День жизни. Эдик на гастролях.
Девушки побаивались Эдика, в нем не было душевности и простоты. Они понимали, что для него пьеса была важнее героини.
Однажды в каком-то мрачном промышленном и задымленном городе, кажется в Кривом Роге, мы обнаружили в местном гастрономе советский растворимый кофе. Это была в те времена большая редкость, дефицит.
Эдик накупил себе полную сетчатую авоську, она свисала до земли, как трал в рыбную путину. Навстречу шли молодые криворожки. «Девушки, пойдемте к нам, - мрачно произнес Эдик из-под нахлобученной шляпы, шаркая суконными ботами. - Мы будем пить кофе смертной чашей!»
В выездном автобусе «Кубань», дрянном фанерном драндулете, в котором тогда возили артистов, Эдик обычно дремал, задрав ноги на сиденье впереди, или вел бесконечный разговор с рабочим сцены, Володей.
«Володенька, мальчик мой! - говорил Эдик с трагедийным пафосом, - запомни, заруби себе на носу, на концерт едем! Пойми ты это, родной, раз и навсегда...» Автобус проехал мимо покосившегося деревянного дома. «Вот мельница, - изрек Эдик. - Она уж развалилась...» В замерзшее окно заглянуло детское лицо, из-под шляпы Эдика раздалось: «Вот бегает дворовый мальчик...»
Вечером, в темноте, свет в домах и на улице заметен издалека. «Вдали показалось море огней, - неизменно говорил в таких случаях Эдик, - видимо, подъезжаем к большому городу, догадался мой приятель Кукин...» После чего тихо хихикал, говоря себе в шарф: «Представляете - догадался!..»
Приехали в клуб. Темно, холодно. Эдик молча расхаживал под тусклой лампочкой в колосниках. Появился дядька
из дирекции.
- Послушайте, - вдруг обратился к нему Эдик, - вы
не видели Володю?
- Какого Володю? - не понял дядька.
- Ну, такой, длинный, - пояснил Эдик, - обормот.
Как-то холодной ночью на вокзале, когда мы ждали поезд, в темноте, освещаемой дальним фонарем, так что пар изо рта становился летучим облачком, Эдик встал во фрунт, в позу фюрера, и громогласно произнес хриплым басом:
«Солдаты! Вы должны быть выносливы как лошадь, быстры как гончая и тверды как крупповская сталь!»
Анапа - город южный. На севере еще и таять не начало, а тут теплынь. Мы приехали ранним вечером, солнце только садилось. Эдику достался номер с балконом на море. Он тут же уселся, достал банджо и стал играть аккорды по испанскому ладу: там-дарам-пам-пам - пам-пам-дарам. И выкликал вдаль, в морскую лазурь: «Испания! - Дарам-пам- пам-пам-пам-дарам, - 1933-й год!»
«Beatles» я впервые услышал в Муроме. Это было, скорее всего, в феврале или марте 1964 года. Мы ждали автобус местной филармонии на выездной концерт, топтались среди высоких сугробов и черных покривившихся изб. Додик никогда не расставался со своей «Спидолой», все время крутил колесико настройки, пытаясь найти что-нибудь джазовое.
«Спидола», по-латышски значит «сияющая». Это был советский портативный приемник, выпускавшийся с 1960 г. до начала 1990-х гг. рижским заводом ВЭФ. Название происходит от имени героини эпоса «Лачплесис».
Из приемника ударила музыка, упругая как пружина, смелая как хулиганская выходка. Аккорды песни скручивали слух, привыкший к правильной гармонии из учебника, они двигались, как хотели, попирая правила, но это было завораживающе красиво.
У Додика тогда имелись две оценки, два прилагательных: «колоссально» и «лажа». Под оценку «лажа» попадало практически все, кроме того, что явно было «колоссально».
Так случилось с «Beatles».
Это было «колоссально».