АВГУСТЕЙШАЯ ЖЕРТВА РЕСТАВРАЦИИ (11)
Покушение на Герцога Беррийского. Париж. 13 февраля 1820 г.
РЕГИЦИД
Как раз в то время, когда поэт за эту и другие подобные непозволительные выходки был выслан на юг, находясь еще в дороге, вышел номер журнала «Вестник Европы», в котором был опубликован перевод сочинения известного писателя Ф.Р. де Шатобриана, темой которого было это трагическое событие, поразившее умы не только многих французов, но и, без преувеличения, всех честных людей. Читал ли его Пушкин? - Полагаем, что да читал. Оно, конечно, не могло не запомниться ему. Возможно, он вспоминал некоторые подробности, когда умирал после дуэли в петербургской квартире на Мойке…
Убийство Герцога Беррийского. Французская гравюра.
Что касается сочинения Шатобриана, то многие тысячи экземпляров его книги «Les Mémoires, et pieces authentiques touchant la vie et la mort de Mgr. le Duc de Berry», вышедшей в Париже, были раскуплены в самое короткое время. Приводим ныне малодоступный текст русского перевода брошюрки «Последние часы жизни Дюка Беррийского» полностью, сохраняя аромат эпохи - особенности русской допушкинской лексики («Дюк» и «Дюшесса» вместо «Герцог» и «Герцогиня»; «Филипп Пригожий» вместо «Филипп Красивый» и т.д.):
«Уже не в первый раз пролилась кровь христианская на сих позорищах, которые Церковь называет языческими, и в сии дни невоздержности, посвященные старику, носящему косу (Unetis falciferi senis diebus. Martial. Epigr.).
В воскресенье, февраля 13-го, Их Высочества Дюк и Дюшесса Беррийские поехали в Оперу, где представляемы были игры и танцы, присвоенные веселостям сей поры года. Между актами они посетили Дюка Орлеанского и его супругу, находившихся в своей ложе. Дюк Беррийский ласкал детей, забавлялся с маленьким Дюком Шартрским, и публика, свидетельница такого согласия между Принцами, несколько раз принималась изъявлять рукоплесканием чувство своего удовольствия.
Шарль-Фердинанд Герцог Беррийский. Литография.
Ея Высочество Дюшесса Беррийская, возвращаясь к себе в ложу, была ушибена [sic!] отворившеюся дверью другой ложи. Она почувствовала усталость, и решилась уехать; было одиннадцать часов без нескольких минут. Дюк Беррийский проводил ее до кареты с тем, чтобы опять возвратиться в Оперу.
Карету Дюшессы подали. Караульные солдаты не выходили к ружью: Принц с давнего уже времени от сей почести; один только часовой сделал на караул, стоя спиною к Ришельевской улице. Граф Шуазель, адъютант Его Высочества, находился в правой стороне от часового, в углу дверей входа, стоя также спиною к Ришельевской улице.
Граф Менар, обер-шталмейстер Принцессы, подал левую руку Ея Высочеству, когда она входила в карету, равным образом и графине Бетизи; Дюк подавал им правую руку. Граф Клермон-Лодев, камер-юнкер Принца, стоял за Принцем с тем, чтобы при возвращении Его Высочества следовать за ним, или же ему предшествовать.
В сие время какой-то человек, идущий со стороны Ришельевской улицы, поспешно проходит мимо часового и лакея, поднимающего ступеньки у кареты. Он толкает сего последнего, и бросается на Принца в ту самую минуту, когда Его Высочество, поворачиваясь, чтобы идти в обратный путь, говорил своей супруге: “Adieu, nous reverrons bientôt (Прости, мы опять скоро увидимся)”.
Убийца, опершись левою рукою на левое плечо Принца, другою поражает его в правый бок, несколько пониже груди. Граф Шуазель сперва было почел гнусную тварь за такого человека, который бежит прямо на другого и не думает сторониться; он отталкивает изверг, говоря ему: “Смотри, что́ ты делаешь!” Но он уже сделал.
Дюк, при нанесенном ударе склоняясь на графа Менара, ухватился рукою за бок, в котором, как ему казалось, почувствовал лишь контузию, и вдруг вскрикнул: “Я умерщвлен! Этот человек убил меня!” - Как! Ваше Высочество ранены? - восклицает граф Менар. Принц отвечает громко: “Je suis mort, je suis mort, je tiens le poignard! (Я погиб, я погиб! в руке моей кинжал!)”
При первом вопле Принца господа Клермон, Шуазель, стоявший на часах Дебье, один лакей и многие другие люди бросились вслед за убийцей, который побежал в Ришельевскую улицу. Карета Принцессы еще не двинулась с места, и Ея Высочество, слыша голос своего супруга, хочет броситься в дверцы, которые в то время отворяли. Графиня Бетизи удерживает Принцессу за платье; один из двух лакеев останавливает и хочет помочь ей выдти. Но Принцесса кричит: “Оставьте! я вам приказываю не держать меня!”, - и бросается с кареты прямо на землю, не думая об очевидной опасности.
Принц усиливался кричать ей издали: “Не сходите!” Принцесса, графиней Бетизи сопровождаемая, бежит к супругу, которого поддерживали граф Менар, граф Клермон и многие служители. Принц вытащил нож из своего бока и подал Менару, товарищу страннической жизни своей в изгнании.
У караульни находилась лавка: на ней посадили Дюка Беррийского; голову его прислонили к стене каменной; расстегнули платье на нем, чтобы открыть рану, из которой текло много крови. Тогда Принц сказал слова: “Я погиб! Священника! Ко мне, жена моя! пусть я умру в твоих объятиях!”
Убийца, уже схваченный служителем кофейного дома Помьером, стоявшим на часах егерем 4 полку Королевской гвардии Дебье и наконец подоспевшими жандармами Давидом, Лавинем и Боландом, приведен был к тем дверям, при которых совершил он свое злодейство. Солдаты окружили его; по всему казалось, что они лишат его жизни. Граф Менар кричит солдатам, чтобы его не трогали; граф Клермон приказывает вести его в караульню, и сам идет туда же. Его обыскали: нашли при нем еще один кинжал с ножнами и ножны от кинжала, оставленного в ране. Вещи сии представлены были графу Клермону, который отдал их графу Менару.
Пьер-Луи Лувель (7.10.1783-7.6.1820) - убийца Герцога Беррийского. Сын галантерейщика, изучал шорное мастерство, с 1806 г. служил в артиллерии. После Ста дней поступил на службу седельным мастером при Королевских конюшнях.
Между тем как Дюк Беррийский сидел на лавке у караульни, граф Шуазель, один лакей и один служитель Оперы побежали искать медика. Им сказано было о жившем поблизости докторе Бланшетоне, который и явился в одну минуту. Еще до него пришел хирург Дрогар. Сии врачи нашли уже Дюка Беррийского в примыкающей к ложе его комнате, куда был он перенесен с прежнего места. Находясь в этой комнате, Принц опамятовался и спросил, не чужестранец ли был виновником злодеяний. Получив ответ отрицательный, сын Франции прибавил: “Горько умирать от руки француза!”
Ея Высочество Дюшесса Беррийская обратилась к доктору Бланшетону с желанием узнать от него истину, обещаясь всё перенести мужественно. Он сказал в ответе, что у Принца не показывалась кровь изо рта, и что это служит благоприятным знаком. Бланшетон сперва было подумал, что рана находилась в нижней части брюха, где увидел он большое количество излившейся крови; но скоро потом уверился, что удар был нанесен пониже правой стороны груди. Доктор очистил рану от сгустившейся крови, и заставил господина Дрогара отворить Принцу на правой руке жилу.
Силы Его Высочества столько подкрепились, что он мог сказать обоим медикам: “Меня весьма трогают ваши старания; но они безполезны: я погиб”. Господин Бланшетон пытался уверить Принца, что рана его не глубока. “Я не обманываюсь, - отвечал Принц, - уверяю вас, что кинжал вошел по самый черен” Ея Высочество сорвала с себя пояс, чтоб употребить его при перевязке. Она одна сохранила присутствие духа в сию ужасную минуту, и показала характер свой, превышающий всё обыкновенное. Принц, у которого глаза уже омрачились, повторял несколько раз: “Здесь ли ты, любезная супруга?” - “Здесь! - отвечала Принцесса, отирая слезы, - я здесь, и никогда тебя не покину”.
Мария Каролина Герцогиня Беррийская (1798-1870) - дочь Короля Обеих Сицилий Франциска I, с 1816 г. супруга Шарля-Фердинанда Герцога Беррийского. Портрет Жана-Батиста Паулина Герена. 1820-е гг.
Господин Бужон, главный хирург Его Высочества, Королевского Брата, уведомленный о случившемся несчастии, прибегает к Дюку Беррийскому; доктор Лакруа является в то же время. Принц узнал Бужона, который некогда сопутствовал Его Высочеству до Гента, в чаянии оказать ему свои услуги на поле сражения совсем другого рода. “Любезный мой Бужон! - сказал Принц, - я ранен смертельно”. В ожидании кровососных банок, сей усердный служитель несколько раз принимался высасывать кровь из раны своего доброго господина. “Что ты делаешь, друг мой, - сказал Царственный страдалец, - может быть рана заражена ядом!”
Дюк Беррийский часто требовал священника. Граф Клермон съездил в Тюильерийский замок и привез оттуда епископа Шартрского, поверенного такой совести, которой ничего уже не оставалось таить от здешнего мiра. Прелат, обыкший взирать с удивлением на отца, пришел учиться от сына. Принц сидел в креслах, поддерживаемый своими служителями, окруженный хирургами; он был в полном уме и в памяти. Его Высочество простирает руку к почтенному епископу, просит пособий религии, изъявляет живейшие чувства веры, раскаяния и упования. Епископ Шартрский убеждает Дюка положиться во всем на Бога; требует от него общего покаяния с тем, чтоб дать ему отпущение, утишить безпокойство совести, а потом ждать минуты, благоприятной для подробной исповеди.
Эдуард Сибо. Смерть Герцога Беррийского.
Граф Менар, всё еще утешаясь надеждою, что рана была не смертельна, отправился к Дюку Ангулемскому. Принц сей лежал уже в постели; он оделся наскоро и поскакал к месту скорби. Невозможно изобразить свидания двух братьев. Дюк Ангулемский бросился на рану Его Высочества, целовал ее, омывал своими слезами; вздохи, рыдание захватывали дух в нем: несчастный брат его также не мог промолвить ни слова.
Всё сие происходило в комнате ложи. Признано за нужное перенести Принца в другую ближнюю комнату, где сперва положили его на стульях, а потом на кровати с ремнями.
Дюк Ангулемский, боясь новой опасности, не дозволил своей супруге ехать с собою в дом Оперы; но Ея Высочество, несмотря ни на что, за ним тотчас последовала. Что́ для нее опасность? Есть ли горести, которым бы она не была причастна? Есть ли несчастие, которое бы ее остановило? Ея Высочество привыкла смотреть прямо в лицо революции, и это уже не в первый раз Дщери Лудовика XVI и Марии-Антуанетты довелось иметь попечение об умирающем Брате.
Вскоре явился и Брат Королевский. Надобно знать доброту, нежность, сердце родительское сего Принца, дабы иметь понятие о том, что́ ему вытерпеть надлежало. [Гибель младшего сына, одного из немногих по-настоящему близких ему людей, стала для него большой трагедией. - С.Ф.]
Его Высочество непременно хотел ехать один; но он не знал, что один из лучших слуг его, дюк Малье, нашел средство ему сопутствовать; сей дюк облагородствовал собою место совсем неблагородное. Дюк Беррийский изъявил желание благословить дочь свою; виконтесса Гонше поднесла к нему Принцессу. [Речь идет о единственной дочери Герцога от его брака с Марией-Каролиной - Луизе Марии Терезии Бурбон, «mademoiselle de France», родившейся в 1819 г. С 1845 г. она была замужем за герцогом Карлом III Пармским. Скончалась 1 февраля 1864 г. - С.Ф.] Тогда Принц, положив на нее свою слабеющую руку, произнес: “Бедное дитя! дай Бог, чтобы ты была менее несчастна из всех в Нашей Фамилии!” Дюк Орлеанский, супруга и дщерь его, бывшие в театре, не оставляли Принца; отец Дюка Энгиенского приехал.
Пытались отворить жилы на ногах почти без успеха; но повторяемое употребление кровососных банок несколько помогло Принцу. Пульс сделался живее, лицо освежилось, кровь потекла из отворенных жил: и сия текущая кровь представляла тогда утешительное зрелище!
Дюк Малье и граф Доденард отправились искать господина Дюпюйтреня. Славный хирург сей явился в час после полуночи. Принц лежал тогда на правом боку; его бледность, его черты изменившиеся, его короткое дыхание, вырывающиеся из груди его стоны, холодный пот на челе его, безпорядочные движения, неустройство постели покрытой кровию и нечистотою, ужасная рана - всё сие потрясло душу в таком даже человеке, который привык быть свидетелем человеческих бедствий. Принц, не знавший Дюпюйтреня, благосклонно протянул к нему руку и сказал, что чувствует боль нестерпимую. Господин Дюпюйтрень осматривает рану; потом уклоняется в сторону для совещания с другими врачами. Здесь находились Бланшетон, Дрогар, Бужон, Лакруа, Терсень, Казенев, Дюбо, Барон, Ру и Фурнье, молодой хирург, особенно отличившийся своим усердием. Положено расширить рану; и это признано единственным средством дать исход крови, разлившейся в грудной полости.
Господин Дюпюйтрень, приближась к Принцу, спросил его, как он себя чувствует, но не мог получить ответа. Он предложил Ея Высочеству Дюшессе Беррийской сделать ему несколько вопросов. Принцесса наклоняется к постели и говорит своему супругу: “Я прошу тебя, друг мой, укажи мне на место, где болит у тебя”. Страдалец ободрился при сем любезном голосе; он взял руку супруги и положил на грудь свою. “Тут болит у тебя?” - спросила Ея Высочество. - “Да, - отвечал Принц, - я насилу дышу”.
Брат Королевский желал удалить невестку свою на время операции. “Батюшка, - сказала она, - не принуждайте меня сделаться ослушною перед вами, - и, обратившись к врачам, продолжала: - Господа! исполняйте свою должность”. Во все время операции она стояла на коленях, держа Принца левою рукою. Лишь только вложили инструмент в рану, Его Высочество воскликнул: “Оставьте меня, ибо я должен умереть!” - “Друг мой, - сказала ему плачущая супруга, - из любви ко мне потерпи!” - Одно слово сей юной, удивительной Принцессы утишило боль в ее супруге; а когда епископ Шартрский говорил о вере, тогда всё существо несчастного Принца превращалось в упование на Бога и в покорность Его святейшей воле.
После операции Дюк Беррийский повел рукою по волосам Принцессы и сказал ей: “Бедная жена моя, о, как ты несчастна!” При операции оказалась вся глубина раны. Нож, которым нанесен удар Принцу, был длиною в семь дюймов; полоса его была тонка, узка, с двумя остреями как нож Равальяка [Убийца Короля Генриха IV. - С.Ф.], и с обеих сторон чрезвычайно острая.
Следствием расширения раны было минутное спокойствие. Все умирающие, незадолго перед концом своим, обыкновенно ощущают некоторое облегчение, которое дает им время в последний раз взглянуть на жизнь свою: так путешественник останавливается на одну минуту, чтобы с высоты взглянуть на места знакомые, потом спускается под гору, навсегда закрывающую виденные им предметы.
Принц держал Дюпюйтреня за руку и просил его уведомить о всяком переменном движении пульса. Бодрый военачальник поставил опытного стража, чтобы не быть внезапно настигнутым смертию и чтобы мужественно стать противу сего грозного неприятеля. О смерть! где твоя победа?
В сие краткое время спокойствия Его Высочество следующие слова произнес к Принцессе, своей супруге: “Друг мой! не изнемоги под бременем скорби; сбереги себя для младенца, которого носишь в утробе”. Немногие слова сии произвели чудесное впечатление в собрании: в присутствии скорби каждый ощущает в себе невольное движение радости; в каждом увеличивается соболезнование о Принце, который оставляет отечеству последнюю надежду, как последнее благодеяние. Сей Принц отходит от нас; он, кажется, уносит с собою всю Монархию, и в ту же минуту обещает нам даровать другую. О Боже! неужели святой воле Твоей угодно из самой гибели нашей извести нам спасение? во гневе ли Своем, или в милосердии определил Ты смерть лютую Сыну Франции? Последнее ли в ней восстановление законного Престола или падение Кловисова государства? Избегает ли ею будущей судьбы Принц наш, или идет умолять о милосердии к нам Того, Который иногда допускает смягчаться праведному своему гневу?
Везде, куда только Принц ни обращал угасающие взоры, везде оставлял он следы доброты своей или признательности: между тем как Бланшетон сжимал ему голову для утоления нестерпимой боли, Принц заметил стоящих у ног постели в некотором отделении своих служителей, проливающих слезы. “Батюшка, - сказал он своему родителю, - поручаю милостям вашим этих честных людей и весь дом мой”.
Началась продолжительная рвота. Принц несколько раз повторял, что кинжал был с ядом. За несколько времени прежде он изъявлял желание видеть своего убийцу. “Что я сделал этому человеку? - говорил он. - Может быть, этого человека оскорбил я без всякого намерения”. - “Нет, сын мой! - сказал Брат Королевский, - нет, ты никогда не видел и не оскорблял этого человека; он совсем не имеет личной к тебе ненависти”. - “Итак, он безумный!” - был ответ Принца. О достойное чадо Евангелия! ты на самом деле исполняешь последний завет Святого Короля Франции к Его Сыну: если Бог пошлет к Тебе несчастие, прими его с благоговейною покорностью.
Дюк часто осведомлялся о прибытии Монарха. “Я не успею, - говорил он, - испросить помилование тому человеку”. Потом прибавил, обращаясь к родителю своему и к брату: “Обещайте мне, батюшка, и вы, братец, просить Короля, чтобы даровал жизнь этому человеку”.
Было уже говорено, что Дюк Беррийский, живучи в Англии свободным, имел одну из тех связей, которые запрещаются религиею, но которые извиняются слабостию естества человеческого [1].
[1.] С 1801 г. Герцог Беррийский жил попеременно в Лондоне и в Шотландии, вступив в морганатический брак с молодой англичанкой. От этого брака, не признанного Королем Людовиком XVIII, он имел двух дочерей, впоследствии вышедших замуж за маркиза де Шаретт и принца де Фосиньи. «Его Высочество Герцог Беррийский, - замечал в письме от 3 июля 1811 г. граф де Местр, - шутит шутки со временем, а ведь оно сего не любит» (Граф Жозеф де Местр «Петербургские письма». СПб. 1995. С. 172). - С.Ф.
О нем то же можно сказать, что говорит один историк об Генрихе IV: “Он бывал часто слабым; но всегда был благочестивым, и никто не заметил, чтобы страсти ослабили в нем религию”. Его Высочество, тщетно искавши в совести своей важных преступлений,, и, находя в ней одни лишь слабости, захотел, так изъяснюсь, собрать их около смертного одра своего, дабы показать свету всю великость своего раскаяния и всю строгость покаяния. Он столько знал добродетели своей супруги, что не усумнился открыться ей в своих погрешностях и объявить о желании своем проститься с двумя невинными созданиями, дочерями долговременного своего изгнания. “Пуская привезут их! - воскликнула Принцесса, - они также и мои дети!” Через три четверти часа являются две маленькие чужестранки; рыдая, падают они на колена при одре господина своего; руки их сложены, лица омыты слезами. Принц сказал к ним несколько нежных слов на английском языке; говорил им о близком конце своей жизни, приказывал любить Бога, быть добрыми и помнить о несчастном своем родителе. Он благословил их, велел им встать, поцеловал их и сказал, обратясь к Ея Высочеству, своей супруге: “Будешь ли ты столь великодушна, возьмешь ли на себя попечение о сих бедных сиротках?” Принцесса простерла объятия свои к обеим девочкам, прижала их к сердцу и приказав подать дочь свою, сказала им: “Поцелуйте сестру вашу!” - “Бедная Луиза! - воскликнул Дюк Беррийский к маленькой Принцессе, - ты не увидишь более своего родителя!” - Присутствующие предались разным чувствам: то болезновали о Принце, то удивлялись Принцессе. Виконтесса Гонто, ни о чем не предуведомленная, была в изумлении. Дюшесса Ангулемская, заметив это, сказала виконтессе: “Ей всё известно; в ней характер необыкновенный!”
Между тем Принца положили на полу на матраце, и поправляли его постелю. В это время Его Высочество сперва частно исповедовался перед епископом Шартрским, потом исповедал вслух перед всеми грехи свои, и присутствующим казалось, что видят Святого Лудовика, умирающего на одре покаяния. Он просил у бога отпущения грехам своим и тем соблазнам, которые случалось ему подавать в своей жизни. “Боже мой! - прибавил умирающий, - прости меня, прости и того, кто лишил меня жизни!”
Принц попросил благословения у своего родителя. Тогда кроткий отец отпустил и простил проступки и опрометчивости сына, и с удивительным благоговением сердца дал ему свое благословение, и между святыми лобызаниями своими приветствовал и поручал Богу. [Слова историка Рено из жизни Филиппа Пригожего.] Сии Принцы находили все примеры в своей Фамилии.
Умирающего положили на постелю по-прежнему, и Дюк Ангулемский занял при нем свое место, став на колени. “О Брат мой! - сказал Маккавей христианский, - о ты, земный ангел! Думаешь ли, что Бог простил меня?” - “Тебя простил? - отвечал Дюк Ангулемский: Он сделал тебя мучеником!” - Луч радости блеснул на лице умирающего Принца; он не сомневался, что намерения Промысла должны быть известны благочестивому Брату, и успокоился.
Тогда священник церкви Св. Рока, за которым ездил граф Клермон, явился со Святым Елеем: во всяком месте скорби всегда встретите христианского священника. Дюк Беррийский просил Святых Таин; но епископ Шартрский с живейшим соболезнованием объявил, что продолжающаяся рвота препятствует ему удостоиться Причащения.
Принц предал себя в волю Божию, сотворил крестное знамение и ожидал помазания Елеем. Он читал молитву исповеди, и как преступник, ударял рукою в кающуюся грудь свою, в ту грудь, которая отверзта была ножем злодейским как бы для того, чтобы дать средство невинным тайнам из нее выдти, в ту грудь, из которой вместе с кровию Святаго Лудовика истекли одни лишь добродетели.
Принц видел приближение своей кончины; он чувствовал муку ужасную и каждую минуту лишался памяти; часто повторял он тихим голосом: “Как я страдаю! как долга ночь эта! едет ли Король?” Часто звал своего родителя, и рыдающий отец откликался: “Я здесь, друг мой!” Страдальцу объявляют о пришедших маршалах. “Я надеялся, - отвечал он, - между ними проливать кровь свою за Францию”.
Мучимый пламенною жаждою, Принц пил весьма неохотно, и то единственно чтобы дожить до прибытия Королевского. Его Высочеству сказали о господине Нантулье. “Сюда, мой добрый Нантулье! - воскликнул Принц с усилием, - дай мне еще раз обнять себя!” И старый друг упал на руку Принца; с тяжким прискорбием почувствовал он в сию минуту всю невозможность человека жизнию своею искупить жизнь другого.
Явились и товарищи господина Нантулье; граф Шабо, маркиз Куаньи, граф Бриссак, виконт Монтележье, граф Бофремон. Они теснились около умирающего Принца, как некогда окружали бы его на поле чести. Скорбь их разделяли и другие верные слуги Королевского Дома. Маркиз Латур-Мобург во все время стоял при постели у ног Его Высочества; воин сей, одну часть своего тела оставивший на полях брани, был как бы свидетелем, от лица всей армии присланным находиться при последней борьбе Героя.
О ночь ужаса и сладости сердца! ночь добродетелей и злодеяний! Когда сын Франции, пораженный смертным ударом, был несен в комнату ложи, зрелище всё еще продолжалось. С одной стороны раздавались голоса музыки, с другой слышны были стоны умирающего Принца; одна только занавесь разделяла мiрские веселости от разрушения целого государства. Служитель веры, со Святым Елеем в руках, проходил через толпу людей, закрытых масками! Воин Христов, вооруженный Богом, проникает в место, запрещенное для него Церковию, и с Распятием в руке идет освободить узника из вражеской темницы!» (Ф.Р. де Шатобриан «Последние часы жизни Дюка Беррийского» // «Вестник Европы». 1820. № 10. Май. С. 122-141).
Продолжение следует.