СТРАСТИ ПО ВЛАДЫКЕ ФЕОФАНУ (6)
«ИСКОПАНИЕ ЯЗЫКА» (продолжение)
Тем временем какие-то разговоры стали достигать и Царской Семьи.
Запись в Царском дневнике от 23 июня 1909 г. свидетельствовала о приеме Государем епископа Феофана, Г.Е. Распутина и духовника последнего старца о. Макария Верхотурского.
Владыка тогда прибаливал, но, по личной просьбе Государыни, по его словам, «пересилил себя и во второй половине июня 1909 года отправился в путь вместе с Распутиным и монахом Верхотурского монастыря Макарием, которого Распутин называл и признавал своим “старцем”».
Заметим, что епископ, как впоследствии и подруги Государыни А.А. Вырубова и Ю.А. Ден, не был единственным, а тем более первым, кто побывал по Ее поручению в Покровском. Об этом имеется авторитетное свидетельство начальника Царской охраны генерала А.И. Спиридовича: «Желая знать, однако, подробнее, кто такой Старец, Царица обратилась к одному почетному, лично Ей известному, вне всяких подозрений человеку, которого просила съездить на родину Распутина и познакомиться с ним на месте.
Избранный Царицею человек съездил, провел несколько времени у Распутина в Покровском, беседовал о нем с местным Архиереем, с Верхотурским блаженным Макарием и привез Их Величествам самые лучшие о Распутине сведения. Это мнение о Старце было для Царицы самым авторитетным и решающим».
Не забудем в связи с этим так же заслуживающее доверие мнение Сестры Государя Великой Княгини Ольги Александровны: «Важно иметь в виду, что Ники и Алики было хорошо известно прошлое Распутина».
Примечательно, что во время этого паломничества в Верхотурье предубеждения епископа Феофана перекидываются, пусть и отчасти, с духовного сына на духовного отца: «Монах Макарий… является для меня загадкой. Большей частью он говорит что-то непонятное, но иной раз скажет такое слово, что всю жизнь осветит».
При этом биографы Владыки подчеркивают: «Результаты его поездки не выявили ничего порочного».
По словам последней келейницы Архиерея М.В. Федченко, он, по поручению Императрицы, «ездил в Тобольск навести справки о Григории, но ничего порочащего не узнал, так и доложил».
Косвенное подтверждение этому мы находим и в жизнеописании епископа, принадлежащем перу его келейника: «Редко говорил Владыка Феофан о Распутине, а если иногда и говорил, то никогда не называл его этим именем [т.е. Распутиным]. А лишь по имени и отчеству или “старец Григорий”. И это можно понять только при свете Евангельском, при свете аскетических наставлений Святых Отцев. Они строго воспрещают кого-либо осуждать, даже и самого отъявленного грешника. Право осуждения принадлежит только Одному Господу Богу. И всякое осуждение человека человеком всегда обращается в падение самого осуждающего. Не напрасно же сказано Христом Спасителем: “Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить” (Мф. 7, 1-2). И можно догадаться, что Владыка Феофан, специально ездивший в Сибирь, на родину Григория Ефимовича для полного ознакомления с его прошлым, собрал там те сведения, которые и не позволяли Владыке в дальнейшем называть Распутина иначе как “старцем”. Хотя петербургский период его жизни и был под знаком падения, но под знаком “падения старца”».
Подтверждение подобному взгляду на Г.Е. Распутина Владыки находим в показаниях последнего ЧСК в 1917 г.: «Он не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа. Но под влиянием высшего общества, которое не могло понять этого простого человека, произошла ужасная духовная катастрофа, и он пал. Окружение, которое хотело, чтобы это случилось, оставалось равнодушным и считало все происшедшее чем-то несерьезным».
Несмотря на очевидные факты, сомнения у епископа Феофана оставались и на обратном пути он «остановился в Саровском монастыре и просил у Бога и святого Серафима помощи для верного решения вопроса: что из себя представляет Распутин».
Несмотря на добытые сведения, он сомневался, совсем как некогда Татьяна в пушкинском «Евгении Онегине»:
Кто ты, мой ангел ли хранитель
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Конечно, совершенно устраниться от «дознания» о Г.Е. Распутине Владыка не мог. Но что же его, однако, заставляло после получения вполне определенных положительных свидетельств о нем, в т.ч. и от духовника-старца, продолжать сомневаться? «Очевидно, то, - считает, например, Н.А. Ганина, - что в обществе уже была раздута истерия по поводу Григория Ефимовича. Ведь по поводу жутких безчинств Илиодора епископ Феофан так не скорбел, и дознания свои вел не в этом направлении, и в Сарове Божия суда об Илиодоре (своем духовном сыне) не просил».
По счастливой случайности о пребывании Архиерея в Сарове сохранились воспоминания очевидца - Семена Семеновича Марчевского, личного секретаря Кавказского наместника графа И.И. Воронцова-Дашкова.
«Марчевский находился на богомолье в Саровской обители. В те самые дни в обитель пришла телеграмма из Сибири, что духовник Царской Семьи, епископ Феофан, проездом сделает остановку, чтобы помолиться в Саровской обители. Далее следовала просьба выслать к приходу поезда на железнодорожную станцию лошадей. Получив такую телеграмму, начальство обители, предполагая, что духовник Царской Семьи, по всей вероятности, лицо более светское, чем духовное, попросили Марчевского встретить на станции “придворного” Владыку. Семен Семенович встретил его. И в дороге, как человек светский, попытался занять “столичного” епископа светским разговором. Но епископ в ответ хранил молчание. […] …Весь путь со станции до обители он молчал. Владыка был погружен в непрестанную молитву […]
По приезде в обитель епископ Феофан попросил игумена предоставить ему возможность помолиться наедине в келлии преподобного Серафима, в той самой келлии, в какой он отошел ко Господу. Такую возможность с готовностью ему предоставили. Когда Владыка молился в келлии, в ней, кроме него, никого не было, и внешнее наблюдение было встревожено тем обстоятельством, что эта молитва продолжалась слишком долго. Монахи опасались, что в келлии с епископом что-то случилось. Но они не решались войти. Тогда они обратились за помощью к Семену Семеновичу, он же, войдя в келлию Преподобного, обнаружил епископа Феофана в глубоком обмороке. […] …Это обстоятельство показалось живому свидетелю “каким-то таинственным и непонятным”. А сам Владыка Феофан не нашел возможным говорить о том, что случилось с ним в келлии преподобного Серафима».
Итак, епископ вернулся в Петербург «с убеждением, что Распутин… находится на ложном пути». (Илиодор же, духовное чадо Владыки, «на истинном», и вызывать его никто не собирался.) В связи с этим он держал совет с о. Вениамином. Они приняли решение вызвать Распутина.
Перед этим Владыка побывал на совете у некого монаха из Троице-Сергиевой Лавры, сказавшего: «Нужна особая духовная высота, чтобы пророчествовать и исцелять… Когда этого нет, дар становится опасным, человек становится колдуном, впадает в состояние духовной прелести. Теперь он прельщен дьяволом, теперь уже силой антихриста он творит свои чудеса».
У Э.С. Радзинского вырывается: «“Самонадеянная гордость”, “возомнил о себе больше, чем следует”, “духовная прелесть”… Феофан и Вениамин странно повторяют все, о чем Милица предупреждала когда-то Распутина. Да, мы легко расслышим в их рассуждениях знакомый голос “черной женщины”!»
И возникает законный вопрос: как совместить любовь к духовной чистоте Владыки, которую подчеркивают люди его знавшие, с нечуткостью к черногоркам, занимавшимся, как известно, оккультизмом (одна из них, как мы помним, имела даже диплом, выданный Папюсом), тяготевшим к «эзотерической духовности»?
Напомним: именно черногорки совместно с Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной хлопотали впоследствии за епископов Феофана (о переводе его в Крым) и Гермогена (о смягчении его участи)…
О самой встрече с Григорием Ефимовичем Владыка рассказал следователям ЧСК следующее:
«Когда затем Распутин пришел к нам, мы неожиданно для него обличили его в самонадеянной гордости, в том, что он возомнил о себе больше, чем следует, что он находится в состоянии духовной прелести. […]
Мы объявили ему, что в последний раз требуем от него переменить образ жизни, и что если он сам не сделает этого, то отношения с ним прервем, и открыто все объявим и доведем до сведения Императора. […]
Он растерялся, расплакался, не стал оправдываться, признал, что делал ошибки… и согласился по нашему требованию удалиться от мiра и подчиниться моим указаниям».
Вообще из этого тщательно препарированного текста трудно понять, чего в конечном итоге добивался от Григория Ефимовича епископ Феофан. Однако даже если бы показания были полностью доступны, они, возможно, лишь приоткрыли бы кое-что, но не решили бы проблемы в целом. (Говорить, чтобы утаить, - вот что нужно помнить!).
Но тут, тем не менее, кое-что все же открылось: «удалиться от мiра», «подчиниться моим указаниям». Это требование повторит потом епископ Гермоген, а в наши дни - протоиерей Александр Шаргунов…
Оставить Царей. Не выполнить миссию, на которую он был послан.
Григорий Ефимович на это пойти не мог!
При этом из заявления, сделанного Владыкой следователям ЧСК в 1917 г., совершенно явственна чистота и высота общения Царской Семьи с сибирским крестьянином:
«У меня никогда не был и нет никаких сомнений относительно нравственной чистоты и безукоризненности этих отношений. Я официально об этом заявляю, как бывший духовник Государыни. […] И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех, кто ее распространяет, но отнюдь не об Александре Феодоровне…»
Так зачем же в таком случае добиваться насильственного разрыва этих отношений? В угоду общественному мнению?.. - Вряд ли.
Но к чьему тогда голосу вынужден был прислушиваться духовник Царской Семьи?..
При этом отметим еще одно значимое обстоятельство: Архиерей просил Распутина «никому не говорить о нашем с ним разговоре». Т.е. опять-таки держать всё в тайне от Их Величеств! Решать за/вместо Них! Манипулировать Ими!
Григорий Ефимович обещал. «Радуясь успеху, мы отслужили молебен… Но, как оказалось, потом он поехал в Царское Село и все рассказал там…»
Вряд ли последнему заявлению можно вполне верить. Факты говорят о том, что отношения Царской Семьи со Своим духовником все еще оставались безоблачными (по крайней мере, внешне). Так, осенью 1909 г. епископ Феофан вместе с Их Величествами находился в Крыму. Об этом свидетельствует запись в дневнике Государя от 20 октября: «В 6 ¾ ходили ко Всенощной. В 9 час. исповедывались у епис. Феофана в нашей церкви».
***
В последующих действиях Владыки Э.С. Радзинский видит влияние некой остающейся неизвестной фигуры: «Но кому-то происшедшего показалось мало. Кто-то ждал от Феофана куда большего…» Этот таинственный кто-то сообщал Архиерею «новые слухи», подталкивал на активные действия под предлогом необходимости «опередить Распутина».
При этом автор другой современной биографии Григория Ефимовича, А.Н. Варламов отмечает еще одно немаловажное обстоятельство: «И хотя нет никаких прямых доказательств того, что Феофан и Гермоген координировали свои действия, и никто из историков об этом хронологическом совпадении, насколько нам известно, не пишет, предположение о союзе двух епископов […] представляется вполне логичным».
И действительно, вспомним: именно Гермоген продвигал Феофана в епископы. «Кандидатура моя в епископы, - рассказывал Феофан, - была выставлена иерархами Церкви во главе с епископом Гермогеном. Протекцией Распутина я никогда не позволил бы себе воспользоваться…»
Напомним также, что именно Феофан, как мы уже отмечали, протежировал Гермогену своего духовного сына Илиодора.
Было и еще одно общее знакомство - Николаевичи и черногорки.
По словам дочери Г.Е. Распутина, «в 1907 г., после долгих совещаний с Феофаном, Великий Князь Николай Николаевич представил моего отца Императору и Императрице».
Впоследствии, писала она, «Великий Князь Николай Николаевич и епископ Феофан травили его, как дикого зверя». То есть опять-таки совместно.
О личности Великого Князя известно гораздо меньше, нежели можно ожидать, учитывая его положение. По свидетельству, несомненно, хорошо информированного начальника Дворцовой охраны генерала А.И. Спиридовича, существовала фотография Великого Князя Николая Николаевича «в франкмасонском одеянии со всеми атрибутами». Причем хранилась она «у Царицы Александры Феодоровны еще в 1905 году. В том году одна из придворных дам, разбирая с Царицей Ее бумаги, увидала эту странную фотографию и не могла удержаться, чтобы не спросить с удивлением, что это такое. Царица улыбнулась, ничего не ответила, отложив фотографию в сторону».
Наконец, за антираспутинскими акциями епископа Феофана стояла еще одна весьма важная фигура.
«…То, что против Распутина, - отмечает в своей книге Э.С. Радзинский, - выступила Софья Тютчева, бывшая в тесной дружбе с сестрой Царицы, - не случайно. С Эллой была очень близка и семья Юсуповых. Так в Москве сформировался фронт недругов “старца”, который Аликс будет называть “московской кликой”. Элла помогла высланному из столицы Феофану получить назначение в Крым. Она верила, что во время пребывания Семьи в Ливадии неукротимый Феофан продолжит свои обличения».
Прибавьте к этому списку митрополита Владимiра (Богоявленского) и вдовствующую Императрицу Марию Феодоровну, о контактах с которыми епископа Феофана мы расскажем далее, и кое-что - не правда ли? - нам станет понятнее…
***
«В январе 1910 года, - писал Илиодор, - Феофан, не выступая против Григория открыто, все же поднял против него кампанию. Помощником своим он избрал своего ученика, приват-доцента Академии […] иеромонаха Вениамина». (К сожалению, по словам близко знавшей его впоследствии и весьма многим ему обязанной эмигрантки М.Н. Кочубей, характер у Владыки Вениамина был «пылким и мятущимся». Впрочем, как мы уже писали, об этом свидетельствовали и другие его знакомые.)
Итак, «на шестой неделе Великого поста, - писала в мае 1910 г. еврейско-кадетская газета “Речь”, - […] против старца восстали епископ Феофан и иеромонах Вениамин […] Выясняется, что иеромонах Вениамин собрал тогда веские разоблачения, касающиеся поведения “святого”, и в виде письма разослал их в те салоны, где бывал Григорий Распутин».
В той же статье указывали и на «причину», послужившую к возобновлению «военных действий»: «С начала Великого поста и до конца апреля месяца текущего [1910] года на имя епископа Феофана и двух других влиятельных в “сферах” лиц поступило не больше не меньше, как двадцать пять писем от пострадавших последовательниц» Г.Е. Распутина.
О рассылке Владыкой компрометировавших Распутина писем согласно свидетельствовали и друзья из Саратовской епархии.
Так, по словам епископа Гермогена, письмо, порочащее Григория Ефимовича, он получил от епископа Феофана «в начале 1910 года, времени точно не помню…»
«В конце января 1910 года», т.е. вскоре после активной защиты Илиодором Г.Е. Распутина от нападок «Московских ведомостей», он также «получил от Вениамина одно за другим два письма. Вениамин в тех письмах писал мне приблизительно так: “Дорогой отец Илиодор! По поручению Владыки Феофана я пишу вам о следующем. Мы оба умоляем вас не защищать Григория […] …На исповеди у Владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него. […] Поверьте нам и не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин”».
Еще в первой статье М.А. Новоселова, опубликованной в «Московских ведомостях» 2 марта 1910 г., автор подчеркнул совершенно отрицательное отношение Владыки Феофана к Распутину, хотя последний, приехав в конце декабря 1909 г. в Царицын, на вопрос, «а по какому адресу вам писать, братец?» без колебаний ответил: «Пишите в Петербург, в Духовную академию, епископу Феофану, для Григория Ефимовича Новых».
Во второй статье (30 марта), с разрешения епископа Феофана, позиция Владыки была прояснена окончательно: «Относясь раньше с симпатией к Григорию (каковой симпатии временно не были чужды и некоторые другие епископы и духовные лица разных рангов), Преосвященный Феофан еще с прошлого [1909] года стал прозревать в нем то, что с особенной яркостью и выпуклостью обнаружилось в нем за последнее время. Результатом наблюдений его и некоторых близких к нему людей над личностью и деятельностью Распутина было признание, что последний находится в состоянии, которое на языке церковном именуется “прелестью”. Руководясь заповедью Спасителя - не отвергать брата без братского обличения, епископ Феофан обличал его сначала наедине, указывая ему его нравственные заблуждения, а затем - совместно с иеромонахами Вениамином (кандидатом С. Петербургской Духовной Академии) и Макарием (смотрителем Смоленского духовного училища). При этом последнем обличении Григорий Распутин сначала пытался оправдываться, а потом, когда попытка эта не удалась и пришлось признать себя виноватым в нарушении элементарных требований Евангелия и учения св. Отцов, он обещал отвергнуть свое нечестие и исполнить одно требование, которое было ему предъявлено с целью, с одной стороны, его нравственного исцеления, с другой - как испытание искренности его раскаяния. Но это торжественно данное обещание он нарушил.
Вскрывшиеся затем и доселе продолжающие вскрываться все новые факты в жизни нашего “духовного гастролера” привели епископа Феофана к тому, что он совершенно отверг от общения с собой Григория Распутина и в письме ко мне по поводу моей статьи написал: “Новые данные, открывающиеся из деятельности Г., еще более подтверждают, что он заблуждается более и более и подпадает под власть бесовскую, помрачился окончательно и упорствует в неправде всяческими неправдами”. В другом письме Преосвященного Феофана сказано еще больше, еще точнее…»