СРОКИ НАСТУПАЮТ (4)
Николай Рерих. «Явление срока» (Гора Ленина). Проект наддверной фрески. 1926 г. Нижегородский государственный художественный музей.
В обращенной на Восток гигантской голове мудреца, русского Махатмы (что в переводе на русский значит «Великая Душа») с портретными чертами Ленина художник изобразил того, кто должен был претворить в жизнь «величайшее учение в мiре - учение об Общине». «Настал срок восточным народам, - объяснял он свой замысел, - пробудиться от векового сна, сбросить цепи рабства». Эту картину Рерих преподнесёт в дар советскому правительству во время своего пребывания в Москве.
«…Что этот ужас перед новым монгольским завоеванием, - писал в биографии философа А.Ф. Лосев не покидал Вл. Соловьева до его последних дней, видно из его рассуждения 1900 года, где он прямо высказывает такой тезис: “Историческая драма сыграна и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно”. Таким образом, ожидание панмонголизма не покидало Вл. Соловьева в течение всего последнего десятилетия его жизни» (А.Ф. Лосев «Владимiр Соловьев и его время». М. 2000. С. 82).
Мысли философа совпадали с глубинными ощущениями в русском народе. Узнав о вводе русских войск (вместе с военными контингентами других европейских стран) в Пекин, ярославские крестьяне, по свидетельству известного литературоведа и священника отца Сергия Дурылина (1886-1954), говорили: «Мiр перевернется. Китай нерушимый нарушился» С.Н. Дурылин «В своем углу». М. 2006. С. 607).
Важно также понимать, что одновременно с «китайской проблемой» в последние годы жизни Владимiр Соловьев разрабатывал тему Апокалипсиса.
Вот как о сильных его эсхатологических переживаниях в это время вспоминал очевидец: «Для характеристики почившего мыслителя вопрос о конце мiра представляет особый интерес. Уже несколько лет тому назад он высказывал мне глубокое убеждение в том, что последние времена близки. […] Ему возражали, что Евангелие еще не принято всеми народами, а потому человечество, очевидно, не созрело для конца времен. Он отвечал, что условием этого последнего, согласно Писанию, будет не принятие, а лишь проповедание Евангелия всем народам,- а это, мол, уже почти завершено, так как нет неизведанных уголков земного шара, где бы не побывали миссионеры. […] Мысль о близости всеобщего конца с каждым годом все более охватывала почившего мыслителя, и высказывал он ее все более резко и нервно» (В.Л. Величко «Владимир Соловьев. Жизнь и творения». 2-е изд. СПб. 1904).
Наиболее значительной его работой в этой области были написанные в платоновской форме философского диалога «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемiрной истории», включая вошедшую в книжное издание «Повесть об антихристе».
«В октябре 1899 года, - представляет этот текст А.Ф. Лосев, - он заканчивает второй разговор из “Трех разговоров”, а в январе-феврале 1900 года печатает третий разговор. Ввиду того что М.М. Стасюлевич отказался печатать “Три разговора” в “Вестнике Европы”, Вл. Соловьеву пришлось поместить свое сочинение в менее солидном издании - “Книжках недели”. Отдельным изданием оно вышло в том же 1900 году…»
Это была последняя книга Владимiра Соловьева. О ней говорят как о «завещании» и даже как о «предсказании» философа.
Обложка первого отдельного издания кн.: В.С. Соловьев «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе и с приложениями». (СПб. Типография товарищества «Труд».1900. XXIV, 279 с.).
В предисловии, помеченном «Светлое Воскресение 1900 г.», среди прочего автор разъяснял свои мысли о грядущей «желтой опасности», а на ее фоне и о европейском единстве на христианской почве:
«Во всем том, что говорится у меня о панмонголизме и азиатском нашествии на Европу, также следует различать существенное от подробностей. Но и самый главный факт здесь не имеет, конечно, той безусловной достоверности, какая принадлежит будущему явлению и судьбе антихриста и его лжепророка. В истории монгольско-европейских отношений ничто не взято прямо из Св. Писания, хотя многое имеет здесь достаточно точек опоры. В общем эта история есть ряд основанных на фактических данных соображений вероятности. Лично я думаю, что эта вероятность близка к достоверности, и не одному мне так кажется, а и другим, более важным лицам… Для связности повествования пришлось придать этим соображениям о грядущей монгольской грозе разные подробности, за которые я, разумеется, не стою и которыми старался не злоупотреблять. Важно для меня было реальнее определить предстоящее страшное столкновение двух мiров - и тем самым наглядно пояснить настоятельную необходимость мира и искренней дружбы между европейскими нациями.
Если прекращение войны вообще я считаю невозможным раньше окончательной катастрофы, то в теснейшем сближении и мирном сотрудничестве всех христианских народов и государств я вижу не только возможный, но необходимый и нравственно обязательный путь спасения для христианского мiра от поглощения его низшими стихиями.
Чтобы не удлинять и не осложнять своего рассказа, я выпустил из текста разговоров другое предвидение, о котором скажу здесь два слова. Мне кажется, что успех пан-монголизма будет заранее облегчен тою упорною и изнурительною борьбою, которую некоторым европейским государствам придется выдержать против пробудившегося Ислама в Западной Азии, Северной и Средней Африке. Большую, чем обыкновенно думают, роль играет здесь тайная и неустанная деятельность религиозно-политического братства Сенусси, имеющего для движений современного мусульманства такое же руководящее значение, какое в движениях буддийского мiра принадлежит тибетскому братству Келанов в Хлассе [sic!] с его индийскими, китайскими и японскими разветвлениями. Я далек от безусловной вражды к буддизму и тем более к исламу, но отводить глаза от существующего и грядущего положения дел - слишком много охотников и без меня.
Историческим силам, царящим над массой человечества, еще предстоит столкнуться и перемешаться, прежде чем на этом раздирающем себя звере вырастет новая голова - всемiрно-объединяющая власть антихриста, который “будет говорить громкие и высокие слова” и набросит блестящий покров добра и правды на тайну крайнего беззакония в пору ее конечного проявления, чтобы - по слову Писания - даже и избранных, если возможно, соблазнить к великому отступлению. Показать заранее эту обманчивую личину, под которой скрывается злая бездна, было моим высшим замыслом, когда я писал эту книжку».
Размышления об этом нашли отражение и во «Втором разговоре»:
«Политик: Ясно в самом деле, что, добросовестно трудясь над культурным прогрессом варварских государств, в чем заинтересована и прочая Европа, мы стягиваем узы солидарности между нами и другими европейскими нациями, а укрепление этого европейского единства в свою очередь усиливает наше действие на варварские народы, отнимая у них самую мысль о возможности сопротивления. Вы думаете, если бы желтый человек знал, что за Россией стоит Европа, был бы нам в Азии какой-нибудь запрет? Ну а если бы он, наоборот, увидал, что Европа стоит не за Россией, а против России, то он, конечно, и о вооруженном нападении на нашу границу стал бы подумывать, и нам пришлось бы обороняться на два фронта на расстоянии десять тысяч верст. Я не верю в пугало монгольского нашествия, потому что не допускаю возможности европейской войны, а при ней, конечно, и монголов пришлось бы бояться. […]
Г[-н] Z: Но если и признать Европу за одно целое, то из этого, конечно, не следует, чтобы мы-то были европейцами. Вы знаете, существует у нас и довольно распространился в два последние десятилетия такой взгляд, что Европа, то есть совокупность германо-романских народов, есть действительно один солидарный в себе культурно-исторический тип, но что мы-то к нему не принадлежим, а составляем свой особый греко-славянский.
Политик: Слыхал я про эту варьяцию славянофильства и даже случалось разговаривать с приверженцами этого взгляда. И вот что я заметил, и это, по-моему, решает вопрос. Дело в том, что все эти господа, перорирующие против Европы и нашего европеизма, никак не могут удержаться на точке зрения нашей греко-славянской самобытности, а сейчас же с головой уходят в исповедание и проповедания какого-то китаизма, буддизма, тибетизма и всякой индийско-монгольской азиатчины. Их отчуждению от Европы прямо пропорционально их тяготение к Азии. Что же это такое? Допустим, что они правы насчет европеизма. Пусть, это - крайнее заблуждение. Но откуда же для них такое роковое впадение в противоположную-то крайность, в азиатизм-то этот самый? А? И куда же испарилась у них греко-славянская, православная середина? Нет, я вас спрашиваю, куда она испарилась? А? А ведь в ней-то, казалось бы, самая суть? А? То-то вот оно и есть! Гони природу в дверь, она влетит в окно. А природа-то здесь в том, что никакого самобытного греко-славянского культурно-исторического типа вовсе не существует, а была, есть и будет Россия как великая окраина Европы в сторону Азии. При таком своем окраинном положении отечество наше, естественно, гораздо более прочих европейских стран испытывает воздействие азиатского элемента, в чем и состоит вся наша мнимая самобытность».
Титульный лист первого отдельного издания «Трех разговоров» с дарственной надписью В.С. Соловьева: «Глубокоуважаемой Софии Петровне Остафьевой от автора».
К сожалении, выпуская «Три разговора» отдельной книгой Владимiр Сергеевич, по совету друзей, исключил из нее, как чересчур личный, фрагмент, оказавшийся пророческим. «Разнообразные недостатки, - говорилось в нем, - и в этом исправленном изложении достаточно мне чувствительны, но ощутителен и не так уже далекий образ бледной смерти, тихо советующий не откладывать печатания этой книжки на неопределенные и необезпеченные сроки. Если мне будет дано время для новых трудов, то и для усовершенствования прежних. А нет - указание на предстоящий исторический исход нравственной борьбы сделано мною в достаточно ясных, хотя и кратких чертах, и я выпускаю теперь этот малый труд с благодарным чувством исполненного нравственного долга».
Вошедшая в книжку «Три разговора» «Повесть об Антихристе», работать над которой В.С. Соловьев начал весной 1896 г., полагают исследователи, родилась под влиянием ожесточенной полемики в связи с публикацией его статьи «Смысл войны». Большая часть критиков совершенно безосновательно воспринимала ее как апологию войны. Не была понята впоследствии и «Повесть об Антихристе». Публичное чтение ее автором Великим Постом 1900 года вызвало насмешки петербургской публики.
Исключения составляли лишь немногие свидетельства очевидцев. Одно из них зафиксировал в дневниковой записи за 1926 г. С.Н. Дурылин: «Вдруг, в то самое время, когда Соловьев достиг того места, где изображается появление Антихриста, и в зале была полная тишина, громыхнул грохот падающего стула; кто-то упал и затем, оконфуженный, бросился вон из зала. Этот “кто-то” был Василий Васильевич [Розанов]: стул буквально рассыпался под ним» (С.Н. Дурылин «В своем углу». М. 2006. С. 205).
Другое оставил в своих воспоминаниях Андрей Белый: «Помню наступила весна 1900 года. Соловьев как-то особенно был измучен несоответствием между всей своей литературно-философской деятельностью и своим сокровенным желанием ходить перед людьми с большой египетской свечой. Он говорил брату, что миссия его заключается не в том, чтобы писать философские книги; что все им написанное - только пролог к его дальнейшей деятельности. Незадолго перед тем он прочел свою лекцию о конце всемiрной истории. […] Потом он читал свою “Повесть об антихристе”. При слове “Иоанн поднялся, как белая свеча”, - он тоже приподнялся, как бы вытянулся в кресле. Кажется, в окнах мерцали зарницы. Лицо Соловьева трепетало в зарницах вдохновения».
Впоследствии Владимiр Сергеевич включил статью «Смысл войны» в книгу «Оправдание добра» в качестве 18-й главы. Вот фрагмент из нее, касающийся нашей темы (Гл. 18, IV, VII):
«Неразумно было бы, однако, думать и поступать так, как будто бы этот близкий конец уже наступил. Хотя общее экономическое чувствилище и соединяет ныне все части земного населения ощутительною для них самих связью, однако эта связь далеко не везде одинаково крепка и не все эти части равномерно чувствительны. Есть еще народы, которые в случае всемирной войны рискуют немногим, а есть и такие, которые готовы рисковать даже очень многим. Введение монгольской расы в круг материальной европейской культуры есть факт с обоюдным значением. Эта раса, которой главный представитель, китайский народ, исчисляется по крайней мере в 200 миллионов душ, при величайшей племенной гордости отличается и крайним презрением к жизни, не только чужой, но и своей. Более нежели вероятно, что неизбежное отныне усвоение западной культурной техники всею желтою расой будет для нее только средством, чтобы в решительной борьбе доказать превосходство своих духовных начал над европейскими. Эта предстоящая вооруженная борьба между Европою и монгольскою Азией будет, конечно, последнею, но тем более ужасною, действительно всемирною войною, и не безразлично для судеб человечества, какая сторона останется в ней победительницею. […]
Что касается до будущей решительной борьбы между Европой и Азией, то при всей ее большой вероятности она не представляет для нас безусловной, извне тяготеющей необходимости. Дело еще в наших руках. Первое условие для возможного, хотя и маловероятного, мирного включения монгольской расы в круг христианской образованности состоит в том, чтобы сами христианские народы были более христианскими, чтобы во всех отношениях своей собирательной жизни они руководились в большей степени нравственными началами, нежели постыдным своекорыстием и злою враждою, экономическою, национальною и исповедною.
Еще недавно на всемiрном конгрессе религий в Чикаго [в 1893 г.] некоторые азиаты - буддисты и брамины - обращались к европейцам с такими словами, выражающими ходячее мнение Востока: “Вы посылаете к нам миссионеров проповедывать вашу религию. Мы не отрицаем достоинства вашей религии, но, познакомившись с вами за последние два века, мы видим, что вся ваша жизнь идет наперекор требованиям вашей веры и что вами двигает не дух правды и любви, завещанный вам вашим Богом, а дух корысти и насилия, свойственный всем дурным людям. Значит, одно из двух: или ваша религия, при своем внутреннем превосходстве, не может быть практически осуществленной и, следовательно, не годится даже для вас, ее исповедующих; или же вы так дурны, что не хотите исполнять то, что можете и должны. И в том, и в другом случае вы не имеете перед нами никакого преимущества и должны оставить нас в покое” [Cлова из выступлений на конгрессе Вивекананды, индийского мыслителя и общественного деятеля. - С.Ф.]. Убедительно возразить на это можно не словами, а только делами.
Против Европы, внутренно объединенной и действительно христианской, Азия не имела бы ни оправдания борьбы, ни условий победы».
Иными словами, выбор, по мнению автора, тогда еще был:
EX ORIENTE LUX
«С Востока свет, с Востока силы!»
И, к вседержительству готов,
Ирана царь под Фермопилы
Нагнал стада своих рабов.
Но не напрасно Прометея
Небесный дар Элладе дан.
Толпы рабов бегут, бледнея,
Пред горстью доблестных граждан.
И кто ж до Инда и до Ганга
Стезею славною прошел?
То македонская фаланга,
То Рима царственный орел.
И силой разума и права -
Всечеловеческих начал -
Воздвиглась Запада держава,
И мiру Рим единство дал.
Чего ж еще недоставало?
Зачем весь мiр опять в крови? -
Душа вселенной тосковала
О духе веры и любви!
И слово вещее не ложно,
И свет с Востока засиял,
И то, что было невозможно,
Он возвестил и обещал.
И, разливаяся широко,
Исполнен знамений и сил,
Тот свет, исшедший из Востока,
С Востоком Запад примирил.
О, Русь! в предвиденье высоком
Ты мыслью гордой занята;
Каким же хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?
1890 г.
Постепенно, однако, настроение В.С. Соловьева стало меняться…
Одному из конфидентов последних лет (В.Л. Величко) он писал (3.6.1897):
«Есть безтолковица,
Сон уж не тот,
Что-то готовится,
Кто-то идет.
Ты догадываешься, что под “кто-то” я подразумеваю самого антихриста. Наступающий конец мiра веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым дуновением, - как путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидеть море».
Василий Львович Величко (1860-1903) - русский поэт, публицист и общественно-политический деятель , монархист, участник черносотенного движения. С Владимiром Соловьевым познакомился зимой 1890-1891 гг., подружившись с ним.
«Еще лет восемь тому назад, - вспоминал тот же В.Л. Величко - он говорил о предстоящем пришествии антихриста - сперва коллективного, а затем воплощенного в отдельном лице - с тем чисто научным спокойствием, с каким геолог говорил бы о смене формаций или метеоролог о неизбежных климатических переменах. Он об этом не только говорил, но и писал, причем сперва у него проскальзывали указания на факты, которых он открыто не называл еще антихристовыми; затем он употреблял это слово как нарицательное для группы характерных явлений и наконец написал в известных “Трех разговорах” прямо уже “Повесть об антихристе”. Любопытно, что он однажды, прочитав приятелю в рукописи эту повесть, спросил его внезапно:
- А как Вы думаете, что будет мне за это?
- От кого?
- Да от заинтересованного лица! От самого!
- Ну, это еще не так скоро.
- Скорее, чем Вы думаете!
Приятель Соловьева, В.П. Протейкинский, рассказавший мне это, и сам тоже немного мистик,- подобно всем верующим людям,- добавил потом не без волнения:
- А заметьте, однако: через несколько месяцев после этого вопроса нашего Владимира Сергеевича не стало! Точно кто вышиб этого крестоносца из седла!..»
В.С. Соловьев. Колоризованный фотопортрет работы мастера Даниила Михайловича Ассикритова.
«Истинно трагическое впечатление, - пишет в воспоминаниях В.Л. Величко, - производят последние портреты работы московского фотографа Асикритова. Человеку, знавшему Владимiра Сергеевича, прямо тяжело глядеть на них: столько отразилось там безысходной скорби, столько сомнения в людях и даже в самом себе! Это именно изображение искреннего автора “Повести об антихристе”, дошедшего до этой повести тернистым путем. Он словно говорит: “Скоро конец! И я это чувствую, потому что я ничего не пожалел для торжества своего главного дела, религиозной проповеди,- но по всему видно, что я пришел поздно! Не быть весне обновления! Надвигается зима!”».
«Приблизительно за месяц до смерти, - читаем далее в мемуарах Василия Львовича, - во второй половине июня 1900 года, сидя вечером у меня, он вдруг отвел меня в сторону и высказал, что в последнее время он охвачен особенно напряженным религиозным настроением; что ему хотелось бы при этом помолиться не в одиночестве, а присутствовать с другими людьми на богослужении. Я ему ответил, конечно, что надо радоваться этому приливу высокого чувства - и пойти в церковь. Ответ его мне показался странным в ту минуту:
- Боюсь, что я вынес бы из здешней церкви некоторую нежелательную неудовлетворенность. Мне было бы даже странно видеть беспрепятственный, торжественный чин богослужения. Я чую близость времен, когда христиане будут опять собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, - быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешкой, подделками - да мало ли еще чем! Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу!
Голос у него дрожал, в глазах была видна глубокая скорбь, исхудалое лицо и руки в черных перчатках (он тогда не совсем еще вылечился от нервной экземы) - все это производило тяжкое впечатление. Я тогда приписал болезни его последние слова. Потом я вспомнил, что слышал их далеко не в первый раз, и слышал в такие минуты, когда не могло быть речи ни о малейшем нездоровье, ни о каком бы то ни было нервном подъеме».