Об одном невеселом наблюдении
Жил да был в Петербурге (когда он еще вовсю назывался «Ленинградом») композитор Боря Тищенко. Сочинял музыку - и увлекался полифонией. Да к тому же еще и был женат на дочке профессора И. А. Браудо - Анастасии, которая вообразила, будто бы и она тоже органистка, как папа (и даже - с легкой папиной руки - давала сольные концерты). Писал инвенции (как И. С. Бах - по его образу, но отнюдь не подобию) - и посвящал их жене. А та, натурально, их исполняла.
И всё было бы очень мило. Но вот, взялся он однажды сочинить нечто новое. Как всегда, полифоническое. Но именно нечто: пьесы, которые бы не были ни прелюдиями, ни постлюдиями, ни интерлюдиями. Prae - значит «перед», inter - «между», post - «после»; ну, а ludus - значит «игра». Прелюдия исполняется перед чем-либо, интерлюдия - между, постлюдия - после чего-то. А эти пьесы - дескать, ни то, ни другое, ни третье. Сами по себе.
И решил он, что это - «просто»... полифонюдии. Именно так он их назвал.
Если отвлечься от того, что прежде всего это отвратительно фонетически (т. е., попросту говоря, довольно-таки гнусно звучит), может быть только два варианта. Либо он не понимал, что самое главное здесь - ludus и корневая буква l ни в коем случае, ни под каким видом не может быть выпущенной; либо (зная всё) - этим пренебрег.
Хочется думать, что имел место всё-таки первый вариант. Второй - куда страшнее. Если человек чего-то не знает или не понимает, это полбеды - хотя, конечно, в данном случае тоже вполне предосудительно, и композитора следует пожурить за то, что он плохо учился. Но если человек, всё понимая, допускает подобное - значит, понимание его слишком уж поверхностно; а главное - он не живет теми законами, по которым живет язык, не дышит ими. А за это полагается уже высшая кара.
* * *
Однажды какой-то президент Соединенных Штатов проштрафился, и это было связано с местечком под названием Уотергейт.
А потом другой президент Соединенных Штатов тоже проштрафился, и это было связано с Ираном.
И какой-то журналист в шутку - очень удачно, весьма остроумно - назвал второй из этих случаев «Ирангейтом».
Это было действительно смешно и весело - когда прозвучало в первый раз.
Но когда это прозвучало во второй раз, в третий, в десятый... Лично мне стало уже кисло. И, помню, я никак не мог прийти в себя от изумления: почему кисло только мне одному?! Почему вокруг больше никому не кисло?!
А затем последовал и сотый раз, и двухсотый...
Даже второго раза (тем паче третьего, десятого и т. д.) уже не должно было быть! Потому что во всех последующих случаях употреблять это выражение - «Ирангейт» - допустимо лишь как упоминание о первом случае, как упоминание именно о шутке, как рассказ об этой шутке.
Однако журналисты - притом всех стран - будто с цепи сорвались и закусили удила. Они не только и не просто подхватили эту шутку - как шутку, - а всерьез, «от чистого сердца» стали так называть уже само событие, происшедшее в Иране, само политическое явление. И превратили «ирангейт» - хотя это вопиющий идиотизм - в некий политический термин, как если бы это действительно могло в таком качестве иметь право на существование.
Используя в данном случае «-гейт» - приблизительно так же, как Боря Тищенко использовал дурацкое «-нюдии».
* * *
В тех же Соединенных Штатах Америки, в Вашингтоне, есть Белый дом. (Что это за дом, хорошо известно, und man braucht nichts mehr zu erklären.)
Однажды некто назвал «Белым домом» наш дом Правительства, что на Краснопресненской набережной (скорее бы уж она становилась снова Пресненской, без бандитской окраски, - давно пора, наконец, очиститься).
Хм... Ну, что ж... Тем более, он и впрямь белого цвета...
Опять же - золотое правило: шутка хороша один раз.
И опять - подхватили!!! И опять - бездумно. Да так, что хоть святых выноси. Как говорится, процесс пошел... И его уже не остановить.
Помимо прочего, здесь есть еще и явный элемент убогого, рабского обезьянничанья, «слизывания» с американского образца, очередной пример чужебесия. Это тоже должно было бы останавливать - или хотя бы тормозить злосчастный «процесс».
Но всё же в основе - как и в других перечисляемых случаях - та легкость, с которой подхватываются, принимаются, распространяются и укореняются (увы, необратимо) подобные вещи.
Начинают, как правило, господа журналисты. Но аппетит, с которым обыватели оброненное журналистами поглощают, поразителен.
Les choses mangeables et immangeables...
* * *
Кто-то когда-то, чтобы подчеркнуть границу между разнородными явлениями или объектами, а особливо их несоприкасаемость, и придать этой границе большее значение, употребил образное выражение - «водораздел».
И несмотря на то, что никакой воды и близко не было (а может быть, даже в каком-то смысле и благодаря такой парадоксальности) получилось действительно образно, очень удачно. Можно сказать, прямо-таки литературно-художественная находка.
Увы, результат не заставил себя ждать.
Теперь уже на каждом шагу просто некуда деваться от «водоразделов», на какую бы тему ни зашла речь.
Если, например, в творчестве какого-то художника было два периода, в которые он писал по-разному (так, что даже трудно поверить, что всё это картины одного и того же мастера), то между периодами этими - натурально, в самую первую очередь в лексиконе убогих искусствоведов, но и не только у них, - лежит непременно «водораздел»!
И надежды на то, что хоть разочек хотя бы у кого-нибудь в виде исключения проклюнется мысль, что это невпопад - не говоря уж о том, что еще и до невозможности навязло в зубах, - нет решительно никакой.
* * *
Существует алкоголь. Патологически пристрастившихся к нему больных называют алкоголиками. Словообразование совершенно очевидное - и очень простое: к слову алкоголь прибавляется суффикс -ик. (Примеров подобного словообразования множество: медик, физик, химик, параноик...)
И вот, опять же некто придумал для человека, фанатически увлеченного трудом, эпитет «трудоголик».
Ну, скажите на милость: почему «голик»? Откуда «голик»-то? Ведь суффикс -ик должен прибавляться к труду, в котором подобной морфемы (гол) нет и в помине.
Ну, ладно. Не такой уж я, в конце концов, упертый дурак. Любому совершенно ясно, что слово «трудоголик» этот некто изобрел «по аналогии» со словом алкоголик. Но разве менее ясно, разве не совершенно ясно, что на самом-то деле такой аналогии здесь нет и быть не может (поэтому «по аналогии» я был обязан взять в кавычки)?! Конечно же, можно простить и вскрытую мной морфологическую несообразность, и вообще можно простить что угодно - ради шутки. Однако и здесь тоже - и вот на этом я настаиваю уже категорически - только до тех пор, пока это шутка (которая опять же хороша один раз); иными словами - только до тех пор, пока «трудоголик» не начали говорить опять же «от чистого сердца» (и писать уже без кавычек).
Как только словечко «трудоголик» начинают превращать в употребляемый всерьез неологизм - а ведь начинают, и продолжают (иначе мне тут вообще не о чем было бы говорить), - происходит очередная беда. И вот тогда уже становится непростительной и морфологическая несостоятельность, и вообще вся несчастная целокупность этой убогой картины.
* * *
Всё, о чём здесь рассказано, все эти разные случаи объединяет одна и та же общая черта, которая их роднит: это бездумное, неосмысливаемое и НЕАНАЛИЗИРУЕМОЕ употребление слов.
Для человека мыслящего - если прибегнуть к сравнению из области электротехники - прежде чем употребить какое-либо слово или выражение, достойно быть подобным цепи со многими реостатами, сложной системе, через которую это выражение или слово - до того, как произнести, - следует пропустить. Бездумное же употребление слов можно уподобить примитивному и убогому короткому замыканию.
Само собой разумеется, у меня есть противники. Уж будьте благонадежны! Многим не нравится то, что я говорю.
Суть их возражений заключается в ностальгии по непринуждённости речи (только вот по ее грамотности и чистоте почему-то никто не ностальгирует) - и сводится к следующему.
Вот, все мы дышим. Но мы же ведь не думаем над тем, как мы дышим, здоровый человек вообще этого не замечает, мы не анализируем: вот, сейчас я делаю вдох, потом сделаю выдох... Мы просто дышим - и всё!
Еще рассказывают известную (симпатичную) притчу про сороконожку. В чём-то поучительную. (А в чём-то - соблазнительную...) Однажды сороконожку, которая очень быстро и проворно бегала, чем изрядно всех удивляла, спросили: «А после того, как ты делаешь шаг двадцать третьей ногой с правой стороны, которой ногой - и с какой стороны - ты делаешь следующий?» И бедная сороконожка стала думать, считать - и утратила способность двигаться.
И вообще - заявляют они - невозможно всегда, всю жизнь, по поводу каждого слова заморочиваться (так говорят те, кто не просрочивает паспорт; или заморачиваться - как говорят те, которые просрачивают), так ведь можно свихнуться.
Одно лишь могу сказать моим «боящимся свихнуться» оппонентам. Которые просто разговаривают - и всё. Этим апологетам сороконожек.
Нельзя обращаться с таким прекрасным явлением, как наш родной язык, на уровне членистоногого.
И всё было бы очень мило. Но вот, взялся он однажды сочинить нечто новое. Как всегда, полифоническое. Но именно нечто: пьесы, которые бы не были ни прелюдиями, ни постлюдиями, ни интерлюдиями. Prae - значит «перед», inter - «между», post - «после»; ну, а ludus - значит «игра». Прелюдия исполняется перед чем-либо, интерлюдия - между, постлюдия - после чего-то. А эти пьесы - дескать, ни то, ни другое, ни третье. Сами по себе.
И решил он, что это - «просто»... полифонюдии. Именно так он их назвал.
Если отвлечься от того, что прежде всего это отвратительно фонетически (т. е., попросту говоря, довольно-таки гнусно звучит), может быть только два варианта. Либо он не понимал, что самое главное здесь - ludus и корневая буква l ни в коем случае, ни под каким видом не может быть выпущенной; либо (зная всё) - этим пренебрег.
Хочется думать, что имел место всё-таки первый вариант. Второй - куда страшнее. Если человек чего-то не знает или не понимает, это полбеды - хотя, конечно, в данном случае тоже вполне предосудительно, и композитора следует пожурить за то, что он плохо учился. Но если человек, всё понимая, допускает подобное - значит, понимание его слишком уж поверхностно; а главное - он не живет теми законами, по которым живет язык, не дышит ими. А за это полагается уже высшая кара.
* * *
Однажды какой-то президент Соединенных Штатов проштрафился, и это было связано с местечком под названием Уотергейт.
А потом другой президент Соединенных Штатов тоже проштрафился, и это было связано с Ираном.
И какой-то журналист в шутку - очень удачно, весьма остроумно - назвал второй из этих случаев «Ирангейтом».
Это было действительно смешно и весело - когда прозвучало в первый раз.
Но когда это прозвучало во второй раз, в третий, в десятый... Лично мне стало уже кисло. И, помню, я никак не мог прийти в себя от изумления: почему кисло только мне одному?! Почему вокруг больше никому не кисло?!
А затем последовал и сотый раз, и двухсотый...
Даже второго раза (тем паче третьего, десятого и т. д.) уже не должно было быть! Потому что во всех последующих случаях употреблять это выражение - «Ирангейт» - допустимо лишь как упоминание о первом случае, как упоминание именно о шутке, как рассказ об этой шутке.
Однако журналисты - притом всех стран - будто с цепи сорвались и закусили удила. Они не только и не просто подхватили эту шутку - как шутку, - а всерьез, «от чистого сердца» стали так называть уже само событие, происшедшее в Иране, само политическое явление. И превратили «ирангейт» - хотя это вопиющий идиотизм - в некий политический термин, как если бы это действительно могло в таком качестве иметь право на существование.
Используя в данном случае «-гейт» - приблизительно так же, как Боря Тищенко использовал дурацкое «-нюдии».
* * *
В тех же Соединенных Штатах Америки, в Вашингтоне, есть Белый дом. (Что это за дом, хорошо известно, und man braucht nichts mehr zu erklären.)
Однажды некто назвал «Белым домом» наш дом Правительства, что на Краснопресненской набережной (скорее бы уж она становилась снова Пресненской, без бандитской окраски, - давно пора, наконец, очиститься).
Хм... Ну, что ж... Тем более, он и впрямь белого цвета...
Опять же - золотое правило: шутка хороша один раз.
И опять - подхватили!!! И опять - бездумно. Да так, что хоть святых выноси. Как говорится, процесс пошел... И его уже не остановить.
Помимо прочего, здесь есть еще и явный элемент убогого, рабского обезьянничанья, «слизывания» с американского образца, очередной пример чужебесия. Это тоже должно было бы останавливать - или хотя бы тормозить злосчастный «процесс».
Но всё же в основе - как и в других перечисляемых случаях - та легкость, с которой подхватываются, принимаются, распространяются и укореняются (увы, необратимо) подобные вещи.
Начинают, как правило, господа журналисты. Но аппетит, с которым обыватели оброненное журналистами поглощают, поразителен.
Les choses mangeables et immangeables...
* * *
Кто-то когда-то, чтобы подчеркнуть границу между разнородными явлениями или объектами, а особливо их несоприкасаемость, и придать этой границе большее значение, употребил образное выражение - «водораздел».
И несмотря на то, что никакой воды и близко не было (а может быть, даже в каком-то смысле и благодаря такой парадоксальности) получилось действительно образно, очень удачно. Можно сказать, прямо-таки литературно-художественная находка.
Увы, результат не заставил себя ждать.
Теперь уже на каждом шагу просто некуда деваться от «водоразделов», на какую бы тему ни зашла речь.
Если, например, в творчестве какого-то художника было два периода, в которые он писал по-разному (так, что даже трудно поверить, что всё это картины одного и того же мастера), то между периодами этими - натурально, в самую первую очередь в лексиконе убогих искусствоведов, но и не только у них, - лежит непременно «водораздел»!
И надежды на то, что хоть разочек хотя бы у кого-нибудь в виде исключения проклюнется мысль, что это невпопад - не говоря уж о том, что еще и до невозможности навязло в зубах, - нет решительно никакой.
* * *
Существует алкоголь. Патологически пристрастившихся к нему больных называют алкоголиками. Словообразование совершенно очевидное - и очень простое: к слову алкоголь прибавляется суффикс -ик. (Примеров подобного словообразования множество: медик, физик, химик, параноик...)
И вот, опять же некто придумал для человека, фанатически увлеченного трудом, эпитет «трудоголик».
Ну, скажите на милость: почему «голик»? Откуда «голик»-то? Ведь суффикс -ик должен прибавляться к труду, в котором подобной морфемы (гол) нет и в помине.
Ну, ладно. Не такой уж я, в конце концов, упертый дурак. Любому совершенно ясно, что слово «трудоголик» этот некто изобрел «по аналогии» со словом алкоголик. Но разве менее ясно, разве не совершенно ясно, что на самом-то деле такой аналогии здесь нет и быть не может (поэтому «по аналогии» я был обязан взять в кавычки)?! Конечно же, можно простить и вскрытую мной морфологическую несообразность, и вообще можно простить что угодно - ради шутки. Однако и здесь тоже - и вот на этом я настаиваю уже категорически - только до тех пор, пока это шутка (которая опять же хороша один раз); иными словами - только до тех пор, пока «трудоголик» не начали говорить опять же «от чистого сердца» (и писать уже без кавычек).
Как только словечко «трудоголик» начинают превращать в употребляемый всерьез неологизм - а ведь начинают, и продолжают (иначе мне тут вообще не о чем было бы говорить), - происходит очередная беда. И вот тогда уже становится непростительной и морфологическая несостоятельность, и вообще вся несчастная целокупность этой убогой картины.
* * *
Всё, о чём здесь рассказано, все эти разные случаи объединяет одна и та же общая черта, которая их роднит: это бездумное, неосмысливаемое и НЕАНАЛИЗИРУЕМОЕ употребление слов.
Для человека мыслящего - если прибегнуть к сравнению из области электротехники - прежде чем употребить какое-либо слово или выражение, достойно быть подобным цепи со многими реостатами, сложной системе, через которую это выражение или слово - до того, как произнести, - следует пропустить. Бездумное же употребление слов можно уподобить примитивному и убогому короткому замыканию.
Само собой разумеется, у меня есть противники. Уж будьте благонадежны! Многим не нравится то, что я говорю.
Суть их возражений заключается в ностальгии по непринуждённости речи (только вот по ее грамотности и чистоте почему-то никто не ностальгирует) - и сводится к следующему.
Вот, все мы дышим. Но мы же ведь не думаем над тем, как мы дышим, здоровый человек вообще этого не замечает, мы не анализируем: вот, сейчас я делаю вдох, потом сделаю выдох... Мы просто дышим - и всё!
Еще рассказывают известную (симпатичную) притчу про сороконожку. В чём-то поучительную. (А в чём-то - соблазнительную...) Однажды сороконожку, которая очень быстро и проворно бегала, чем изрядно всех удивляла, спросили: «А после того, как ты делаешь шаг двадцать третьей ногой с правой стороны, которой ногой - и с какой стороны - ты делаешь следующий?» И бедная сороконожка стала думать, считать - и утратила способность двигаться.
И вообще - заявляют они - невозможно всегда, всю жизнь, по поводу каждого слова заморочиваться (так говорят те, кто не просрочивает паспорт; или заморачиваться - как говорят те, которые просрачивают), так ведь можно свихнуться.
Одно лишь могу сказать моим «боящимся свихнуться» оппонентам. Которые просто разговаривают - и всё. Этим апологетам сороконожек.
Нельзя обращаться с таким прекрасным явлением, как наш родной язык, на уровне членистоногого.