ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 83)
Киноафиша «Соляриса».
Странное единодушие
«Писатель - это мученик, и кто иного мнения о нем, тому лучше не вступать в литературу. Он должен всегда идти против господствующих течений, имея лучший взгляд на положение дел. Мне всегда подозрителен писатель, никогда не выносивший на своей груди гнева толпы».
Н.С. ЛЕСКОВ.
«Солярис» выпустили на экран 20 марта 1972 г. и, как писали позднее, словно в компенсацию за мытарства с «Андреем Рублевым», послали на XXV Международный кинофестиваль в Каннах.
Официальное сообщение об этом, подписанное генеральным директором «Мосфильма» Н.Т. Сизовым, датировано 2 апреля.
Поездка состоялась в мае. Вместе с Андреем Тарковским на престижный кинофорум отправились Донатас Банионис и Наталья Бондарчук.
«Знаменитая набережная французского курорта - Круазетт, - вспоминала Наталья Сергеевна Бондарчук, - встретила нашу маленькую делегацию разноголосицей отдыхающей публики и толпами зевак. […]
Наступил конкурсный день. Еще утром журналистам по радио было сообщено, что вечером зрителям будет показан фильм “Солярис” Андрея Тарковского - основного претендента на главный приз фестиваля.
Выйдя из отеля, мы увидели, что огромное число машин и толпы людей загораживают подъезд к просмотровому залу, и решили пробираться пешком. Неожиданно пролился светлый грибной дождь.
Единственный смокинг Андрея и мое вечернее платье оказались под угрозой. Впереди, куда ни кинь взгляд, шевелилась толпа. Положение становилось критическим - мы явно опаздывали.
Помощь пришла неожиданно, со стороны принцессы Монако. Как только безчисленные зрители увидели машину с принцессой, они невольно расступились, и мы, взявшись за руки, побежали.
Наверное, это были наши самые счастливые мгновения, пережитые вместе. […]
Просмотр начался, и вместе с ним начались наши муки.
Мы с ужасом прислушивались к дыханию зала: поймут ли, не покажется ли наш фильм чересчур длинным, скучным, ненужным.
И действительно, первую часть публика смотрела не очень внимательно. Единственный раз аплодисменты отметили страшный образ безконечного туннеля дороги будущего.
Но со второй части началась магия воздействия картины, и мы все это почувствовали. И снова на экране моя героиня защищает любимого. “Но я становлюсь человеком и чувствую нисколько не меньше, чем вы, поверьте, я… я люблю его, я - человек!”
Неожиданно раздался смех в зрительном зале, потом хохот, шум, возня. У меня оборвалось сердце.
Только после показа мы узнали, что группа гошистов, проникнув на просмотр советской картины, решила таким образом сорвать показ, и, пока их не вывела полиция, юнцы продолжали безчинствовать.
После окончания фильма раздались дружные овации и началась основная пытка. Нас окружила плотная толпа журналистов и фотокорреспондентов.
“Терпи”, - прошептал мне Андрей Арсеньевич. Почти теряя сознание, поддерживаемая Тарковским и Банионисом, я кожей ощущала натиск людских волн, едва сдерживаемый полицией.
Журналисты дружно кричали: “Смайл! Улыбнись!” - и гоняли нас по лестнице вверх и вниз».
Донатас Банионис, Наталья Бондарчук и Андрей Тарковский на знаменитой лестнице в Каннах. Май 1972 г.
Дело было, однако, не в одних лишь «гошистах».
«На показе фильма “Солярис”, - рассказывал Донатас Банионис, - зал был полон. Мы сидели на балконе. Нам было важно знать, как воспримут наш фильм зрители, поймут ли они его.
В зале слышалось хихиканье, зрители уходили. Они многого не понимали, и им, видимо, становилось скучно. Реакция зрителей оказалась негативной.
Верилось и не верилось. Ведь в то время свои психологические картины снимали Бергман, Феллини…
Но чтобы фильм оказался настолько неприемлем для публики! […]
На следующий день нам показали рецензии. Помню, в одной из них говорилось, что Тарковский - прекрасный моралист, но плохой режиссер.
“Солярис” сравнивался с “Космической Одиссеей-2001” Кубрика. Вот у Кубрика, говорилось в рецензии, есть действие (action), а у Тарковского - ничего».
Приведем отрывки из некоторых рецензий.
«Фигаро» (Франция) 15.5.1972: «Содержание могло бы быть захватывающим, если бы автор лучше выявил линию чувства. Можно сожалеть о том, что интеллектуальная холодность рассказа мешает раскрытию содержания. Луи Шове».
«Монд» (Франция) 16.5.1972: «…”Солярис” - это памятник скуке, безконечно-тягостное многословие, которое пронизывает весь этот научно-фантастический фильм. Серьезный моралист и гуманист Тарковский здесь проявил себя слабым кинематографистом… Жан де Барончелли».
Даже в положительных отзывах сквозило непонимание:
«Коррьере делла сера» (Италия) 15.5.1972: «Наибольшее очарование “Соляриса” состоит не в его философском содержании, но в том безпокойстве, которым проникнуты все его сцены. Джовани Граццини».
«Круа» (Франция) 16.5.1972: «…“Солярис” считают научно-фантастическим произведением. Это ошибка, речь идет о “художественно-философском произведении”. Фильм может показаться скучным, может удивить. Некоторые признают его шедевром. Но все должны найти в нем предмет для размышления… Анри Робен».
Все эти и другие подобные отзывы из иностранной прессы немедленно легли на стол Н.Т. Сизову, подкрепив его взгляд, если не на кинематограф Андрея Тарковского в целом, то, по крайней мере, на эту картину.
Трогательное единство, если вдуматься…
Андрей Тарковский в своей квартире в Первом Мосфильмовском переулке.
«Солярис» всё же не остался без награды в Каннах, получив специальный приз жюри «Серебряная пальмовая ветвь» и премию экуменического жюри.
Сохранились свидетельства очевидцев о реакции на всё это самого режиссера.
По словам Донатаса Баниониса, «Тарковский был недоволен, что получил вторую, а не первую премию. Фильм, конечно, заслуженно получил награду. Он был достоин этого. Но мне кажется, что Специальный приз был вручен еще и в качестве моральной компенсации Тарковскому за тот период, когда советское правительство препятствовало выходу фильма “Андрей Рублев”, который, скорее всего, мог быть удостоен высшей награды - “Золотой пальмовой ветви”, но не был представлен на конкурсе».
«Мне казалось, - вспоминала Наталья Бондарчук, - что Тарковский будет счастлив одержанной победой, но я ошиблась. Он был удручен, обижен, как ребенок, что фильму не дали первую премию, обвинял жюри в явной подтасовке.
Доброжелательный бизнесмен Сергей Гамбаров объяснял Тарковскому, что так бывает почти всегда на Каннском фестивале: первую премию дают только коммерческому фильму, а вторую получали в свое время Антониони, Феллини… […]
К концу нашего пребывания во Франции мы узнали, что “Солярис” получил еще Приз протестантской и католической церквей, и это немного успокоило Тарковского».
Дальнейшее развитие событий подтвердило, что всё случившееся в Каннах, было отнюдь не случайностью или досадным недоразумением. (Отчасти это было предвестием того, с чем придется столкнуться Андрею Тарковскому после того, как в 1984 г. он примет решение остаться на Западе.)
Андрей Тарковский и Донатас Банионис с гостями VII Московского международного кинофестиваля на киностудии «Мосфильм». Лето 1971 г.
Вспоминая о своих поездках на премьеры «Соляриса» в Португалию, Исландию, Данию, Донатас Банионис привел любопытные подробности одной из них. (Если отбросить едва скрываемую антипатию к режиссеру вкупе с высокомерием «среднего европейца», во всей этой истории всё же просвечивает нечто...)
«…Наиболее запомнилась, - пишет актер, - поездка 1974 года в Италию. Ехали опять втроем - Тарковский, Бондарчук и я. Премьера фильма должна была состояться в Милане. […]
…Андрею кто-то сказал, что прокатчик его фильм укоротил, кое-что вырезав. Тарковский возмутился: “Раз так, я там, в Милане, устрою скандал. Прессу позову. Организую пресс-конференцию. Так нельзя!”
Тарковский ни с кем не считался. Он не страдал от комплекса неполноценности. Скорее наоборот: всегда был прав! Он не думал о том, хорошо или плохо поступает.
Вместе с нами был переводчик-итальянец. В свое время он учился в Москве во ВГИКе и говорил по-русски.
Увидев, как возмущен Андрей, он понял, что может произойти скандал. Так как наша поездка финансировалась из Милана, видимо, было решено нас задержать в дороге, чтобы мы не успели на премьеру.
И вот мы, готовые к отплытию в Неаполь, стоим на пристани на острове Капри. Паром уже вот-вот должен отплыть, а наши вещи, как оказалось, оставлены в гостинице. Я увидел, как один из тех, кто был ответствен за доставку наших чемоданов, стоит за углом и пальцем не шевелит. Не знаю, видел ли он меня, но я его видел отчетливо.
Мне стало ясно, что решено нас задержать, чтобы мы не успели в Неаполе на самолет, летящий в Милан. А главное, чтобы мы не попали на премьеру. Когда паром тронулся, приехали и наши вещи. Но делать было нечего: пришлось ждать, когда другой паром отвезет нас в Неаполь. Тарковский был вне себя - уже стало ясно, что в Милане нам делать нечего».
Непонятно только, чем эти мелкие гадости итальянских дельцов от кинобизнеса лучше таковых же советских киночиновников?
Или отчего то, что Тарковский «ни с кем не считается», тут, в Италии, было чуть ли не неприличной дерзостью, а в Москве, в Госкино и на «Мосфильме» - благородным подвигом?
Андрей Тарковский и Федерико Феллини в Риме.
И все-таки встречи с Италией неизменно приносили Андрею Арсеньевичу радость.
По словам Наталии Бондарчук, «Тарковский любил Италию. “Они - как наши. - Это была высшая оценка итальянцам. - И у них душа нараспашку”.
В Риме мы пошли на просмотр новой картины Федерико Феллини “Амаркорд”. […]
Через день Федерико Феллини пригласил нас к себе в офис. Он принял Тарковского тепло, по-братски. Весело рассказывал нам о своих новых замыслах, связанных с фильмом “Казанова”.
- Я смотрел твой фильм, Андрей, не весь, конечно, он очень длинный, но то, что я видел, это гениально, - сказал Феллини.
- Длинный фильм? - возмутился Тарковский. - А у тебя что - много коротких фильмов? А я смотрел их все до конца!
- Не переживай, я знаю: ты и я, мы - гении! - улыбнулся Феллини. - Вы, русские, вообще гениальный народ. Как вы ухитряетесь снимать свои фильмы? О чем? У вас же ни о чем нельзя снимать! Я бы не снял у вас ни одной своей картины, потому что все мои картины о проститутках.
- А почему ты перестал занимать в своих картинах профессиональных актеров? - поинтересовался Тарковский.
- Дорого, - ответил маэстро, - и потом, я не знаю, как у вас, но у нас “звезды”, заключающие контракт, могут диктовать, что и как снимать режиссеру. И даже, сколько должно быть в картине крупных планов.
- Да, вы, итальянцы, гениальный народ, я бы так не смог, - парировал Тарковский. […]
- Трудно сейчас снимать фильмы, - неожиданно сказал он, - денег нет, прокатчики горят на моих фильмах; трудно, брат, но мы с тобой, конечно, - гении…
Вечером Феллини пригласил нас в ресторан. К нашему столу приблизилась полная шестидесятилетняя женщина.
- Ну что, опять привел гостей, Федерико? - неожиданно фамильярно обратилась она к мастеру. - Ну, а сам что будешь есть?
- Ой, будто ты не знаешь, кашу, конечно, мою кашу, - ответил Феллини.
- Так я и думала, - произнесла женщина и царственно удалилась.
- Когда-то, в юности, я был так беден, что у меня часто не хватало денег расплатиться даже за обед, - рассказал нам Феллини, - и Тереза кормила меня. С тех пор я стал известным режиссером, а она - владелицей одного из лучших ресторанов в Риме, но мы по-прежнему играем в эту игру: я - нищий Федерико, а она - моя благодетельница.
- Отличный, добрый, умный мужик, - отозвался Тарковский о Феллини, когда мы с ним попрощались. - И картины у него такие же, как и он сам».
Наталья Бондарчук с Федерико Феллини. Рим. 1975 г.
Что же касается Баниониса, то приведенные нами ранее его мемуарные заметки - плод всё же позднейший и, похоже, весьма конъюнктурного свойства.
«…Донатас, - замечала Наталья Бондарчук, - относился к Феллини как к богу, а к Тарковскому как к равному к себе. Но когда он увидел фильм на экране, он встал перед Тарковским на колени. На съемках, мне кажется, он не понимал, что происходит. У Тарковского была своя система, которой я из-за своей молодости, доверяла абсолютно. У опытного Донатаса были определенные сомнения. Но потом он признал в Тарковском гения. И об этом неоднократно говорил».
Все жертвы, принесенные литовским актером во имя европейского будущего своей родины, лично для него окончились крахом, в чем в одном из последних своих интервью журналисту газеты «Комсомольская правда» он сам с горечью признавался:
«Недавно я пошел в какое-то учреждение по делам. Там женщина сидит. Смотрит и спрашивает - кто вы такой? Банионис. Да кто ты такой - Банионис? Я и ушел. Ну, что поделать - она, видимо, не смотрит кино. В России так не было бы. Там только зайдешь в троллейбус, так сразу: ой, ой, садитесь, садитесь. Я могу и сам билет купить, но это как бы показывает уважение.
…Меня там до сих пор помнят. Где бы я ни был бы в России - в Питере, Москве или в Горьком - все меня узнавали. Значит, моя миссия, как художника, не пропала даром, а оставила смысл. Где-то в душе у людей остались мои роли и мои мысли».
Продолжение следует.