ИОН ДРУЦЭ: «ОДИНОЧЕСТВО ДУХА» (21)
Ион Пантелеевич Друцэ (3.9.1928-28.9.2023).
ОСКОЛКИ ПАМЯТНОГО
«…Есть на свете инстанции, которым вы принадлежите даже больше, чем себе. […] Не думайте, что я превышаю полномочия, у моих полномочий пределов нет».
Дмитрий Шатилов «Двести тридцать два» (2023).
Некоторые в Молдавии, да и не только там, рассуждали примерно так: раз у Друцэ в Москве выходят книги, а в столичных театрах ставят его пьесы, дела у него идут неплохо. Писатель и сам этого не отрицал, полагая, что не стоит радовать своих врагов. Однако на деле складывалось у него всё не так просто.
Взять хотя бы Театр Советской Армии, о котором сам Друцэ высказался однажды так: «С театром Советской армии, поставившим мою первую пьесу, у меня сохранились самые добрые отношения». Но одно дело актеры, творческий коллектив, а другое - начальство.
Большим плюсом, конечно, было то, что там в 1978-1989 гг. работал режиссером его друг и единомышленник - Ион Унгуряну. Ион Пантелеевич ему доверял. При всех неизбежных творческих разногласиях они друг друга понимали.
У пьесы, известной ныне как «Обретение» (под таким названием она была напечатана и шла в театре), было, как сказал мне как-то сам Друцэ, и иное имя: «Обретение истины». Говорят даже, что еще одним вариантом было «Обретение Бога», что, конечно, еще точнее передает ее смысл.
Премьера «Обретения», согласно пометкам в моей записной книжке, шла 11, 17 и 31 мая 1984 г.
Мы с супругой были на спектакле 31 мая.
При этом следует учитывать специфику театра, которая давала о себе знать на каждом шагу. Там был не директор, а «начальник театра», вместо бухгалтерии - «финчасть» и т.д.
«Даже цензура у него была своя, отдельная, - писал знавший дело изнутри очевидец, - ею занимались тупые генералы из Главпура (ГлавПУ, главного политического управления Минобороны). Они могли придраться к ерунде, но пропустить недопустимую крамолу.
В мое время главным режиссером ЦАТСА был Юрий Иванович Еремин, безусловно, одаренный постановщик, хотя и чрезмерно склонный к внешним эффектам, но не только и не всегда, о чем я могу судить, так как не раз присутствовал на его репетициях.
Кроме Еремина, в театре работали два очередных режиссера, увы, оба уже покойные.
Александр Бурдонский, внук Сталина, что очень нравилось тогдашнему начальнику театра Виктору Якимову, но это было, пожалуй, основное “достоинство” Бурдонского. В режиссуре он был скучноватым эстетом, профессиональным, но безцветным, лишенным изюминки.
Второй - Ион Унгуряну, изгнанный из советской Молдавии, потом, после 1991 года вернувшийся туда министром культуры, депутатом парламента и вообще политическим деятелем. […]
Беда театра была в том, что туда очень плохо ходил зритель. Не только огромный зал Большой сцены, но и компактный зал сцены Малой никогда не заполнялся. Хотя спектакли там бывали не хуже, чем во многих других московских театрах, привыкших к аншлагам.
При мне зал заполнился всего один раз - на последнем спектакле запрещенного “Обретения”…»: https://nicolaitroitsky.livejournal.com/4996692.html
Ион Унгуряну.
Военная струя давала о себе знать в театре и на сцене, подчиняя, а, порой, и искажая авторский замысел.
Вот цитата из другого по́ста автора только что приводившегося свидетельства с весьма подходящим, как мне кажется, названием «Когда святые маршируют»:
«В спектакле “Святая святых” режиссера Иона Унгуряну по пьесе Иона Друцэ я участвовал. В немногочисленной массовке - был одним из шести или восьми […] музыкантов, которые выходили на сцену под марш “Прощание славянки”, потом я брал в руки огромный духовой музыкальный инструмент (тубу или геликон? не разбираюсь в них) и делал вид, будто выдуваю звуки. Как и мои партнеры. Мы типа изображали военный духовой оркестр. […]
“Святая святых” в ЦАТСА сильно опрощена в сравнении с пьесой. Уже в шинельной расцветке падуг, кулис и задника чувствуется некий военно-армейский дух […]
Спектакль военизирован сильно, его пронизывает мелодия тупого марша, под который маршируют некие абстрактные солдаты, сопровождающие действие, и готовы замаршировать Кэлин и Груя, а то и Мария.
Это придает всему фальшивую бодряческую нотку и сильно ослабляет личную трагедию Кэлина, которая прорывается лишь благодаря мощному дару Н. Пастухова. Его Кэлин - во многом старый солдат, но, отдав дань этой назойливой режиссерской краске, Пастухов идет дальше, в философски-религиозные поиски самого Друцэ, прочь от тупой армейщины, навязанной этому автору»: https://nicolaitroitsky.livejournal.com/8460583.html
Одним из тех, от кого зависела деятельность театра, в том числе и репертуар, был генерал Евгений Иванович Востоков (1913-2002) - начальник отдела культуры Главного Политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота. (Пост этот он занимал в течение 22 лет.) Его влияние определялось еще и тем, что к тому же он являлся и членом коллегии Министерства культуры СССР.
До сей поры в биографических справках и немногочисленных воспоминаниях его родственников, друзей и сослуживцев чувствуется большое желание приукрасить, облагородить образ этого человека, сделав его привлекательным, приписав ему те качества, которыми он не только не обладал, но даже и при всем желании не мог обладать И дело тут не только в некоторых особенностях склада его личности, но и в условиях того времени и среды, в которых он жил и работал.
В посвященных ему статьях и мемуарных заметках генерал представлен как искусствовед, музеевед, остепененный интеллектуал, эрудит, просвещенный покровитель Мельпомены и Талии. Всё это, однако, противоречит точно известным фактам и исторической правде. Покажем, как это прихорашивание происходит
Подтасовки начинаются уже с образования, которое он якобы получил.
Утверждают, к примеру, что Востоков окончил «искусствоведческое отделение исторического факультета Ленинградского государственного университета». Другими словами, нам предлагают взглянуть на реалии начала 1930-х глазами нашего времени.
На самом деле учился он в так называемом ЛГИЛИ - Ленинградском государственном историко-лингвистическом институте, действительно выделенном из университета, но ко времени, когда он туда поступил, совершенно переформатированном. К примеру, там функционировало только три отделения: историко-литературное, музейно-краеведческое и редакционно-издательское. В институте строго соблюдались правила классового приема. Сроки обучения сначала были снижены до трех лет, а в 1931/32 учебном году, как раз в период его обучения, в порядке «ударничества» их довели и до двух с половиной. «Общетеоретический уровень преподавания был значительно снижен, уступив место сугубому практицизму. Так, например, институт готовил не литературоведа, а редактора-издателя или книговеда; не историка, а музейного работника или краеведа; вместо лингвистов-специалистов в области конкретных языков - подготовлялись переводчики и т.п.»
Примечательно также, что однокашником Е.И. Востокова был упоминавшийся нами ранее Председатель Комитета по радиовещанию и телевидению С.Г. Лапин, учившийся в ЛГИЛИ в то же самое время, а впоследствии также разрекламированный как весьма «образованнейший человек».
Также обстоят дела и с утверждениями, что Е.И. Востоков был высококвалифицированным музейным работником и искусствоведом. Утверждают, что он «до войны руководил музейным комплексом Ленинграда».
Судя по всему, Востоков действительно отличался целеустремленностью. Уже на первом курсе (в 1931-м) он выбрал дело, которому собирался служить в будущем. В том году в Ленинграде открылся Государственный атеистически музей (под него отдали Исаакиевский собор). Именно туда он и поступил на службу внештатным экскурсоводом.
По завершении учебы в июле 1933-го последовало профильное назначение: на должность заместителя директора по научной части в Воронежский областной антирелигиозный музей. Три года спустя, в мае 1936 г. он вернулся в Ленинград. В течение двух лет служил заведующим музейным сектором Культпросветотдела Ленсовета, являясь уполномоченным Наркомата просвещения по ленинградским музеям. Всё это время он поддерживал связь с Государственным атеистическим музеем, в котором начинал когда-то работать. Он мечтал туда вернуться. В этой связи он ездил в Москву, где встречался с Н.К. Крупской, обсуждая с ней будущее этого музея и возможное его там место. И действительно, в мае 1938 г. Е.И. Востоков вступил в должность заместителя директора и заведующего научной частью ГАМа.
И тут важно не упустить одну существенную деталь. Среди прочих антирелигиозных музей этот имел особое значение. Именно здесь на секретном спецхранении находились изъятые красными безбожниками мощи русских святых. Ныне, однако, это атеистическое детище большевицкого агитпропа под пером духовных продолжателей их дела превращается в «музейным комплекс», а тюремщик мощей русских святых - в музееведа и искусствоведа.
(Понятно, что для такого закаленного бойца атеистического фронта богоискательство Льва Толстого и омовение ног старцем Паисием Величковским в пьесах Иона Друцэ было, что нож острый.)
Генерал Е.И. Востоков.
Следующий важный жизненный этап Е.И. Востокова - война. «Боевой генерал [sic!], неоднократно раненый, прошедший многотрудные дороги Великой Отечественной войны», - так ныне пишут о нем. На самом деле начинал он ее политруком стрелковой роты на Брянском фронте, продолжил комиссаром, а завершил политработником в звании майора.
1945 год застал его в Вене в качестве начальника Дома офицеров Советских войск. 1 мая 1949 г. его перевели в Москву в Центральный музей Красной армии, где он директорствовал вплоть до 1953 года, когда полковника Востокова назначили начальником отдела культуры Главпура. Правление его, как это было принято в те годы, продолжалось на протяжении более чем двадцати лет.
За это время Е.И. Востоков успел многое: защитил диссертацию по музееведению на ученую степень кандидата исторических наук (1958), получил звание генерал-майора (1960), вступил в Союз художников СССР (1973), стал заслуженным деятелем искусств (1976), профессором созданной им самим в Военно-политической академии имени Ленина кафедры культуры и искусства (1975), на которой он прослужил вплоть до 1998 года.
Сцена из пьесы «Святая святых» в ЦАТСА с военным оркестром.
Вот как в 2001-м вспоминал о своем общении с этим деятелем культурного фронта в связи с постановкой пьесы «Возвращение на круги своя» Ион Друцэ:
«За свою долгую жизнь у меня накопился немалый опыт ведения бесед со всевозможным начальством, но разговор с Евгением Ивановичем Востоковым - это травма на всю жизнь. Он изначально давал понять, что он генерал, а ты - никто, тебя не следовало бы и на порог пускать, но, раз служебные обязанности вынуждают, так и быть, уделит тебе минуту-другую, не более…
- Слушаю тебя, Иван, как тебя там по отчеству…
Наша беседа напоминала езду по бездорожью на автомобиле без колес. Мы не то что на двух разных языках разговаривали, мы на двух разных полюсах находились, и достучаться, докричаться друг до друга не было никакой возможности.
Хотя Евгений Иванович особо опекал художников и сам при случае баловался кистью, даже, по слухам, был членом Союза художников, культуру в целом и художественное мышление в частности он ненавидел люто. Как я теперь понимаю, служба его состояла в том, чтобы запахивать все то, что произрастало самосевом и имело при этом тягу к росту и плодоношению. Пахал он лихо, зло, безоглядно.
Принимал он меня в какой-то маленькой комнатке, сидя за крошечным письменным столом, на котором, однако, стоял белый телефонный аппарат с позолоченным гербом на диске. Голос его был сух и напряжен, точно мы говорили по телефонным аппаратам довоенного времени.
Все ему было не так - и эпоха, и сам Толстой, и его Уход из Ясной Поляны. Ему все не нравилось - вплоть до шрифта моей пишущей машинки, вплоть до самой бумаги, на которой была пьеса напечатана. Материал он знал плохо. Я временами как бы незаметно подкидывал ему информацию, просвещал как мог, временами противоречил, спорил, ловил на слове.
В конце концов, генерал Востоков, выйдя из себя, с солдатской прямолинейностью отрубил:
- Товарищ Друццее!! Советскому воину незачем знать, как, когда и почему граф Толстой ушел из Ясной поляны! У советского воина другие задачи! Вы свободны!
Это был конец. Конец аудиенции в Главпуре, конец замыслам театра Советской армии, конец моей надежде увидеть живого Толстого на сцене и услышать его голос. Покидая кабинет, я заметил, с каким вожделением генерал пододвинул к себе белый телефон, украшенный государственным гербом.
И он таки им воспользовался. Да так широко, всесторонне, фундаментально, что, куда бы я ни сунулся после этого со своей пьесой, там уже все знали и тихо передавали друг другу: “Главпур зарубил. На самом высоком уровне”.
Что ж, как молдаванин я мог бы и смириться со своей судьбой, для молдаван это дело не новое, но гордый граф Толстой, великий, всемiрно известный художник ни за что не хотел склонять голову перед каким-то чиновником военного ведомства. И я вспомнил, что поначалу собирался не пьесу, а повесть об Уходе Толстого написать. Даже где-то сохранилось начало. А когда начало есть, долго ли переложить материал пьесы в повествовательном ключе?
Поехал в Малеевку, через месяц вернулся с готовой повестью и тут же зашел к Валентину Оскоцкому, заведовавшему в “Дружбе народов” прозой.
- Ваня, ты молодец, - кричал он мне в трубку уже на следующий день. - Я переговорил с нашими. Будем печатать, сдаем в очередной номер.
- Но, Валентин, имей в виду, никакой правки. Особенно в той части, что касается реплик Толстого…
- Ты с ума сошел! Хотел бы я видеть того, у кого поднимется рука править Толстого!
Повесть была напечатана во втором номере “Дружбы народов” за 1972 год. Получив свой экземпляр, я тут же, во дворе Союза, принялся перелистывать номер в поисках знаменитой реплики о том, что ждет Россию без религии.
Победа, конечно, была относительной. Осталась только первая часть реплики. России нужна религия. И точка. Остальное было выброшено. [Имеются в виду слова Л.Н. Толстого: «России нужна религия. Я тянул эту песенку и буду тянуть, сколько мне еще осталось жить, потому что без религии в России наступит, на сотни лет вперед, царство денег, водки и разврата!»] У кого-то, видимо, рука все-таки поднялась.
Так или иначе, публикация была принята благожелательно и все бы ничего, если бы номер этого журнала не оказался в стенах театра Советской армии. Вооружившись журналом, худсовет снова пошел в наступление на Евгения Ивановича - дескать, вот, не все то, что вы запахали, погибло под плугом, кое-что восходит заново, черт возьми!
Востоков не стал менять своей позиции, он вообще, на моей памяти, никогда своей точки зрения не менял, но попросил оставить ему на день-два номер журнала. Для ознакомления. Знаем мы эти их ознакомления: вызвал машину - и в ЦК.
Спустя несколько недель, в Кремле состоялось очередное идеологическое совещание - такие сборы тогда происходили часто. Наиболее яркие, заранее оговоренные выступления печатались когда в “Правде”, когда в “Советской Культуре” и имели статус неких полудиректив.
Недавно назначенный Председатель Комитета по радиовещанию и телевидению Сергей Лапин, выступая на очередном совещании, посетовал на то, что писатели, мол, совсем оторвались от действительности. Некоторые дошли до того, что стали писать об Уходе Толстого из Ясной Поляны, точно им больше писать не о чем (смех в зале, аплодисменты). Речь, конечно же, предназначалась для печати и была-таки напечатана.
Спустя год в “Молодой гвардии” с превеликим трудом вышла книга моих повестей под общим названием “Возвращение на круги своя”, и хотя я сумел убедить своих редакторов Гремицкую и Яхонтову, что книга не может выйти с усеченной репликой Толстого, и сам своей рукой дописал реплику, книга вышла в журнальном варианте. России нужна религия - и точка. Видимо, это было решено в высоких сферах, там, где правили не только Толстого, но и самого Ленина.
А если там что решили - все, точка. Канон»: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/726789.html