов. Немыслимые вещи творили молодые интеллектуалы, которые даже считались духовными авторитетами. Средний человек был к этому совершенно не готов.
В фильме эта особенность заострена, вся вторая половина ленты показывает эпизод, которому посвящена вторая часть повести. Герой, в нетрезвом виде впав в «переживание всего прекрасного и высокого», вцепился в попавшуюся ему жертву - проститутку Лизу. Он стал убеждать ее оставить порок, причем достиг такого уровня искренности и красноречия, что сломал все ее психологические защиты. Змей-соблазнитель, натренированный в провокациях. Она поверила, полюбила его, ей уже открылся путь к преображению - и тут он наговорил ей гадостей, высмеял ее доверчивость, оскорбил. Он радовался, видя, какую глубокую травму ей нанес. И ведь это его совершенство в провокации опиралось именно на способность к «переживанию всего прекрасного и высокого». Куда там американским белым воротничкам!
Наконец, еще представлено в фильме одно качество как необходимое условие для двух указанных выше «парадоксов» (можно сказать, психологических извращений). Именно указав на это качество, Достоевский сделал важный шаг вперед от парадигмы Просвещения - прямо предсказав наступление постмодерна. Речь идет о том, что герой повести ставит «свое собственное, вольное и свободное хотенье» выше всех других ценностей и выгод. «Самая выгодная выгода» для человека из подполья - сделать то, что ему хочется, пусть даже ценой саморазрушения, даже вплоть до гибели мира. Достоевский заявил, что постулаты Просвещения, утверждающие рациональность индивида, его неуклонное стремление к расчетной выгоде и, таким образом, прогрессу, неверны в принципе.
Этот бунт иррациональности, отметающей выгоду и расчет, это стремление разрушить существующие структуры и институты и ввергнуть людей в хаос Достоевский обнаружил в озлобленном человеке из подполья. Но в других местах он предупреждал, что это - общее качество человеческой натуры. Оно подавляется культурой, солидарностью человека общественного, переплавляется в творчество и т.д. Но в условиях больших кризисов, когда на общественную арену из подполья выходит целый контингент обиженных талантливых (пусть и в разрушительном творчестве) людей, их пафос может передаться другим, еще вчера рассудительным и ответственным людям. При современных информационных технологиях это может вызвать целенаправленное или спонтанное «заражение» массового сознания с лавинообразным размножением «свободных радикалов». И происходит национальная катастрофа, которую невозможно объяснить в рамках рациональности Просвещения.
Это мы и пережили. Фильм Камы Гинкаса с удивительным, на мой взгляд, художественным мастерством открыл и сделал доступным широкой публике важные и актуальные для нас смыслы предвидений Достоевского.
Я бы посоветовал своим товарищам посмотреть, не торопясь, этот фильм. А потом прочитать или перечитать «Записки из подполья». Мне лично фильм очень помог.
В сети есть несколько адресов, по которым можно посмотреть фильм. Вот один из них: www.kinohappy.ru/news/po_povodu...snega.../2012-06-16-2526