В ГОРОДЕ КРАСНОЙ МАГИИ (12)
Ландо товарища Флоринского
Флоринский, служивший в Министерстве иностранных дел еще в царские времена, был в Москве знаменитостью: послы, дипломатические представители зарубежных государств, впервые приезжая в Москву, встречали в качестве первого официального лица высокого, изящного, хотя и чуть полноватого, розовато-белого человека, одетого в белое, с диковинной фуражкой из белой парусины с желтым кожаным козырьком, который припрыгивал на вокзальном перроне. Это был глава протокольного отдела Наркомата иностранных дел. […]
Дмитрий Флоринский (слева) с польским послом Станиславом Кентжинским. 1928 г.
Дмитрий Тимофеевич Флоринский (1889-1939) происходил из священнического рода. Родился в Киеве. Его отец Тимофей Дмитриевич (1854-1919), известный византолог и славист, член Киевского клуба русских националистов, как монархист и патриот, был зверски убит киевскими чекистами (могилу его на Лукьяновском кладбище уничтожили).
По окончании юридического факультета университета св. Владимiра (1911) и службы в армии, работал сначала в окружном суде Киева, а с 1913 г. на разных должностях Министерства иностранных дел, в т.ч. в качестве дипломата. В 1919 -1920 гг. находился в Армии Северной области генерала Е.К. Миллера, после эвакуации которой остался в России.
В конце 1920 г. Флоринский был приглашен Чичериным на работу НКИД. Был секретарем замнаркома Литвинова (1920-1922), а потом заведующим протокольным отделом (1922-1934). Создатель советского дипломатического протокола и этикета. В 1921 г., по рекомендации Чичерина, был принят в РКП (б); во время чистки 1928 г. исключен. Увольнением в 1934 г. Флоринского началась сталинская «чистка» НКИД. Вскоре его арестовали и приговорили к пяти годам заключения в Соловецком лагере. 20 февраля 1939 г. приговорен к расстрелу за шпионаж. Реабилитирован 20 октября 1992 г.
В Москве всем были известны привычки Флоринского, и все снисходительно над ними посмеивались. Это был образованный, остроумный, болтливый, мнительный, ехидный и злой человек.
О нем рассказывали престраннейшие истории, в его присутствии старались не распускать язык. Все считали его подлецом и именно подлостью объясняли всю неоднозначность его характера и подозрительность выполняемых им обязанностей. Флоринский тоже неожиданно исчезнет во время «большой чистки» 1936 года.
Но в то время, в 1929 году, он был в Москве в моде - не было стола, за которым играли в бридж и за которым сидел посол или супруга посла, чтобы его не украсило присутствие Флоринского. Я всегда спрашивал себя, действительно ли он подлец, подлый человек. В то время требовалась немалая смелость, чтобы в Стране Советов афишировать некоторые «привычки».
Д.Т. Флоринской (второй справа) в форме НКИД. 1920-е гг.
У революций всегда есть пуританская сторона. Красивые женщины, красивые мужчины, остроумные люди, особенно красивые мужчины, в революционное время постоянно подвергаются опасности, причем куда большей, чем некрасивые. Революции ненавидят физическую красоту, прикрываясь необходимостью защищать красоту нравственную. Можно быть красивым и добродетельным человеком, но не в революционное время. Физическая красота для фанатиков-якобинцев или коммунистов всегда является реакционной и контрреволюционной. […]
Когда Москву заполонили голодные шайки беспризорников, которые нападали на квартиры и на прохожих, совершали всякого рода кражи и убийства, сколачивали страшные детские банды, где царили, кокаин, сифилис, проституция, рассказывали, что Флоринский бродил ночами в поисках беспризорников, приводил к себе домой, кормил и оставлял у себя, превращая на несколько дней в своих фаворитов.
Его черный экипаж стал легендой. Единственный экипаж, который остался во всей России. Черное ландо из траченного жучками дерева, с рваными сиденьями, из которых лезли пакля и конский волос, выражало наивысшую элегантность декадента: ландо Флоринского было, как зеленая гвоздика Оскара Уайльда, как галстук и бородка Монтескью. […]
Германский посол Рудольф Надольный и зав.протокольной частью Наркоминдела Д.Т. Флоринский на Белорусском вокзале. 1933 г.
Ландо было и его будуаром, и старинным окном, из которого он глядел на новый мiр - то ли с любовью, то ли с сожалением. Он сидел в углу, выпрямив спину, опираясь о набалдашник трости, и букет цветов, который он сжимал в руках, по контрасту подчеркивал бело-розовый оттенок нарумяненного лица, которому подведенные глаза, удлиненные карандашом брови, накрашенные тушью ресницы придавали сходство с восковой маской. […]
Он был старым большевиком, одним из членов старой ленинской гвардии. Коммунистическая революция привлекла его нездоровым, декадентским началом, «игрой», присутствовавшей в тайной конспирации, подполье, опасной деятельности. Его марксизм нельзя было назвать дилетантским: он оказался на этой стороне по той же причине, по которой братья Гонкур оказались на противоположной. Не из снобизма, как можно было решить на первый взгляд, а из-за вкуса к драгоценному, редкому, выходящему за рамки нормы. Для него марксизм являлся своеобразным дополнением его извращенной природы. […]
Самим своим извращением Флоринский предвещал трагический закат революционного общества, испорченного наслаждением властью, неупорядоченным применением этой власти, столкновением непомерных амбиций, особой аморальностью элиты, хранящей верность недостижимой утопии.
Черновик шифротелеграммы Кагановича Сталину об аресте Флоринского.
Спустя некоторое время Флоринскому, этой трагической и гротескной маске советского старого режима, суждено было исчезнуть вместе с Радеками, Зиновьевыми, Каменевыми, Тухачевскими, со всей шайкой троцкистских декадентов, так называемых предателей.
Курцио Малапарте «Бал в Кремле». Пер. А. Ямпольской. М. АСТ. Редакция Елены Шубиной. 2019. С. 206-210, 219.