"А я хочу быть переводчиком..."
Ведь иностранный не существует сам по себе. Каждое вызубренное слово - еще один стежок в бугристом шве на стыке "нашего" и "ненашего"; а мы, все мы - переводчики, пока выкройки не срастутся и слова не начнут перескакивать через барьер и злорадно уходить AWOL.
Получается каша, суржик. Пиджин рашн ничем не лучше пиджин инглиш; требует прополки. Но это, как говорится, comes with the territory.
После суржика Герасимово: мычишь, вращаешь очами, щёлкаешь пальцами, не помнишь "как оно будет" и не согласен на синоним. Инъекция словаря приносит мгновенное облегчение; взгляд прилипает к шрифту, и не важно, о чем шла речь, потому что тем уже десять тысяч и все равны.
"Вот вы у меня дождетесь. Вот я вырасту!"
"Просто английский" разворачивается в медицинский, кухонный, спортивный, правовой и пр. Викторианская проза оставляет по ватерлинию в форумах и глоссариях (кажется, он раньше вообще ничего не знал). Шекспир из "а, проходили" переходит в "да он из другой галактики!"; австралийцы больше не читаются даже по-русски, а то вдруг повлияют на чистоту. Лечись потом каким-нибудь Водсвортом. Бернс заставляет боготворить Маршака. Французские слова пожимают изящными косыми черточками. Трясутся двойные подбородки латинизмов. Немецкие согласные скребут горло.
Нечестно, думает С., жертва стандартного куррикулума. Я хотел один язык, иностранный! И что это еще за ain't?
Так и не пошел на иняз.
Получается каша, суржик. Пиджин рашн ничем не лучше пиджин инглиш; требует прополки. Но это, как говорится, comes with the territory.
После суржика Герасимово: мычишь, вращаешь очами, щёлкаешь пальцами, не помнишь "как оно будет" и не согласен на синоним. Инъекция словаря приносит мгновенное облегчение; взгляд прилипает к шрифту, и не важно, о чем шла речь, потому что тем уже десять тысяч и все равны.
"Вот вы у меня дождетесь. Вот я вырасту!"
"Просто английский" разворачивается в медицинский, кухонный, спортивный, правовой и пр. Викторианская проза оставляет по ватерлинию в форумах и глоссариях (кажется, он раньше вообще ничего не знал). Шекспир из "а, проходили" переходит в "да он из другой галактики!"; австралийцы больше не читаются даже по-русски, а то вдруг повлияют на чистоту. Лечись потом каким-нибудь Водсвортом. Бернс заставляет боготворить Маршака. Французские слова пожимают изящными косыми черточками. Трясутся двойные подбородки латинизмов. Немецкие согласные скребут горло.
Нечестно, думает С., жертва стандартного куррикулума. Я хотел один язык, иностранный! И что это еще за ain't?
Так и не пошел на иняз.