ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕССАРАБИЮ (6)
Путешествие Онегина. Иллюстрация художника П.П. Соколова (1826-1905) к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». 1891 г.
Невидимые нити (начало)
Как мало здесь людей! Как много здесь преданий!
И жизнь людей, как глушь! Как гром, преданий гул!
Не вечно ли пустеть святому месту брани,
Где штык румянцовский победою сверкнул?
Александр ХЫЖДЭУ. «Кагул» (1837).
Отправляясь 6 мая 1820 г. из Петербурга на юг, А.С. Пушкин вряд ли вполне осознавал, сколькими нитями к тому времени он уже был связан с теми местами, где ему предстояло жить в ближайшие годы. Хотя кое-что, конечно, знал…
22 декабря 1821 г., вспоминал совершавший вместе с А.С. Пушкиным поездку по Бессарабии И.П. Липранди, они выехали из Болграда: «В 11 часов, в ужасную темноту, мы отправились; я курил; Пушкин что-то приговаривал. Подъезжая ко второй станции, к Гречени, он дремал; но когда я ему сказал: жаль, что темно, он бы увидел влево Кагульское поле, при этом слове он встрепенулся, и первое его слово было: “Жаль, что не ночевали, днем бы увидели”. Тут я опять убедился, что он вычитал все подробности этой битвы, проговорил какие-то стихи и потом заметил, что Ларга должна быть вправо, и пр.»
Даниэль Николай Ходовецкий (1726-1801). Победа графа Румянцева над турками при Кагуле. Офорт. 1770. Частная коллекция в Германии.
Победа в этом сражении, одержанная 21 июля 1770 г. войсками под командованием графа П.А. Румянцева (1725-1796), получившего за битву при Ларге и Кагуле титул «Задунайский», была, конечно, хорошо известна тогда каждому русскому
В 1844-1848 гг. в память этого события тут, на месте, где располагалась ставка главнокомандующего Османской армией, по проекту архитектора Ф.К. Боффо была воздвигнута 25-метровая дорическая колонна.
Надписи на чугунных плитах на ней сообщали: «1770-го года, июля 21-го дня, граф Петр Александрович Румянцев на сем месте с семнадцатью тысячами русских воинов разбил стопятидесятитысячную армию турецкую под начальством верховного визиря Халиля-паши»; «Памятник сей незабвенной битвы, в которой пали навсегда свирепые янычары, несколько столетий стращавшие Европу, Азию и Африку поставлен по велению Императора Николая, Самодержца всея России при Новороссийском и Бессарабском генерал-губернаторе графе Воронцове, и при Бессарабском военном губернаторе Федорове» («Памятник Кагульской битвы» «Новороссийский календарь». Одесса. 1850. С. 379-383).
На пьедестале был помещен герб графов Румянцевых с девизом «Не только оружием» на латыни.
Инициатива увековечивания памяти об этом событии исходила от графа М.С. Воронцова, чьим подчиненным в 1823-1824 гг. был А.С. Пушкин. Дело в том, что отец генерал-губернатора, граф Семен Романович Воронцов (1744-1832) отличился в сражениях при Ларге и Кагуле, получив чин бригадира. (Как видим, отец Михаила Семеновича, вопреки тому, что утверждает в своей известной книге «Пушкин в Молдавии» Б.А. Трубецкой, вовсе не погиб при Кагуле, а прожил еще довольно долгую жизнь, принеся немалую пользу России на дипломатическом поприще.)
Графу Семену Романовичу по соседству с основным монументом на личные средства его сына установили семиметровый обелиск с надписями: «Вблизи сего места 21 июля 1770 года в день Кагульской битвы подполковника графа Семена Воронцова сводный гренадерский батальон, из полков 1 и 3 гренадерских составленный, первым вступил в турецкий ретрашемент»; «Памятник сей обожаемому родителю поставил благодарный сын Новороссийский и Бессарабский генерал-губернатор граф Михаил Воронцов...»
Помещен на памятнике и графский герб Воронцовых с девизом на латыни: «Всегда непоколебимая верность».
Конечно, во время своей поездки по югу Бессарабии Пушкин не мог видеть этих памятников, открытых 13 сентября 1849 г., более чем 12 лет спустя после его гибели, однако, если бы всё же не проехал мимо, а посетил тогда поле сражения, увидел бы другой, о существовании которого стало известно только в 1946-м во время реставрационных работ на Кагульском поле. Рабочие обнаружили тогда чугунное коромысло с каслинским клеймом: «Мастер Егор Ильин Арлов в Касиливе, 1821 г.» (М. Ромадин «На поле Кагульской битвы» // «Советская Молдавия». Кишинев. 1946. 17 августа).
Отголоском этой пушкинской поездки являются не публиковавшиеся при жизни поэта стихи, датируемые началом 1822 года:
Чугун кагульский, ты священ
Для русского, для друга славы
Ты средь торжественных знамен
Упал горящий и кровавый,
Героев севера губя.
Сражение при Кагуле в 1770 году. Гравюра 1770-1780-х годов. Из собрания М. Золотарева.
Однако посещение мест, связанных с этим сражением, вызывало у А.С. Пушкина и иные, глубоко личные, а потому гораздо более сильные, ассоциации.
Тут самое время вспомнить о Кагульском обелиске в парке Большого Екатерининского Дворца в Царском Селе, возведенном в 1771 г. по проекту архитектора Антонио Ринальди.
«В память победы, - сообщала надпись на нем, - при реке Кагул в Молдавии июля 21 дня 1770 года [под] предводительством генерала графа Петра Румянцева российское воинство числом семнадцать тысяч обратило в бегство до реки Дуная турецкого визиря Галил Бея с силою полтораста тысячною».
Именно на фоне него Императрица Екатерина II, любившая здесь гулять, изображена на знаменитом портрете В.Л. Боровиковского (1757-1825), точнее на втором его авторском повторении 1800-1810 гг., находящимся ныне в Русском музее. (В первом варианте 1794 г., хранящемся в Третьяковской галерее, художник изобразил Государыню в том же парке, но у Чесменской колонны.)
Владимiр Боровиковский. Императрица Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке. На фоне Кагульской колонны.
Именно этот портрет, считают пушкинисты, взят поэтом за основу при описании встречи героини «Капитанской дочки» с Императрицей:
«На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: “Не бойтесь, она не укусит”. И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую».
Иоганн Георг де Майр. Вид парка в Царском Селе (с Кагульским обелиском). 1790-е гг.
Современный исследователь Л.М. Аринштейн считает, что с Кагульским монументом в Царском Селе связаны личные переживания А.С. Пушкина, часто видевшего здесь прогуливающуюся Императрицу Елизавету Алексеевну:
«Пушкин определенно искал “нечаянных” встреч с Императрицей, Которая ежедневно прогуливалась по аллеям Царскосельского парка одна или в сопровождении фрейлины. Следы такой встречи (или таких встреч) нашли отражение, как нам представляется, в незавершенном отрывке “К Кагульскому памятнику” и в одном из эпизодов “Капитанской дочки”. Оба они отнесены Пушкиным к одному и тому же месту - собственному садику Императрицы близ Кагульского обелиска. Здесь по утрам Пушкин мог не раз видеть Ее одну в простом утреннем платье - образ, вероятно, подсказавший ему изображение другой Германской Принцессы, увиденной глазами Маши Мироновой: […] Образ, так удивительно совпадающий с описанием “величавой жены” из стихотворения “В начале жизни...”!
Ранний незавершенный отрывок 1819 г. “К Кагульскому памятнику” продиктован, судя по всему, тем же воспоминанием:
Воспоминаньем упоенный,
С благоговеньем и тоской
Объемлю грозный мрамор твой,
Кагула памятник надменный.
Не смелый подвиг россиян,
Не слава, дар Екатерине,
Не задунайский великан
Меня воспламеняют ныне...»
(Л.М. Аринштейн «Пушкин. Непричесанная биография». 4-е изд. М. 2007. С. 244).
Кагульский обелиск в Царском Селе. Современный снимок.
Во время своих поездок по Бессарабии посещал А.С. Пушкин и Бендеры. Интересуясь обстоятельствами пребывания там Шведского Короля Карла XII и гетмана И.С. Мазепы, не мог он, разумеется, не вспомнить и о своем старшем друге Василии Андреевиче Жуковском (1783-1852).
Дело в том, что мать его была турчанкой, плененной именно в этой крепости во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. Случилось это, кстати, в том самом 1770-м, когда произошло Кагульское сражение.
Об этих обстоятельствах пишут по-разному.
Пленницу доставили в Мишенское, имение помещика секунд-майора Афанасия Ивановича Бунина, располагавшееся в трех верстах от уездного города Белёва в Тульской губернии.
«Мещане города Белёва и крестьяне помещичьи, - писал К.К. Зейдлиц, один из биографов поэта, - ездили за нашей армией маркитантами. Один из крестьян села Мишенского также собрался в маркитанты: когда он пришел проститься со своим барином, старик Бунин, шутя, сказал: “Привези мне, братец, хорошенькую турчанку; видишь, жена моя совсем состарилась!” Покорный крестьянин серьезно понял эти слова и в самом деле привез барину двух турчанок, родных сестер, попавших в плен при взятии крепости Бендер».
Несколько по-иному пишет об этом племянница В.А. Жуковского, писательница и переводчица А.П. Зонтаг (1785-1864). По словам Анны Петровны, А.И. Бунин получил турчанок в подарок от его приятеля майора Муфеля. Отец сестер будто бы погиб при обороне крепости. При этом писатель П.А. Плетнев (1792-1865) передавал слышанное им от самого В.А. Жуковского: мать его-де происходила из сераля турецкого паши Силистрии.
М.М. Иванов. Вид крепости в Бендерах. Бумага, акварель. 1790 г.
«Турчанки поселились в доме Бунина, - писал Б. Глинский, автор другой биографии Жуковского. - Фатима вскоре умерла. Сальха была определена няней малолетних детей Буниных: Варвары и Екатерины. Сальха была стройной, привлекательной, только что расцветшей молодой женщиной: ее муж был убит под стенами Бендер. Ко всему этому она была очень доброй и кроткой. В короткое время она вполне освоилась с новыми условиями жизни, крестилась, получив имя Елизаветы Дементьевны, выучилась хорошо говорить по-русски и даже читать. Перед экзотическими чарами турчанки Афанасий Иванович не мог устоять; она в свою очередь отвечала тем же чувством и охотно предоставила своему барину молодость и ласки.
Связь Афанасия Ивановича с турчанкой скоро обнаружилась: явился плод любви - девочка. Жена Бунина встретила роман мужа весьма недоброжелательно, но воспрепятствовать связи мужа с турчанкой не могла. К этому времени Елизавета Дементьевна сделалась главной домоправительницей. Ей было отведено боковое строение, где и поселился Афанасий Иванович. Таким образом, произошел открытый разрыв между супругами. Получилось как бы два дома - большой и малый.
Марья Григорьевна строго запретила своим дочерям посещать Елизавету Дементьевну, и она не имела права сообщаться с большим домом и являлась туда только для приказаний. Вслед за первой девочкой у Елизаветы Дементьевны родились еще две, но все девочки жили очень не долго.
29 или 26 января 1783 г. она родила мальчика, который и был знаменитым поэтом. В доме Бунина жил его хороший приятель, Андрей Григорьевич Жуковский. Он согласился быть не только восприемником ребенка, но и дать ему имя и усыновить его.
О.А. Кипренский. Портрет В.А. Жуковского. 1815 г. Третьяковская галерея.
После рождения мальчика в отношениях Марии Григорьевны к мужу и Елизавете Дементьевне произошла перемена. […] Мария Григорьевна смягчилась, примирилась со своим положением, приняла близко к сердцу рождение ребенка [….] Ребенок сделался предметом самых внимательных забот: к нему был приставлен целый штат няней, он пользовался всеобщей любовью Мария Григорьевна полюбила его, как родного сына.
Перемена отношений Марии Григорьевны, ее любовь к чужому ребенку сначала озадачили Елизавету Дементьевну: ее азиатская натура не могла понять, как может Мария Григорьевна относиться к ней, Елизавете Дементьевне, первому, по ее понятию, своему врагу, как возможно полюбить ребенка своего врага! Но убедившись в искренности чувств Марии Григорьевны, Елизавета Дементьевна полюбила ее со всей силой азиатской натуры, привязалась так, как умеют привязываться лишь азиатки. […]
А.И. Бунин завещал свое имение дочерям, а сыну и Елизавете Дементьевне он не оставил ничего, но поручил их жене своей, сделав ее пожизненной владелицей имений. Здесь уместно отметить характерный штрих для обрисовки личности М.Г. Буниной: она свято выполнила волю мужа и до конца дней заботилась о В.А. Жуковском и Елизавете Дементьевне» («Русский биографический словарь». Т. Жабокритский - Зяловский. Пг. 1916. С. 61-62).
Елизавета Дементьевна Турчанинова. Рисунок В.А. Жуковского.
Восприемницей Сальхи при крещении была супруга А.И. Бунина - Мария Григорьевна. В 1786 г. Елизавета Дементьевна получила официальный вид «к свободному в России жительству». Скончалась она в 1811 году.
Эту историю Пушкин позднее (осенью 1831 г.) в завуалированной форме (хотя для многих современников и понятной) дал в одном из своих стихотворений:
Брадатый староста белёвской
С поклоном барыне своей
Заместо красного яичка
Поднес ученого скворца.
Известно вам: такая птичка
Умней иного мудреца.
Скворец, [надувшись] величаво,
Вздыхал о царствии небес
И выговаривал картаво:
«Христос воскрес! Христос воскрес!»
Впоследствии поэт изменил слишком всё же прозрачно звучащую первую строку на более нейтральную: «Брадатый староста Авдей» (Л.М. Аринштейн «Пушкин. Непричесанная биография. С. 283).
Автопортрет А.С. Пушкина в образе турка с саблей. Болдино. Сентябрь 1830 г.
Продолжение следует.