СРОКИ НАСТУПАЮТ (3)
Николай Рерих. «Явление срока» (Гора Ленина). Проект наддверной фрески. 1926 г. Нижегородский государственный художественный музей.
В обращенной на Восток гигантской голове мудреца, русского Махатмы (что в переводе на русский значит «Великая Душа») с портретными чертами Ленина художник изобразил того, кто должен был претворить в жизнь «величайшее учение в мiре - учение об Общине». «Настал срок восточным народам, - объяснял он свой замысел, - пробудиться от векового сна, сбросить цепи рабства». Эту картину Рерих преподнесёт в дар советскому правительству во время своего пребывания в Москве.
Описанные нами ранее события 1897-1900 годов сильно повлияли, как мы уже отмечали, на Владимiра Соловьева.
Его племянник Сергей Михайлович Соловьев (1885-1942), сам талантливый поэт, в биографии дяди, написанной им в 1923 г., отмечал, что «перед самой смертью Соловьев хотел уверовать в Вильгельма II, как теократического Государя и “наследника меченосной рати”».
«Он всей душой разделял идею Вильгельма II о необходимости сохранять солидарность христианской Европы ввиду неизбежности вооруженного столкновения с монгольской расой».
«"Замыслы смелые" крепли в сердце. Пусть русская теократия лежит в развалинах, там, в Германии, воскрес Зигфрид и наследник меченосной рати».
«…Первое пророчество Соловьева, казалось, сбывается с неожиданной быстротой. В Пекине был убит германский посол, Вильгельм загремел доспехами, отправлялась карательная экспедиция в Китай из союзных европейских войск. Соловьев пришел в восторг от речи Германского Императора, снова заговорило старое гибеллинство. 24 июня написано им стихотворение "Дракон" (Зигфриду)» (С.М. Соловьев «Жизнь и творческая эволюция Владимiра Соловьева». Брюссель. 1977).
Стихотворение названное В.С. Соловьевым «политическим впечатлением», было послано им в письме редактору-издателю петербургского журнала «Вестник Европы» Михаилу Матвеевичу Стасюлевичу (1826-1911):
ДРАКОН
(Зигфриду)
Из-за кругов небес незримых
Дракон явил свое чело, -
И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло.
Ужель не смолкнут ликованья
И миру вечному хвала,
Безпечный смех и восклицанья:
«Жизнь хороша, и нет в ней зла!»
Наследник меченосной рати!
Ты верен знамени креста,
Христов огонь в твоем булате,
И речь грозящая свята.
Полно любовью Божье лоно,
Оно зовет нас всех равно…
Но перед пастию дракона
Ты понял: крест и меч - одно.
24 июня 1900
«Зигфрид». Немецкая почтовая марка из серии «Оперы Вагнера». 1933 г.
По какой-то причине, видимо, не надеясь на то, что его стихотворение пройдет, В.С. Соловьев писал редактору: «Я не обижусь, если Вы найдете мое стихотворение неудобопечатаемым, так как и сам сомневаюсь на этот счет. Но, пожалуйста, известите Л.З. […], чтобы в случае Вашего одобрения оно могло попасть в Август».
Предчувствия не обманули Владимiра Сергеевича. Даже один из его друзей последних лет В.Л. Величко, человек, как мы уже отмечали, крайне правых убеждений, писал о том, что «его самые последние произведения», носили, по его мнению, «отпечаток болезненности»: в них «он приветствует “германского Зигфрида”, проповедует крестовый поход против желтой расы и говорит, что “крест и меч - одно”».
Упомянутый в письме к М.М. Стасюлевичу «Л.З.» - Леонид Зиновьевич Слонимский (1850-1918) - политический обозреватель «Вестника Европы».
В сохранившемся к нему письме от 10 июля 1900 г. В.С. Соловьев писал, держа в уме августовский номер: «Дорогой Людвиг Зиновьевич! Я по зрелом обсуждении решил не торопиться с заявлением по китайским делам, которое, как ты справедливо заметил, должно быть связано с рассуждениями».
Вскоре было написано и это помянутое «рассуждение».
«5-го июля, - вспоминал вскоре после кончины Владимiра Сергеевича Л.З. Слонимский, - был он в последний раз в редакции “Вестника Европы” в обычные часы “присутствия” (по его всегдашнему выражению). Ничто не предвещало скорого конца: он имел такой же вид, как всегда, - бодрый и светлый духом, хотя и утомленный и слабый телом. Он [...] прочитал нам заметку о китайских делах, которую думал поместить в одной газете, и после краткого разговора решил дополнить и развить заключительную часть этой записки, чтобы напечатать ее в “Вестнике Европы”. Написанное им ранее стихотворение “Дракон”, посвященное “Зигфриду” (т.е. Императору Вильгельму II), он нашел уже несвоевременным, ввиду некоторых изменившихся обстоятельств» (Л.З. Слонимский «Владимiр Сергеевич Соловьев» // «Вестник Европы». 1900. Сентябрь. С. 421).
Статья «По поводу последних событий», написанная В.С. Соловьевым в жанре письма в редакцию за месяц до кончины, по свидетельству князя С.Н. Трубецкого, была предметом предсмертных бесед ее автора: «Это - крик моего сердца. Мое отношение такое, что все кончено, та магистраль всеобщей истории, которая делилась на древнюю, среднюю и новую, пришла к концу... Профессора всеобщей истории упраздняются... их предмет теряет свое жизненное значение для настоящего, о войне алой и белой роз больше говорить нельзя будет. Кончено все!..» (Князь С.Н. Трубецкой. Собр. соч. Т. 1. М. 1907. С. 346).
Ее значимость вкупе с малым ее объемом позволяет нам опубликовать этот текст полностью, чтобы иметь возможность еще раз осмыслить то, о чем напряженно размышлял философ накануне ухода в мiр иной.
В.С. Соловьев (сидит второй справа) в редакции журнала «Вестник Европы». Слева от него - главный редактор М.М. Стасюлевич. Стоит в центре Л.З. Слонимский. 1880-е годы.
ПО ПОВОДУ ПОСЛЕДНИХ СОБЫТИЙ
Письмо в редакцию
В недавно вышедшем (май-июньском) № журнала «Вопросы философии и психологии», в рецензии кн. С.Н. Трубецкого на мои «Три разговора» я считаю нужным поправить одну хронологическую ошибку. Уважаемый рецензент, как строгий ученый, конечно, дорожит фактическою точностью своих указаний и потому, надеюсь, должным образом отнесется к моей маленькой поправке.
На стр. 363 читаем: «В.С. согласится, что эсхатология отца Пансофия, при всей своей фантастичности, отлична от эсхатологии первого века. Почтенный монах знает кое-что о Ницше, о Толстом, о государственном социализме, о франмасонах и даже о последних событиях в Китае». В общем это замечание мне не совсем понятно. Ведь вымышленный автор моей «повести об антихристе», монах Пансофий, представлен мною как наш современник, и следовательно, его «эсхатология», при всей своей фантастичности, как выражается кн. Трубецкой, или при всей своей верности положительным христианским началам, как сказал бы я, никак не может во всех своих внешних фактических частностях совпадать с эсхатологией первого века. Каким образом, на каком основании, да и по какому поводу стал бы я представлять современного образованного монаха, кончившего курс в духовной академии, ничего не знающим о Ницше, Толстом, государственном социализме и франмасонах? Но если автору моей повести невозможно было не знать об этих предметах, то о «последних событиях в Китае» он, напротив, решительно ничего не мог знать. Ведь это было бы такое же точно знание, какое один ревностный градоправитель предполагал в подчиненной ему полиции, требуя, чтобы она извещала его обо всяком пожаре за полчаса до того, как покажется огонь.
Говоря о последних событиях в Китае, кн. Трубецкой, очевидно, разумел то вооруженное движение китайской нации против европейцев, которое стало проявляться в половине мая настоящего года и приняло грозные размеры с начала июня (5 июня- убийство германского посланника). А то указание на предстоящую грозу из Китая, что находится в «краткой повести об антихристе», было мною публично прочитано в зале петербургской Думы 26 февраля этого года и на другой же день сполна появилось в печати, именно в февральской книжке «Недели» [1]. Знать в феврале о майских и июньских событиях в Китае можно было бы только путем ясновидения; но если бы я обладал этим даром, то мое изложение будущей истории было бы, я думаю, более точным и подробным.
[1] В отдельном издании «Трех разговоров», вышедшем в мае, «краткая повесть об Антихристе» с указанием на панмонголизм и китайское движение напечатана без существенных изменений сравнительно с февральской книжкой «Недели».
Никакого знания, ни естественного, ни сверхъестественного, о последних событиях в Китае я, конечно, не имел, пока вместе со всеми не прочел о них в газетах. Но предвидение и предчувствие этих событий и всего, чем они грозят далее, действительно у меня было и высказывалось мною еще гораздо раньше нынешнего февраля, например, в появившейся десять лет тому назад статье: «Китай и Европа» («Русское обозрение» 1890 г.). Особенно сильное предчувствие наступающей монгольской грозы испытано мною осенью 1894 г. (если не обманывает память, 1-го октября) на финляндском озере Сайме. Вызванное этим стихотворение «Панмонголизм» было записано мною некоторым друзьям, а первые четыре стиха его послужили эпиграфом к повести об антихристе:
Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины Божией полно.
В этом ожидании исторической катастрофы на Дальнем Востоке я не был, конечно, одинок. Такой взгляд разделяется в последнее время разными лицами, как и указано в предисловии к «Трем разговорам» [2]. И если многие говорили о приближении грозы, то за мною остается лишь печальное преимущество последнего и кричащего указания на грозу уже совсем приблизившуюся, готовую разразиться и однако же не замечаемую огромным большинством [3].
[2] Я слышал, что в одной русской газете указывалось по этому поводу мнение известного географа Реклю. Если это указание верно- мне не приходилось читать Реклю,- то я рад, что истина имеет еще одного и такого серьезного свидетеля.
[3] Эта невнимательность к самому важному вызывает во мне одно воспоминание из давнего времени. В конце 70-х и начале 80-х годов я нередко виделся с покойным Катковым, у которого в «Русском вестнике» печаталась моя докторская диссертация. В марте 1881 г. мне случилось передать ему один достоверный случай из петербургской жизни, которым он и воспользовался по-своему в одной передовой статье, где между прочим говорилось: «Мы слышали, что на другой день после страшной катастрофы 1 марта Петр Иванович Бобчинский переговорил о ней с Петром Ивановичем Добчинским, и они сообща порешили не придавать особенного значения этому происшествию». Подобным же образом нынешние гоголевские герои хотели бы отнестись к китайскому «происшествию». Однако, господа! Настоящий-то ревизор уж, кажется, приехал, и я вижу на вашем пороге жандарма, который сейчас пригласит вас пожаловать.
Да и теперь, когда все заметили, многие ли по первым ударам оценили весь объем и всю силу уже наступившей, уже разразившейся беды? После нескольких дней напряженного испуга опять все по-старому.
Кто, в самом деле, уразумел, что старого нет больше и не помянется, что прежняя история взаправду кончилась, хотя и продолжается в силу косности какая-то игра марионеток на исторической сцене? Кто понял, что наступившая ныне историческая эпоха настолько же,- нет, гораздо больше удаляется от всех наших вчерашних исторических забот и вопросов, как время великой революции и Наполеоновских войн было по существу интересов далеко от эпохи войн, за испанское наследство, или как у нас в России Петровский и Екатерининский век неизмеримо перерос дни московских великих князей. Что сцена всеобщей истории страшно выросла за последнее время и теперь совпала с целым земным шаром- это очевидный факт. Что этому соответствует возрастающая жизненная важность происходящих на этой сцене событий и решаемых вопросов- это хотя не всеми одинаково ясно сознается, но вообще также не подвергается сомнению. Но к чему идет человечество, какой конец этого исторического развития, охватившего ныне все наличные силы нашего земного населения? Ходячие теории прогресса- в смысле возрастания всеобщего благополучия при условиях теперешней земной жизни- кн. С.Н. Трубецкой справедливо называет пошлостью. Со стороны идеала это есть пошлость или надоедливая сказка про белого бычка; а со стороны предполагаемых исторических факторов- это безсмыслица, прямая невозможность. Говорите усталому, разочарованному и разбитому параличом старику, что ему еще предстоит безконечный процесс его теперешней жизни и земного благополучия… «Уж какое тут, батюшка, благополучие, какая жизнь! Лишь бы прочее время живота непостыдно да без лишних страданий дотянуть до близкого конца».
Что современное человечество есть больной старик и что всемiрная история внутренно кончилась- это была любимая мысль моего отца [Сергея Михайловича Соловьева (1820-1879), известного русского историка, профессора Императорского Московского университета. - С.Ф.], и когда я, по молодости лет, ее оспаривал, говоря о новых исторических силах, которые могут еще выступить на всемiрную сцену, то отец обыкновенно с жаром подхватывал: «Да в этом-то и дело, говорят тебе: когда умирал древний мiр, было кому его сменить, было кому продолжать делать историю: германцы, славяне, а теперь где ты новые народы отыщешь? Те, островитяне, что ли, которые Кука съели? Так они, должно быть, уже давно от водки и дурной болезни вымерли, как и краснокожие американцы. Или негры нас обновят? Так их хотя от легального рабства можно было освободить, но переменить их тупые головы так же невозможно, как отмыть их черноту». А когда я, с увлечением читавший тогда Лассаля, стал говорить, что человечество может обновиться лучшим экономическим строем, что вместо новых народов могут выступить новые общественные классы, четвертое сословие и т.д., то мой отец возражал с особым движением носа, как бы ощутив какое-то крайнее зловоние. Слова его по этому предмету стерлись в моей памяти, но, очевидно, они соответствовали этому жесту, который вижу как сейчас. Какое яркое подтверждение своему продуманному и проверенному взгляду нашел бы покойный историк теперь, когда вместо воображаемых новых, молодых народов нежданно занял историческую сцену сам дедушка Кронос в лице ветхого деньми китайца, и конец истории сошелся с ее началом!
Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно.
7 июля 1900
В.С. Соловьев. 1900 г.
Статья была последним прижизненным текстом В.С. Соловьева. Она была опубликована посмертно в сентябрьской книжке «Вестника Европы» (с. 302-306). В том же номере напечатали стихотворение «Дракон» (с. 316), некролог (с. 401-411) и воспоминания князя Н.С. Трубецкого о последних днях философа (с. 412-420). Большая часть традиционного «Иностранного обозрения» была о событиях в Китае (с. 346-358), чему были посвящены и эти последние произведения мыслителя, опубликованные в журнале.