РОССIЙСКАЯ ИМПЕРIЯ и||und DEUTCHES REICH (68)
Вклад Первопрестольной (продолжение)
Другим «ближайшим событием, послужившим толчком к безпорядкам, - признавал буквально боготворивший Великую Княгиню В.Ф. Джунковский, - была передача Комитетом Великой Княгини Елизаветы Феодоровны по оказанию помощи семьям запасных заказа по шитью белья для нужд Действующей армии австрийской фирме Мандль. […] …Среди населения ходили слухи, что всё это сделано по повелению Великой Княгини - немки по происхождению, и что она ничем не лучше всяких цинделей и прочих немцев» (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 563).
Джунковский буквально боготворивший Великую Княгиню «…Эта святая, можно сказать, женщина», - писал он о ней (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 558).
Прибытие на торжественное открытие Всехсвятского братского кладбища-памятника жертв Великой войны Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. 15 февраля 1915 г.
Похороны пяти погибших на Всехсвятском братском кладбище. Первый гроб сопровождают союзные консулы, следующие - представители дворянства, военного ведомства, московской администрации и городские гласные.
Правительственный чиновник, посланный в Москву для расследования причин погрома, впоследствии определенно писал: «Московские безпорядки начались днем 26 мая с того, что к дому генерал-губернатора, на Тверской, где помещался комитет Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, явилось несколько десятков женщин, преимущественно жен и вдов нижних чинов, получавших из этого комитета поштучно портняжную работу на Армию. На этот раз пришедшие обычных заказов не получили, и заведующая раздачей заказов Юлия Николаевна Можарова заявила, что работы нет за отсутствием материалов. Женщины взволновались, многие заплакали, некоторые стали ругать Можарову, называя ее почему-то “немецкой мордой”, а кстати и Великую Княгиню, которая будто бы сдала все заказы немецкой фирме. Говорят, что раздраженная Можарова в ответ на жалобы и ругательства сказала: “Что вы всё лезете с вашими ‘мучениками’-мужьями. Мученики, мученики, а эти мученики брали Перемышль полгода, а немцы взяли его в 24 часа”» (Н.П. Харламов «Избиение в Первопрестольной». С. 128).
Именно эта фраза, которой нет никакого оправдания, и запалила пожар.
В тот же день 26 мая около полутора тысяч рабочих ситценабивной фабрики Гюбнера выдвинули перед администрацией коллективное требование: удалить всех служащих и рабочих из «немцев-эльзасцев». Они наверняка знали положительное мнение генерал-губернатора по поводу подобных же требований, которые ранее выдвинули рабочие фабрики «Эйнем».
Фабрика Фердинанда Эйнема на Софийской набережной Москвы.
Однако они не учли, что эльзасцы находились под защитой союзной Франции и не подлежали высылке из Москвы. Не получив удовлетворения, толпы рабочих с флагами, портретами Государя, пением гимна и выкриками «Долой немцев!» вышли на улицы.
Основные события начались на следующий день, 27 мая. С утра сотни рабочих заполнили улицы Замоскворечья. Около 12 часов дня один из владельцев Прохоровской мануфактуры Николай Иванович Прохоров позвонил градоначальнику.
- Именем Бога, как гражданин и фабрикант, - сказал он, - прошу Вас остановить движение толпы.
«На это генерал Адрианов ответил, что, по имеющимся у него сведениям, манифестации носят мирный характер и что когда толпа ходит с портретами Государя, поет “Боже, Царя храни” и “Спаси, Господи, люди Твоя”, - то он, градоначальник, “готов перед нею выстроиться и разгонять ее не станет”» (Там же).
Между тем толпа, насчитывавшая в своих рядах уже до 10 тысяч человек, двинулась на Дербеневку, к мануфактуре Э. Цинделя. Управляющий, швед по происхождению, Карлсен заперся в своем кабинете. Это не помогло. «Толпа, - читаем в воспоминаниях государственного чиновника, ведшего впоследствии расследование, - ворвалась в контору, переломала все вещи, взломала дверь в кабинет Карлсена, жестоко его избила, а затем повела его всего окровавленного во двор, “показать немца народу”. В это время на фабрику прибыл градоначальник, которого по телефону уведомили о происходящем. Рабочие обратились к нему с жалобой на Карлсена […] Адрианов приказал одному из бывших тут же полицейских офицеров произвести дознание […] Доклад околоточного надзирателя Колчева о том, что толпа сейчас избивает Карлсена, градоначальник, по-видимому, не расслышал и, сказав помощнику пристава Унтилову: “Донесите депешей, кто здесь управляющий”, - сел в автомобиль и уехал.
После отъезда градоначальника рабочие отнесли Карлсена к реке, куда его и бросили. На берегу стояла огромная толпа народа, кричащая: “бей немца, добить его”, и бросала в Карлсена камни. Двум городовым удалось достать ветхую лодку без весел и втащить в нее барахтавшегося в воде Карлсена. Озлобленная толпа с криками “зачем спасаете?” стала бросать камни в лодку. На берег в это время прибежала дочь Карлсена - сестра милосердия, которая, увидев происходившее, упала перед рабочими на колени, умоляя пощадить ее отца. С теми же просьбами обращался к толпе полицмейстер Миткевич[-Желток], который, указывая на дочь Карлсена, говорил: “какие же они немцы, раз его дочь - наша сестра”. Но озверевшая толпа с криком “и ее забить надо” продолжала кидать камни. Лодка быстро наполнилась водою, Карлсен упал в воду и пошел ко дну. Было это в шестом часу дня…» (Там же. С. 129-130).
Но было еще и затем… На пути толпы оказался дом фабриканта Роберта Шрадера. «Выволокли хозяина, жену и двух дочерей - истерзанными и голыми потопили в канаве…», - такова краткая запись в дневнике известного историка Мельгунова (С.П. Мельгунов «Воспоминания и дневники». С. 255).
Лондонцы громят немецкое предприятие. Ист-Энд. 1915 г.
Более подробно об этом читаем в отчете: «…Часть тех рабочих, манифестировавших с Царскими портретами и национальными флагами, ворвались сначала в квартиру директора-распорядителя этой фабрики, уже выселенного с нее, германского подданного Германа Янсена, а затем в соседнюю квартиру русской подданной, потомственной дворянки Бетти Энгельс, два сына которой состояли прапорщиками Русской Армии. В квартире Энгельс пряталась жена Янсена - Эмилия Янсен, его сестра Конкордия Янсен - голландская подданная и теща - Эмилия Штолле - германская подданная. Все четыре женщины были схвачены, причем двух из них - Бетти Энгельс и Конкордию Янсен - утопили в водоотводном канале, а двух остальных избили так сильно, что Эмилия Янсен умерла на месте избиения, а 70-летняя старуха Эмилия Штолле скончалась в больнице, куда была доставлена отбившею ее полицией.
Фабрику Шрадера толпа разгромила, а квартиру Энгельс подожгла, причем прибывшей пожарной команде не давали тушить пожар, а полиции - убирать трупы убитых женщин. По словам полицейского пристава Диевского, пережившего ужасы московского вооруженного восстания 1905 года, он “ни тогда, ни вообще когда-либо в жизни не видел такого ожесточения, разъярения толпы, до какого она дошла к вечеру 27 мая. Это были точно сумасшедшие какие-то, ничего не слышавшие и не понимавшие”…» (Н.П. Харламов «Избиение в Первопрестольной». С. 130).
«На фабрике Жиро, принадлежавшей французской фирме, - писал также участвовавший в расследовании генерал В.Ф. Джунковский, - толпа разгромила помещение мастера Гаркера (немца). На фабрике Шрадера, по возникновении безпорядков, толпа стала избивать сына владельца, и когда прибывшему полицмейстеру удалось с помощью городовых отнять избиваемого и увести, то рабочие толпою кинулись внутрь фабрики, убили четырех русских женщин, приняв их за немок, и трупы их бросили в воду» (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 559).
Преступное безчинство сопровождалось, как правило, одной и той же картиной: «Кругом стояла толпа в несколько сот человек, в общем несочувственно относившихся к погрому. Но никто даже не пытался убедить погромщиков» (С.П. Мельгунов «Воспоминания и дневники». С. 255). «Вечером, - читаем запись в дневнике москвича за 28 мая, - кое-кто собрался у нас. Я решительно запротестовал против предложения идти смотреть. Если при нас начнут громить, мы должны вступиться, и нас в лучшем случае только изобьют. Быть простым зрителем невозможно. […] …Все-таки пошли… Да и все ходят» (Там же. С. 256).
Вечером 27 мая градоначальник генерал А.А. Адрианов распорядился удалить с московских фабрик всех немцев, расценив действия погромщиков следующим образом: «Толпа хорошая, веселая, патриотически настроенная» и вообще ничего особенного в городе не случилось, разве что «обычное уличное буйство, которое теперь и прекратилось» (В. Дённингхаус «Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941)». С. 341).
В таком же направлении «мыслил» и князь Ф.Ф. Юсупов, высказавший на состоявшемся вечером совещании «неудовольствие» действиями полиции, которая пустила в дело нагайки. Одновременно он категорически отказался «отдать распоряжение, воспрещающее всякие, в том числе и патриотические, манифестации» (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 560).
Звенели стекла магазинов…
Пылал пожаром небосклон…
И рот сиятельный разинув,
Начальство вышло на балкон…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть и не принял обычных мер он,
Мы всё же с чувством говорим:
- Смирись, потомок!.. Новый Нерон
Глядит восторженно на Рим.
(Е. Красных «Князь Феликс Юсупов». С. 357).
В противоположность князю, московские либералы, почувствовав дыхание народной стихии, забили тревогу. Созванные московским городским головой М.В. Челноковым гласные составили и приняли обращение к москвичам. «Казалось бы, - замечал В.Ф Джунковский, - инициатива по принятию мер к прекращению погромов должна была бы изойти от главноначальствующего, на деле же оказалось, что городская дума, потеряв веру в представителя высшей власти в Москве, приняла ее на себя» (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 561).
В Петрограде узнали о происходящем в Москве тоже только поздним вечером 27-го. Примечательно, что князь Ф.Ф. Юсупов, к которому обратились за разъяснениями, ответил, что у него «ничего серьезного нет».
Но князь […] спокойно молвил:
«Я знаю, мелкий безпорядок -
Наука всем врагам Руси».
(Э. Иоффе «Линии Маннергейма. Письма и документы. Тайны и открытия». СПб. 2005. С. 119. Атрибуция этих стихов в кн. ошибочна. В действительности это стихотворение «Хладнокровный градоправитель, или Котлеты по-московски и соус “Тартар”» принадлежало известному острослову В.П. Мятлеву).
Узнав из других источников действительное положение дел в Первопрестольной, В.Ф. Джунковский немедленно доложил министру Н.А. Маклакову, а тот, в свою очередь, отдал распоряжение генералу немедленно выехать на место событий, одновременно проинформировав Государя в докладной записке о творящихся в Москве безобразиях: «Большие толпы народа двигались по улицам с национальными флагами и портретами Вашего Императорского Величества, громили магазины, принадлежащие лицам с нерусскими фамилиями, на Красной площади, Кузнецком мосту, Мясницкой и Большой Лубянке. В настоящее время происходит разгром магазинов по Тверской улице. Сообщений от местных властей ко мне не поступало, вышеуказанные сведения получены частным образом и проверены по телефону Свиты Вашего Императорского Величества генерал-майором Джунковским, который сегодня же по моему предложению выезжает в Москву для ознакомления с происшедшим» (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 560).
Тверская улица.
На следующий день, 28 мая, забастовали все заводы Москвы. Толпы были еще гуще. «Открылось шествие с флагами и пр. При пении “Боже, Царя храни!” шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками Общества “За Россию”. Сзади начинались погромы» (С.П. Мельгунов «Воспоминания и дневники». С. 255). Кричали «Долой немцев!», «Да здравствует Государь Император и Русская Армия!».
Сконцентрировавшись на Красной площади у памятника Минину и Пожарскому, во втором часу пошли громить магазины фирм «Эйнем» и «Циндель» в Верхних торговых рядах. Потом пошли на Лубянскую площадь, на Кузнецкий мост, Мясницкую, Петровку.
Магазин Э. Цинделя в Солодовниковском пассаже на Кузнецком мосту после разгрома в мае 1915 г.
Красочную картину событий этого дня находим в дневнике Л.А. Тихомирова: «Не успели проехать по Никольской ста шагов, как увидели со стороны Красной Площади толпу с национальными флагами. Впереди бежали мальчишки, десятка четыре, с громкими криками: “Шапки долой”. Патриотические манифестации теперь обычны и привычны. Сняли шапки и остановились, как и все на улице. Толпа тысячи две-три человек со знаменами и несколькими портретами Государя, с криками “ура” прошла мимо нас. Все это были люди довольно молодые, но не мальчики, прилично одетые, по всем признакам фабричные рабочие, т.е. прилично держащиеся и с интеллигентными лицами. […] …Извозчик сказал мне, что это “по случаю высылки немцев из Москвы” […]
Послышались крики “ура”, и долго грохотали издали с Арбата. Мимо нас однажды пробежала небольшая толпа со знаменами и, заворачивая на Молчановку, кричала ура перед Английским консульством, где висит английский флаг. Наша прислуга выбежала посмотреть, пробежали мимо нас люди, особенно бабы с узлами. Вот и всё, что я лично видал, да еще, уже после, целый ряд разгромленных магазинов на Арбате, Тверской, Кузнецком Мосту с переулками, по Лубянской площади и Лубянке... […]
Та толпа, которая меня задержала на Никольской, была одна из начинавших отрядов. Они все таковы. Дело, очевидно, подготовлено и организовано с величайшим искусством и ведено замечательно дисциплинированно, по крайней мере, со стороны “регулярных” отрядов. Они действовали систематично, не спеша, обдуманно. Задание было - разгромить предприятия германских подданных. Немцев русских подданных не трогали. Я сам видел несколько разбитых магазинов, заколоченных досками с громадными черными надписями: “Разбито по ошибке. Фирма русская”. Но это - ошибки, и если ошибку замечали вовремя, то прекращали разгром. Так на Арбате разбили стекло у Райхмана, который в действительности еврей, и затем - никаких дальнейших враждебных действий не было. Наоборот: разгромлено садовое заведение Соловьева. Оказалось, что это подставное лицо, и заведение принадлежит немцу Мацке. У регулярных отрядов громил были списки подлежащих уничтожению. Толпа подходила к заведению. Несколько человек входило в магазин, и требовали документы, которые перечитывали. Если открывалось, что хозяин русский подданный - шли мирно дальше, иногда даже крича обезпокоенному нечаянно “ура”. У Мейера (садоводство) проверка книг шла полтора часа и все это время толпа стояла на улице с неподвижностью и усердием войсковой части. Но Мейеру не удалось “оправдаться”, его немецкое подданство было обнаружено и заведение было снесено с лица земли.
Делалось это с исступляющей энергией. Выбивались окна, весь товар уничтожался, выбрасывался на улицу, [нзб.], разрывали, рубили ломами и топорами. Я видел образчики опустошенных магазинов. На Кузнецком мосту громадный трехэтажный мебельный магазин Кона представлял незабываемую картину. Зеркальные окна, составлявшие лицевую стену - уничтожены так, что нет даже кусочка целого, три этажа зияют один над другим, как громадные открытые сцены театра. В них всё видно до последнего угла, но видно только пустоту. Стены ободраны, даже полок нет, ничего нет. У ног бывшего магазина груды безобразных обломков бывшей мебели. Я видел это, когда главные груды были уже убраны, но свидетели говорят, что эти горы представляли нечто поразительное. Из выломанных окон бросали на улицу драгоценнейшую резную мебель. У Циммермана - так выбросили пианино и прочие инструменты. Их рубили топорами, разбивали ломами. Рассказывают случай, когда эти куски (?) дерева и стали убивали на улице зазевавшихся зрителей, а может быть и участников. Так передавали, что глазевший мальчик был убит швейной машиной, летевшей из окна. Поразительная аккуратность громил. Видишь, например, бывший магазин Эйнема, - в котором очистили все окна, нет даже обломков стекол, а внутри сплошное голое пространство стены, пол и потолок. Следующее рядом окно русского магазина, в пол-аршина расстояние - целехонько, не задето [нзб.], не заметно царапинки на вывеске, вплотную подходящей к Эйнему. Бывали только ошибки, да еще напасть от огня, переходившего, конечно, и на окружающие здания» («Дневник Л.А. Тихомирова. 1915-1917 гг.» С. 64-66).
Бакалейный отдел Карла Фишера в Елисеевском магазине в Москве.
На Варварке была разгромлена главная контора торгового дома Вогау и Ко. Погромщики взломали несгораемые шкафы, выбросив текущие архивы фирмы и разграбив всю денежную наличность. Были расхищены товары на складах, а затем, как водится, всё здание было подожжено. Общий убыток только от разграбления этой одной фирмы составил два миллиона рублей («Московские ведомости». 1915. 31 мая). А ведь подобных акций в Москве было произведено немало.
В те же дни, например, подвергся «разгромлению и уничтожению склад издательской фирмы Кнебель; уничтожением хранившихся на складе изданий не ограничилось несчастье, которое в таких границах было бы чисто материальным: там же хранились и погибли материалы, рукописи, фотографии и негативы для издававшейся Кнебелем “Истории русского искусства” Игоря Грабаря» («Старые Годы». 1915. Июль-август. С. 107). И через два дня, когда начальник Московского охранного отделения ехал по Неглинному проезду, его лошадь буквально «шагала по грудам художественных изданий Кнебеля» (А.П. Мартынов «Моя служба в Отдельном корпусе жандармов». С. 362). Эта картина стояла перед глазами полковника и много лет спустя…
Под предлогом проверки документов врывались и в квартиры, и не дай Бог, если у проживавших там были немецкие фамилии… При этом, однако, евреев, например, не трогали (чем, по-видимому, сверх того и объясняется «заговор молчания» по поводу событий в Москве прессы). «Это подтверждается, - пишет современный немецкий исследователь, - как многочисленными заявлениями свидетелей, так и заключениями сенатской комиссии, отметившей только антигерманскую направленность движения. Один из очевидцев так описывает поведение толпы, дискутировавшей по поводу определения национальности жертвы: “В толпе, собравшейся у магазина Левинсона, шли горячие споры, кто такой Левинсон - еврей или немец. Убедившись, что он еврей, толпа проходила мимо, но подходила новая манифестация, и все начиналось сначала…” Отмечен только один преднамеренный случай разгрома дачи у еврея - барона Гинцбурга, “единственного на всю Россию еврея-барона” [1], так как толпа просто не поверила, что баронский титул мог быть присвоен еврею» (В. Дённингхаус «Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941)». С. 352).
[1.] Баронский титул Горацию Гинцбургу был присвоен по личному желанию Великого Герцога Александра Гессенского, брата Императрицы Марии Александровны, Супруги Государя Александра II. (Банкирский дом Гинцбургов заведовал финансовыми делами Великого Герцога и его семьи.) Поверенный в делах России в Дармштадте сообщил 5 мая 1870 г. в Министерство иностранных дел о желании Великого Герцога Гессенского пожаловать своему генеральному консулу в Петербурге Г. Гинцбургу баронский титул. 27 марта 1871 г. Император Александр II дозволил принять его (Г.Б. Слиозберг «Барон Г.О. Гинцбург. Его жизнь и деятельность». Париж. 1933. С. 42; Б.В. Ананьич «Банкирские дома в России 1860-1914 гг. Очерки истории частного предпринимательства». Л. 1991. С. 40). Гинцбурги, как известно, состояли в родстве с кланом Ротшильдов. Современный биограф Ротшильдов сообщает о тесных взаимосвязях одного из основателей этого рода, Амшеля Майера, с Гессенским Двором (Г. Шнее «Ротшильды». М. 1998. С. 218, 251). Таким образом, пишет современный исследователь, Царь-Мученик был «убит и ограблен по приказу одного из правнуков придворного менялы своего прадеда» с материнской стороны (Н. Козлов «Цареубийство». М. 2005. С. 32). - С.Ф.
Продолжение следует.