ОПАЛЕННЫЙ АДОМ (4)
Роковые треугольники (окончание)
Сам поэт, считают современные психиатры, также как и мать страдал депрессиями и манией преследования (Ю. Воробьевский «Русский голем. Дьяволиада мiровой культуры». М. 2004. С. 260. Со ссылкой на: О.Г. Виленский «Психиатрия. Социальные аспекты». М. 2002).
«Мать, - характеризовала семейные отношения ее невестка, Л.Д. Блок, - на грани психической болезни, но близкая и любимая, тянула Блока в этот мрак. Порвать их близость, разъединить их я не могла по чисто женской слабости» (А. Эткинд «Хлыст. Секты, литература и революция». С. 317-318).
Вот как эти взаимоотношения жены, сына и матери комментирует современный литературовед: «В своих воспоминаниях жена поэта со ссылками на Фрейда рассказывала о попытке Блока достичь в их семейной жизни чистоты от отношения плоти. В течение долгого времени после свадьбы их отношения оставались нереализованными; но потом и Блок стремился избежать секса с женой, которой следовало играть роль прекрасной и чистой Девы. Этому сопутствовала длинная серия приключений мужа с проститутками, а потом и поклонницами. Он с необычной откровенностью рассказывал об этом в письмах своей матери. Жена его в свою очередь стала искать выход на пути сексуальных экспериментов с друзьями и подругами. Мать, выступавшая как самый близкий конфидент поэта, играла определяющую роль в формировании этих отношений. Она всячески стремилась жить вместе с сыном, десятилетиями конкурируя за это право с с его женой. “Любовь Дмитриевну она и любила, и ненавидела”, - рассказывает Надежда Павлович о матери Блока…» (Там же. С. 318).
К чему подобные взаимоотношения приводили можно прочитать в дневнике М.А. Бекетовой (14.8.1905): «Аля больная и не владеет собой, Люба жестокая, недобрая и грубая, Сашура часто жесток и парадоксален отчаянно» («Из дневника М.А. Бекетовой». С. 610).
Итог такого противоестественного семейного треугольника? - «Аля отравилась вероналом. […] Были минуты, когда я думала, что она умирает, и я не смела звать Сашу и Любу, зная, что им до нее нет никакого дела. Она была бы рада, ему все равно. Люба ее ненавидела, Саша озлобился […] Несколько часов я с ней провела, слушая ее бред, поднимая ее с пола, плача и пр. Вид ее растерзанный и безумный, факт покушения на самоубийство - ничто их не тронуло» (Там же. С. 628. Запись 29.2.1912).
М.А. Бекетова - тетка поэта. 1887 г.
Но и это было еще далеко не все. «Он сейчас же, - пишет о Блоке Л.Д. Менделеева, - принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это “астартизм”, “темное” и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мiр, что я хочу его - опять теории» (А. Эткинд «Хлыст. Секты, литература и революция». С. 339).
Ложная идея достижения в семейной жизни чистоты плоти с возвеличением жены до положения «прекрасной и чистой девы», привела его сначала в объятия публичных женщин, а потом к разврату с поклонницами:
Греши, пока тебя волнуют
Твои невинные грехи,
Пока красавицу колдуют
Твои греховные стихи.
Вот на вопрос о супруге довольно искушенной знакомой дамы («Не правда ли, говоря о ней, вы никогда не думаете, не можете думать ни о какой реальной женщине?») А.А. Блок, потупя взор, тихо произносит: «Ну, конечно, никогда» (О. Немеровская, Ц. Вольпе «Судьба Блока. Воспоминания. Письма. Дневники». С. 79).
Но одновременно было другое, пусть и с другими, но все-таки с ним…
В свое время, уже будучи в эмиграции, близкий знакомый Ленина и одновременно многих символистов «безпартийный социалист» Н.В. Вольский после настойчивых расспросов Р.Б. Гуля рассказал ему, «как в “Русском слове” он, как редактор, наложил на Блока “табу” […]
- Дело не в поэте, а в человеке, - сказал Вольский. - Я его презирал!
- Но почему же?! - приставал я.
Наконец Вольский сдался.
- Хорошо, я скажу, но пусть это останется между нами. Как-то Белый, когда он был в ссоре с Блоком и с ним не встречался, рассказал мне, что у Блока подразумевается под “ночными фиалками”. И после этого Блок мне физически опротивел.
- Не представляю себе, что тут может подразумеваться под “ночными фиалками”? - приставал я.
Вольские никак не хотел говорить, но, наконец: - Хорошо, я вижу, Вы так заинтригованы этими “ночными фиалками”, что я скажу Вам. Так вот, подразумевается под “ночными фиалками” некая небольшая часть женских гениталий, по-медицински это - клитор, а по-простонародному - с….ь. И вот этими “ночными фиалками” (конечно, у проституток) он и занимался, их и любил. Как только я услыхал это от Белого - кончено, Блок мне физически опротивел. И я побороть себя уже не мог, да и не хотел. Потому и летели все его стихи в мусорную корзину» (Р. Гуль «Я унес Россию. Апология эмиграции». Т. III. «Россия в Америке». Нью-Йорк. 1989. С. 134-135).
В конце концов, была развращена и «чистая дева», Л.Д. Блок, урожденная Менделеева…
В 1902 г. А.А. Блок писал о «продолжительной и глубокой вере» в нее «как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности» («Литературное наследство. Александр Блок. Письма к жене». М. 1978. С. 52).
Любовь Дмитриевна Менделеева (17 лет) в роли Офелии в домашнем спектакле. Боблово. 1898 г.
Нет ничего удивительного, что впоследствии это богохульное преклонение завершилось получившим тогда распространение в литературной среде «браком втроем» (ménage en trois). «Л.Д. мне объясняет, - писал А. Белый, - что Александр Александрович ей не муж; они не живут как муж и жена; она его любит братски, а меня подлинно; всеми этими объяснениями она внушает мне мысль, что я должен ее развести с Александром Александровичем и на ней жениться; я предлагаю ей это; она - колеблется, предлагая мне, в свою очередь, нечто вроде ménage en trios, что мне не симпатично. Мы имеем разговор с Александром Александровичем, где ставим вопрос, как нам быть. Александр Александрович молчит, уклоняясь от решительного ответа, но как бы давая нам с Любовью Дмитриевной свободу…» (А.В. Белый «Между двух революций». М. 1990. С. 468-469). «Роман» Л.Д. Блок с А. Белым описан в этой книге в гл. 2 «Петербургская драма» и в комментариях к ней). Одна из причин заключалась в извращенческой природе самого А. Блока, большого любителя «ночных фиалок». В противоестественной гомосексуальной страсти в юности А.А. Блок сам признавался в написанной им в 1918 г. «Исповеди язычника». Описанный там эпизод, по словам поэта, «преследует и не дает мне покою» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 45).
Одним из первых у Любови Дмитриевны был упомянутый Андрей Белый, по словам тетки Блока «не совсем нормальный» да к тому же, как «Сашура и Люба», «христианство он отвергает» («Из дневника М.А. Бекетовой». С. 611). Потом другой близкий знакомый Блока - писатель и литературовед Г.И. Чулков (1879-1939). «А Любовь Дмитриевна и ее роман с Чулковым, - задавалась вопросом в дневнике близкая знакомая А.А. Блока В.А. Щеголева, - неужто она действительно увлеклась им серьезно. Нет, не может быть, поменять Блока на Георгия… Это она из самолюбия, из гордости пустилась в такую авантюру» («Блок и В.А. Щеголева». Публ. Е.Ю. Литвин и С.С. Гречишкина // «Литературное наследство». Т. 92. Кн. 3. М. 1982. С. 851).
Чисто внешне все развивалось следующим образом (читаем дневник М.А. Бекетовой):
(2.4.1906): «Боря уже не архангел с мечом, не непогрешимый, а безумно влюбленный и очень жестокий мальчик, тупо внимающий каждому слову Любы. Сашура ревнует - Люба рвет и мечет из-за того, чтобы не помешали ей видеться с Борей» («Из дневника М.А. Бекетовой». С. 615).
(15.4.1906): «…Про Борю: написал длинное письмо Сашуре, где сказано между прочим: “Один из нас должен погибнуть, я увижу ее живую или мертвую; кто думает, что это только влюбленность, тот ничего не понимает”. Выверты!! Аля говорит: “влюбился, как сумасшедший”. Что-то сделает Люба и что будет дальше» (Там же. С. 616).
(7.8.1906): «Вот, однако, до чего довела Люба свою тщеславную и опасную игру в дружбу и сродство душ с отчаянно влюбленным молодым поэтом. Гибели его она не боится, она ей не страшна» (Там же. С. 618).
(24.8.1906): «Боря вызвал Сашу на дуэль» (Там же).
(31.1.1907): «Саша […] влюблен в актрису Волохову […] Он за ней ухаживает, с ней катается; пока, как он сказал, они “проводят время очень нравственно” (странно слышать такие слова от него) и, кроме того, он же говорит: “влюбленность не есть любовь, я очень люблю Любу”» (Там же. С. 621).
(6.4.1907): «Ему нужна “смена эмоций”, да, не более, и поэтому он полюбил именно Нат. Ник. [Волохову], которая до того противоположна Любе. Люба, немедленно, ему изменив и бросившись в объятия первого встречного мужчины, все еще не может перестать сердиться на разлучницу…» (Там же. С. 623).
(11.11.1907): «Поэт нашел свою “Незнакомку.”. Это она. Да бывают же такие женщины!» (Там же. С. 626).
(19.11.1908): «Н.Н. [Волохова] еще весной иссякла. Опять всплыла Люба. Комета исчезла, осталась Венера». Но… «Люба пришла к Але одна объясняться и призналась, что она беременна - не от Саши. Она была в отчаянии. Хотела вытравить ребенка, говорила, что это внешнее, ее не касается…» (Там же. С. 627). Случилось это летом 1908 г. во время поездки с театральной труппой В.Э. Мейерхольда. Отцом ребенка был К.Н. Кузьмин-Караваев (В. Брачев «Масоны и власть в России». М. 2003. С. 420).
(3.2.1909): «У Любы родился мальчик […] Роды были очень трудные и долгие. Очень страдала и не могла. Наконец, ей помогли. Он слабый, испорчен щипцами и главное долгими родами» («Из дневника М.А. Бекетовой». С. 627).
(8.2.1909): «Ребеночек умирает. Заражение крови. Люба сильно больна» (Там же).
(9.2.1909): «“Очень он [Блок] удручен?” - спросила Софа. - “Это ему не свойственно, как и мне”, - сказала Аля. (Диалог двух сестер и бабушек! - С.Ф.) […] Да, в серьезных случаях он не капризничает и не киснет, она тоже не киснет, не склонна падать духом. Оба склонны ненавидеть в такие годины все, что не они» (Там же).
(10.2.1909): «Ребенок умер сегодня в 3 часа дня. […] Он как будто успокоился этой смертью, м.б. хорошо, что умер этот непрошенный крошка… Люба, по-видимому, успокоилась» (Там же).
(11.2.1909): «…Ужасно жаль маленького крошку. […] Мне жаль его потому, что Любе его мало жаль. Неужели, она встряхнется, как кошка, и пойдет дальше по старому?» (Там же. С. 628).
Каким был Блок? (Интересно проследить изменение его внешнего облика.) - Лицо прямое, неподвижное, «точно из дерева или из камня»; глаза «серые невнимательные»; «густая шапка коричневых волос»; голос низкий, глухой, «как будто идет из глубоко-глубокого колодца» (З.Н. Гиппиус «Живые лица. Воспоминания». Тби¬ли¬си. 1991. С. 9). Таким запомнила А.А. Блока З.Н. Гиппиус в юности. «Он мне понравился, вспоминал увидевший его весной 1907 г. в Петербурге на собрании «Шиповника» Б.К. Зайцев. - Высокий лоб, слегка вьющиеся волосы, прозрачные, холодноватые глаза и общий облик - юноши, пажа, поэта - все показалось хорошо. Носил он низкие отложные воротнички, шею показывал открыто - и это шло ему» («Александр Блок: pro et contra». С. 527).
А вот Блок образца 1907 года в передаче А.Н. Толстого: «У него были зеленовато-серые, ясные глаза, вьющиеся волосы. Его голова напоминала античное изваяние. Он был очень красив, несколько надменен, холоден. Он носил тогда черный, застегнутый сюртук, черный галстук, черную шляпу. Это было время колдовства и тайны Снежной Маски» (Там же. С. 499).
Не менее чуткий В.В. Розанов подглядел в нем еще в 1909 г. некую мертвечинку: «с лицом мертвеца»; «его два глаза, недвижные, испуганные» (В.В. Розанов «О писательстве и писателях». М. 1995. С. 324). Блок, писал он, - «не настоящий русский умный человек, образованный в работе и рабочий в образовании» (Там же. С. 272).
Очень скоро, однако, у него «огрубел цвет лица. Уходил юноша, являлся “совсем взрослый”. В этом взрослом что-то колобродило. […] …Что-то утомленное, несвежее в нем ощущалось. Он нездорово жил […] От вина лицо его приняло медный оттенок […] …Глаза покраснели, потускнели» («Александр Блок: pro et contra». С. 527, 528. Свидетельство Б.К. Зайцева). «Блок пьет», - записала в дневник 16 апреля 1915 г. В.А. Щеголева («Блок и В.А. Щеголева». Публ. Е.Ю. Литвин и С.С. Гречишкина // «Литературное наследство». Т. 92. Кн. 3. М. 1982. С. 855).
«Боюсь души моей двуликой…» - признавался поэт. Не случайны отсюда и названия статей о Блоке, написанные людьми, близко знавшими его: «Двуликий», «Падший Ангел» (А.Н. Толстой), «Побежденный» (Б. Зайцев) («Накануне». 1922. 13 августа. С. 7; «Последние новости». Париж. 1921. 21 августа; «Современные записки». Кн. 25. Париж. 1925. С. 250-261).
Есть люди, писал знакомый поэта искусствовед и литературный критик Э. Голлербах, «загадочные, странные, двойственные, всегда мятежные, всегда тревожные. […] Они - наши мучители, они влекут нас к сладостным и жутким безднам. Блок - один из таких мучителей: в нем все - намек, все - томление […] В нем был глубокий надлом, была трещина, расколовшая его существо на две части, резко отличные друг от друга. […] Как сочетались в нем эти две натуры - мне неясно» (Э. Голлербах «Образ Блока. Воспоминания и впечатления» // «Звезда». 1990. № 11. С. 154-155).
Довольно часто общавшаяся с Блоком, отличавшаяся необыкновенной остротой зрения З.Н. Гиппиус вообще не помнила его улыбки (З.Н. Гиппиус «Живые лица. Воспоминания». С. 22). Очень характерно (памятуя розановских «людей лунного света») и наименование ею очерка «о Блоке» - «Мой лунный друг». (Кстати, сама «боттичелиевская» (П.П. Перцов) «Зинаида прекрасная» (В.Я. Брюсов) или, если угодно, «святая дева с ликом бляди» (С.М. Соловьев-младший, поэт), лирическим героем поэзии которой - напомним - был мужчина, понимала во всем этом толк. «Современники, - пишут, имея в виду “Гиппиусиху”, знатоки эпохи, - расходились, пожалуй, только в одном: гермафродит она или только лесбиянка» (В. Брачев «Масоны и власть в России». М. 2003. С. 430).
По словам язвительной, но также весьма наблюдательной, Н.Н. Берберовой, З.Н. Гиппиус, «несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной» (Н.Н. Берберова «Курсив мой» // «Октябрь». 1988. № 11. С. 186).
«Блок был лучший человек нашего времени, - утверждал Ф.К. Сологуб, - но совершенно мертвый человек. Даже в лице его, прекрасном и строгом, особенно в очерке рта было что-то мертвое. И стихи его пахнут какими-то могильными, похоронными запахами, густыми и торжественными: мvрром, ладаном, лилиями, смолой. […] Блок уже окончательный мертвец» (Э. Голлербах «Образ Блока. Воспоминания и впечатления». С. 158).
Продолжение следует.