"Посторонний" Альбера Камю. О двух переводах. Часть 1.
Написать данную статью побудил случай. На книжной выставке попался качественно изданный "Посторонний" Альбера Камю. Так как моя старая книга 1969 года (перевод Наталии Немчиновой) сильно поистрепалась, то проходить мимо новой не стоило. Купил. Чтение принесло не удовольствие - удивление. В новом "Постороннем" чувствовалась какая-то фальшь. Как будто кривое зеркало. Содержимое под красивой обложкой сильно отличалось от того, что было в другой - старой книге. И хотя речь шла об одном и том же "мсье Мерсо", казалось, описываются совершенно разные люди. Новый перевод?
Повозмущавшись современной тенденцией делать на все "римейки", даже на литературные переводы, полюбопытствовал, кто же автор. С удивлением прочел имя Норы Галь. Она же известный переводчик Элеонора Гальперина. Это уже было интересно, и стоило разобраться. Однако чем больше пытался понять, что к чему, тем сильнее меня захватывала тема. В конце концов, мыслей стало так много, что возникла потребность их структурировать. Так появилась эта статья.
***
Сразу стоит оговорить несколько моментов. Во-первых, все написанное ниже, является частным мнением, с которым "мнение редакции может не совпадать", как это принято писать в журналах при публикации заказных статей. Поэтому дальнейший текст идет от первого лица вместо общепринятого "мы". Во-вторых, большой помехой к рассуждениям на тему являлся тот факт, что я не знаю французского языка. На мой взгляд, это не препятствие, однако большинство опрошенных переводчиков полагают, что сравнение переводов неправомочно, если сравнивающий не знает языка оригинала.
В качестве "оправдания" можно привести сами переводы Элеоноры Гальпериной и Наталии Немчиновой. Вполне достаточно текстов двух признанных профессиональных переводчиков - они выступают порукой того, что оригинал переведен адекватно. (Замечу в скобках - адекватно, не значит правильно, как бы парадоксально это ни звучало.)
Вторым "оправданием" может послужить статья Юлианы Яхниной "Три Камю", посвященная сравнению переводов "Постороннего" (Немчиновой, Галь и Адамовича). Эта статья в известной степени развязала руки и еще больше подстегнула, так как при очень хорошем подборе материала для сравнительного анализа - фраз из русских текстов и из текста оригинала - Ю.Яхнина делает совершенно неожиданные выводы, отдавая "пальму первенства" переводу Норы Галь. В конце статьи будут приведены и проанализированы несколько цитат Яхниной.
Прежде чем перейти непосредственно к сравнительному анализу, скажу несколько слов о том, почему именно "Посторонний" вызывал такой интерес.
В литературе, впрочем, как и в любом виде искусства, существуют так называемые "хорошие" темы. Например, стоит снять фильм о похищении ребенка и удержании его в заложниках и заранее можно сказать, что у этой ленты будут зрители. Стоит написать книгу о соблазнении взрослым мужчиной девушки-подростка, у книги обязательно найдутся читатели. Наконец, стоит написать о последних днях жизни заключенного, и это тоже будут читать.
Существует, правда, обратная сторона медали: данные сюжеты заезжены и затасканы до невозможности. Именно поэтому к писателю (режиссеру и т.д.), выбравшему такую тему, уже априори предъявляются более высокие требования - из-за инфляции. Такая тема служит своего рода мерилом таланта автора: либо он напишет что-то пошло-сентиментальное и перейдет в разряд чтива на каждый день, либо создаст шедевр. Третьего, пожалуй, уже быть не может.
"Посторонний" привел в полный восторг тем, что Камю, во-первых, разработал эту тему совершенно нестандартно с точки зрения языка ("нулевой градус письма"), во-вторых, он посмотрел под новым углом на несколько вопросов, касающихся животрепещущей для каждого человека темы взаимодействия личности с обществом, чем заставил серьезно задуматься.
"Нулевой градус" "Постороннего" весьма интересно построен. Первым этот термин использовал критик Ролан Барт, объяснивший, что Камю старается сделать свой язык выразительнее посредством "нулевой степени письма, независимой от предварительных требований языка". И далее Барт логично заключает, что для Камю в подлинном произведении искусства "всегда высказывается меньше, чем подразумевается".
Интересен механизм того, как Камю это делает.
Во-первых, большую роль играет местность, где происходит действие. Повесть начинается "широко" - с моря, с пляжа, с солнца в маленьком городе, где жизнь нетороплива и, в общем-то, легка. Создается впечатление, что все происходит словно в отпуске на берегу моря, где и курортный роман допустим, и даже драка на почве ревности. Если попытаться мысленно перенести события, описываемые в первой части, в условия, например, большого города, то эффект пропадет и сюжет станет просто детективным.
Во-вторых, описание от лица Мерсо дается не то чтобы скупо, но достаточно индифферентно, отстраненно, он просто констатирует факты своей жизни, особенно не рефлектируя, и отсутствие рефлексии является одной из составляющих того, что в итоге дает эффект "легкого дыхания" по Бунину - Мерсо не воспринимаешь как убийцу.
Далее Камю начинает сужать пространство - сначала до размеров пляжа, где происходит убийство, затем до размеров суда и тюремной камеры, и наконец ограничивается стойками гильотины. Здесь "градусность" по-прежнему остается нулевой, но, скажем так, повышается степень ее накала. Как это происходит?
Сохранять "нулевую градусность" позволяет выход за временые рамки повествования. Например, рассказ Мерсо о тюремном заключении начинается следующими словами: "О некоторых вещах я никогда не любил говорить. Когда меня заключили в тюрьму, я уже через несколько дней понял, что мне неприятно будет рассказывать об этой полосе своей жизни. Позднее я уже не находил важных причин для этого отвращения". Так может говорить лишь человек, который сидел в тюрьме, вышел и рассказывает об этом спустя некоторое время. Таким образом, появляется некий эффект невовлеченности Мерсо в происходящее во второй части повести, где описываются исключительно его личные переживания.
Степень накала показывается также за счет работы механически карающего правосудия. Камю очень тонко играет на противопоставлении интерпретации фактов: Мерсо интерпретирует их по-своему, правосудие по-своему. Правы обе стороны. Опять же, почти никакой рефлексии. И это вновь одна из составляющих, которая заставляет брать сторону проигравшего, коим почти всегда оказывается человек, а не социум, ибо впереди стоит гильотина.
Кроме того, Камю прячет в тексте - в общей ткани повествования - очень актуальные философские проблемы и вскрывает порочность механизмов, обеспечивающих взаимодействие "личность-общество". Данные фразы сразу же привлекают внимание и заставляют сильно задуматься, будучи сказаны сами по себе, отдельно, вне контекста. Их, в общем, можно назвать откровениями. Однако в тексте их не видно: автор как бы между делом вкладывает их то в уста самого Мерсо, то в уста второстепенных героев. Тем не менее, влияние на читателя эти утверждения оказывают, но каким-то окольным путем, исподволь. Наверное, это можно сравнить с инерцией мышления. В качестве примера таковой приведу известную серию из двух вопросов, на один из которых многие ответят неправильно, сами того не желая:
- Какого цвета холодильник?
- Белого.
- Что пьет корова?
- …
Подавляющее большинство людей скажет, что молоко. Здесь не важно, как это действует, важен постэффект. Человек, произнесший "молоко", когда ему сообщают, что корова пьет воду, внезапно будто просыпается от минутного сна и не понимает, каким образом он мог ответить неправильно. Если подобных провокационных вопросов следует несколько - один за другим, а правильные ответы не сообщаются, их сумма переводит сознание человека в пограничное состояние - на грань транса. Аналогичный механизм, видимо, срабатывает в "Постороннем" при повторном чтении книги, либо когда глаз случайно выхватывает вышеупомянутые откровения из контекста: полный останов и непонимание, как можно было их вообще не заметить сразу. Совокупность откровений в том случае, если читатель их не заметил, действует, хоть и окольным путем, но крайне угнетающе, многократно усиливая степень накала "нулевого градуса".
(Примечание: четыре примера, приведенные ниже, даются в переводе Наталии Немчиновой.)
Например, в беседе с адвокатом, когда тот говорит, что Мерсо "проявил бесчувственность" на похоронах матери, и хочет знать, было ли ему тяжело в тот день, Мерсо отвечает, что он, "конечно, очень любил маму, но это ничего не значит, так как все здоровые люди желали смерти тем, кого они любили". В этом примере Камю устами Мерсо открытым текстом - в лоб поднимает такую проблему, которая касается всех нас без исключения, но над которой не то что мало кто задумывается, далеко не все в состоянии признаться себе, что это правда.
Два других примера, кстати, стоящие в тексте рядом друг с другом, показывают, насколько взаимоотношения "личность-общество" ущербны, циничны и несправедливы по отношению к первой составляющей этой пары. Адвокат в беседе с Мерсо, сообщает ему, что судебный процесс займет дня два-три, не больше, и далее цитата: "суд будет торопиться, так как ваше дело не самое важное на этой сессии, сразу же после него будет разбираться отцеубийство". Это говорит адвокат (!) своему подзащитному, которого он должен, в общем-то, хотя бы морально поддерживать. При этом невозможно вменить в вину адвокату душевную черствость, он просто констатирует факт с точки зрения человека, которому еще жить и работать много лет и для которого данный случай лишь эпизод в профессиональной деятельности. Не исключено также, что это своего рода психологическая защита от этой деятельности. Действительно, "смог ли бы дядя Вася работать в морге, если бы он плакал над каждым трупом?" ((с) Юз Алешковский). Но что же подумает подсудимый, услышав такое? Между тем ему приходится смиряться, что лишь усугубляет трагедийность фарса под названием "судебный процесс".
Буквально абзацем ниже Камю дает еще одну фразу. (Именно на ней, кстати, при вторичном прочтении повести стало понятно, что "корова пьет не молоко", и я стал читать текст третий раз, уже целенаправленно выискивая такие вот откровения.) Один из жандармов, охраняющих Мерсо в зале суда, перед началом процесса спрашивает, не страшно ли ему. Мерсо отвечает, что нет, наоборот, интересно, ведь он никогда не бывал на судебных процессах. И далее следует комментарий жандарма: "Да, но в конце концов это надоедает". Это еще более циничное по форме замечание, вызванное раздражением от скуки и рутины. Если адвокат довольно деятельно в судебном процессе участвует, то жандарм тут в роли немого статиста - он не относится ни к одной стороне - ни к судьям, ни к обвиняемому и потому заинтересован только в одном: чтобы все это просто быстрее кончилось. В результате подсудимому, которому недавно сказали, что его процесс не самый важный, остается к тому же задумываться о том, что "это в конце концов надоедает". Только вот, в конце концов чего? Оставшихся немногих дней жизни?
Еще одно наблюдение (откровение) Камю, высказанное Мерсо, вновь касается взаимоотношений "личность-общество", а вернее того, во что их превращает бюрократизация и механистичность правосудия. "Мерсо в размышлениях о том, что его ждет в дальнейшем, приходит к выводу, что "приговоренный обязан морально участвовать в казни". В этой мысли чудовищная безысходность! То есть вовлеченность казнимого в процесс стопроцентная - мало того, что физическая, но еще и моральная. (Пожалуй, в советских застенках приговоренному было легче - он не знал, когда его убьют. Я слышал, что зачастую после объявления смертного приговора подсудимого переводили в камеру смертников, где, как ему заявляли, он будет ждать дня казни, и по пути туда, в тюремном коридоре, палач стрелял ему в затылок.)
Тотальная безысходность Мерсо многократно усугубляется вышеупомянутыми бюрократизацией и механистичностью правосудия, о которых, кстати, Камю напрямую не говорит, а лишь подталкивает к этой мысли наводящими предложениями, например: "гильотина поразила меня еще и тем, что она была похожа на прекрасно отделанный, острый и блестящий, точный инструмент"; ну, и наконец: "Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и пусть они встретят меня криками ненависти".
Когда человека убивает тот, кто его ненавидит, чисто психологически это легче, потому что ненависть можно понять, можно также испытывать ответную ненависть. То есть можно спрятаться за эмоцию, уйти в нее. Но когда убивает механизм правосудия, общественная система (в данном случае французский народ, от имени которого, как объявил судья, Мерсо отрубят голову), осужденный остается со смертью один на один, окруженный вдобавок толпой любопытствующих, пришедших на зрелище, и ему приходится морально участвовать в казни, желая, чтобы нож перерубил его шею как можно быстрее и чтобы не было осечки.
Если убивает не заинтересованный человек, а просто чиновник, выполняющий свою работу, не дай бог попасть в руки такого правосудия! Отсюда берутся анекдоты типа:
Палач приходит домой, за спиной мешок, в котором что-то шевелится. Жена спрашивает:
- Что у тебя там?
- Да так, халтурку на дом взял.
"Посторонний" заставляет задуматься, как часто каждому из нас приходится вот так морально участвовать в казнях, которые общество над нами учиняет ежедневно, и как мы от этого спасаемся, переходя на сторону любопытствующих при осуществлении казни кого-нибудь другого. Третьего не дано - либо под нож, либо в ложу. Кстати, от того, что смерть символическая, легче не становится, поскольку цена борьбы с обществом, равно как и цена привычки, адаптации, мимикрии к нему слишком высока для индивидуума, даже если он этого не чувствует.
Вот вкратце и в общем то, что хотелось сказать о впечатлениях и мыслях, какие дает текст Камю, и как он работает. Однако стоит оговориться - не текст Камю, а его интерпретация, выполненная переводчицей Наталией Немчиновой. "Посторонний", переведенный Норой Галь, к сожалению, не вызывает большей части вышеизложенных мыслей.
Вторая часть...
Повозмущавшись современной тенденцией делать на все "римейки", даже на литературные переводы, полюбопытствовал, кто же автор. С удивлением прочел имя Норы Галь. Она же известный переводчик Элеонора Гальперина. Это уже было интересно, и стоило разобраться. Однако чем больше пытался понять, что к чему, тем сильнее меня захватывала тема. В конце концов, мыслей стало так много, что возникла потребность их структурировать. Так появилась эта статья.
***
Сразу стоит оговорить несколько моментов. Во-первых, все написанное ниже, является частным мнением, с которым "мнение редакции может не совпадать", как это принято писать в журналах при публикации заказных статей. Поэтому дальнейший текст идет от первого лица вместо общепринятого "мы". Во-вторых, большой помехой к рассуждениям на тему являлся тот факт, что я не знаю французского языка. На мой взгляд, это не препятствие, однако большинство опрошенных переводчиков полагают, что сравнение переводов неправомочно, если сравнивающий не знает языка оригинала.
В качестве "оправдания" можно привести сами переводы Элеоноры Гальпериной и Наталии Немчиновой. Вполне достаточно текстов двух признанных профессиональных переводчиков - они выступают порукой того, что оригинал переведен адекватно. (Замечу в скобках - адекватно, не значит правильно, как бы парадоксально это ни звучало.)
Вторым "оправданием" может послужить статья Юлианы Яхниной "Три Камю", посвященная сравнению переводов "Постороннего" (Немчиновой, Галь и Адамовича). Эта статья в известной степени развязала руки и еще больше подстегнула, так как при очень хорошем подборе материала для сравнительного анализа - фраз из русских текстов и из текста оригинала - Ю.Яхнина делает совершенно неожиданные выводы, отдавая "пальму первенства" переводу Норы Галь. В конце статьи будут приведены и проанализированы несколько цитат Яхниной.
Прежде чем перейти непосредственно к сравнительному анализу, скажу несколько слов о том, почему именно "Посторонний" вызывал такой интерес.
В литературе, впрочем, как и в любом виде искусства, существуют так называемые "хорошие" темы. Например, стоит снять фильм о похищении ребенка и удержании его в заложниках и заранее можно сказать, что у этой ленты будут зрители. Стоит написать книгу о соблазнении взрослым мужчиной девушки-подростка, у книги обязательно найдутся читатели. Наконец, стоит написать о последних днях жизни заключенного, и это тоже будут читать.
Существует, правда, обратная сторона медали: данные сюжеты заезжены и затасканы до невозможности. Именно поэтому к писателю (режиссеру и т.д.), выбравшему такую тему, уже априори предъявляются более высокие требования - из-за инфляции. Такая тема служит своего рода мерилом таланта автора: либо он напишет что-то пошло-сентиментальное и перейдет в разряд чтива на каждый день, либо создаст шедевр. Третьего, пожалуй, уже быть не может.
"Посторонний" привел в полный восторг тем, что Камю, во-первых, разработал эту тему совершенно нестандартно с точки зрения языка ("нулевой градус письма"), во-вторых, он посмотрел под новым углом на несколько вопросов, касающихся животрепещущей для каждого человека темы взаимодействия личности с обществом, чем заставил серьезно задуматься.
"Нулевой градус" "Постороннего" весьма интересно построен. Первым этот термин использовал критик Ролан Барт, объяснивший, что Камю старается сделать свой язык выразительнее посредством "нулевой степени письма, независимой от предварительных требований языка". И далее Барт логично заключает, что для Камю в подлинном произведении искусства "всегда высказывается меньше, чем подразумевается".
Интересен механизм того, как Камю это делает.
Во-первых, большую роль играет местность, где происходит действие. Повесть начинается "широко" - с моря, с пляжа, с солнца в маленьком городе, где жизнь нетороплива и, в общем-то, легка. Создается впечатление, что все происходит словно в отпуске на берегу моря, где и курортный роман допустим, и даже драка на почве ревности. Если попытаться мысленно перенести события, описываемые в первой части, в условия, например, большого города, то эффект пропадет и сюжет станет просто детективным.
Во-вторых, описание от лица Мерсо дается не то чтобы скупо, но достаточно индифферентно, отстраненно, он просто констатирует факты своей жизни, особенно не рефлектируя, и отсутствие рефлексии является одной из составляющих того, что в итоге дает эффект "легкого дыхания" по Бунину - Мерсо не воспринимаешь как убийцу.
Далее Камю начинает сужать пространство - сначала до размеров пляжа, где происходит убийство, затем до размеров суда и тюремной камеры, и наконец ограничивается стойками гильотины. Здесь "градусность" по-прежнему остается нулевой, но, скажем так, повышается степень ее накала. Как это происходит?
Сохранять "нулевую градусность" позволяет выход за временые рамки повествования. Например, рассказ Мерсо о тюремном заключении начинается следующими словами: "О некоторых вещах я никогда не любил говорить. Когда меня заключили в тюрьму, я уже через несколько дней понял, что мне неприятно будет рассказывать об этой полосе своей жизни. Позднее я уже не находил важных причин для этого отвращения". Так может говорить лишь человек, который сидел в тюрьме, вышел и рассказывает об этом спустя некоторое время. Таким образом, появляется некий эффект невовлеченности Мерсо в происходящее во второй части повести, где описываются исключительно его личные переживания.
Степень накала показывается также за счет работы механически карающего правосудия. Камю очень тонко играет на противопоставлении интерпретации фактов: Мерсо интерпретирует их по-своему, правосудие по-своему. Правы обе стороны. Опять же, почти никакой рефлексии. И это вновь одна из составляющих, которая заставляет брать сторону проигравшего, коим почти всегда оказывается человек, а не социум, ибо впереди стоит гильотина.
Кроме того, Камю прячет в тексте - в общей ткани повествования - очень актуальные философские проблемы и вскрывает порочность механизмов, обеспечивающих взаимодействие "личность-общество". Данные фразы сразу же привлекают внимание и заставляют сильно задуматься, будучи сказаны сами по себе, отдельно, вне контекста. Их, в общем, можно назвать откровениями. Однако в тексте их не видно: автор как бы между делом вкладывает их то в уста самого Мерсо, то в уста второстепенных героев. Тем не менее, влияние на читателя эти утверждения оказывают, но каким-то окольным путем, исподволь. Наверное, это можно сравнить с инерцией мышления. В качестве примера таковой приведу известную серию из двух вопросов, на один из которых многие ответят неправильно, сами того не желая:
- Какого цвета холодильник?
- Белого.
- Что пьет корова?
- …
Подавляющее большинство людей скажет, что молоко. Здесь не важно, как это действует, важен постэффект. Человек, произнесший "молоко", когда ему сообщают, что корова пьет воду, внезапно будто просыпается от минутного сна и не понимает, каким образом он мог ответить неправильно. Если подобных провокационных вопросов следует несколько - один за другим, а правильные ответы не сообщаются, их сумма переводит сознание человека в пограничное состояние - на грань транса. Аналогичный механизм, видимо, срабатывает в "Постороннем" при повторном чтении книги, либо когда глаз случайно выхватывает вышеупомянутые откровения из контекста: полный останов и непонимание, как можно было их вообще не заметить сразу. Совокупность откровений в том случае, если читатель их не заметил, действует, хоть и окольным путем, но крайне угнетающе, многократно усиливая степень накала "нулевого градуса".
(Примечание: четыре примера, приведенные ниже, даются в переводе Наталии Немчиновой.)
Например, в беседе с адвокатом, когда тот говорит, что Мерсо "проявил бесчувственность" на похоронах матери, и хочет знать, было ли ему тяжело в тот день, Мерсо отвечает, что он, "конечно, очень любил маму, но это ничего не значит, так как все здоровые люди желали смерти тем, кого они любили". В этом примере Камю устами Мерсо открытым текстом - в лоб поднимает такую проблему, которая касается всех нас без исключения, но над которой не то что мало кто задумывается, далеко не все в состоянии признаться себе, что это правда.
Два других примера, кстати, стоящие в тексте рядом друг с другом, показывают, насколько взаимоотношения "личность-общество" ущербны, циничны и несправедливы по отношению к первой составляющей этой пары. Адвокат в беседе с Мерсо, сообщает ему, что судебный процесс займет дня два-три, не больше, и далее цитата: "суд будет торопиться, так как ваше дело не самое важное на этой сессии, сразу же после него будет разбираться отцеубийство". Это говорит адвокат (!) своему подзащитному, которого он должен, в общем-то, хотя бы морально поддерживать. При этом невозможно вменить в вину адвокату душевную черствость, он просто констатирует факт с точки зрения человека, которому еще жить и работать много лет и для которого данный случай лишь эпизод в профессиональной деятельности. Не исключено также, что это своего рода психологическая защита от этой деятельности. Действительно, "смог ли бы дядя Вася работать в морге, если бы он плакал над каждым трупом?" ((с) Юз Алешковский). Но что же подумает подсудимый, услышав такое? Между тем ему приходится смиряться, что лишь усугубляет трагедийность фарса под названием "судебный процесс".
Буквально абзацем ниже Камю дает еще одну фразу. (Именно на ней, кстати, при вторичном прочтении повести стало понятно, что "корова пьет не молоко", и я стал читать текст третий раз, уже целенаправленно выискивая такие вот откровения.) Один из жандармов, охраняющих Мерсо в зале суда, перед началом процесса спрашивает, не страшно ли ему. Мерсо отвечает, что нет, наоборот, интересно, ведь он никогда не бывал на судебных процессах. И далее следует комментарий жандарма: "Да, но в конце концов это надоедает". Это еще более циничное по форме замечание, вызванное раздражением от скуки и рутины. Если адвокат довольно деятельно в судебном процессе участвует, то жандарм тут в роли немого статиста - он не относится ни к одной стороне - ни к судьям, ни к обвиняемому и потому заинтересован только в одном: чтобы все это просто быстрее кончилось. В результате подсудимому, которому недавно сказали, что его процесс не самый важный, остается к тому же задумываться о том, что "это в конце концов надоедает". Только вот, в конце концов чего? Оставшихся немногих дней жизни?
Еще одно наблюдение (откровение) Камю, высказанное Мерсо, вновь касается взаимоотношений "личность-общество", а вернее того, во что их превращает бюрократизация и механистичность правосудия. "Мерсо в размышлениях о том, что его ждет в дальнейшем, приходит к выводу, что "приговоренный обязан морально участвовать в казни". В этой мысли чудовищная безысходность! То есть вовлеченность казнимого в процесс стопроцентная - мало того, что физическая, но еще и моральная. (Пожалуй, в советских застенках приговоренному было легче - он не знал, когда его убьют. Я слышал, что зачастую после объявления смертного приговора подсудимого переводили в камеру смертников, где, как ему заявляли, он будет ждать дня казни, и по пути туда, в тюремном коридоре, палач стрелял ему в затылок.)
Тотальная безысходность Мерсо многократно усугубляется вышеупомянутыми бюрократизацией и механистичностью правосудия, о которых, кстати, Камю напрямую не говорит, а лишь подталкивает к этой мысли наводящими предложениями, например: "гильотина поразила меня еще и тем, что она была похожа на прекрасно отделанный, острый и блестящий, точный инструмент"; ну, и наконец: "Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и пусть они встретят меня криками ненависти".
Когда человека убивает тот, кто его ненавидит, чисто психологически это легче, потому что ненависть можно понять, можно также испытывать ответную ненависть. То есть можно спрятаться за эмоцию, уйти в нее. Но когда убивает механизм правосудия, общественная система (в данном случае французский народ, от имени которого, как объявил судья, Мерсо отрубят голову), осужденный остается со смертью один на один, окруженный вдобавок толпой любопытствующих, пришедших на зрелище, и ему приходится морально участвовать в казни, желая, чтобы нож перерубил его шею как можно быстрее и чтобы не было осечки.
Если убивает не заинтересованный человек, а просто чиновник, выполняющий свою работу, не дай бог попасть в руки такого правосудия! Отсюда берутся анекдоты типа:
Палач приходит домой, за спиной мешок, в котором что-то шевелится. Жена спрашивает:
- Что у тебя там?
- Да так, халтурку на дом взял.
"Посторонний" заставляет задуматься, как часто каждому из нас приходится вот так морально участвовать в казнях, которые общество над нами учиняет ежедневно, и как мы от этого спасаемся, переходя на сторону любопытствующих при осуществлении казни кого-нибудь другого. Третьего не дано - либо под нож, либо в ложу. Кстати, от того, что смерть символическая, легче не становится, поскольку цена борьбы с обществом, равно как и цена привычки, адаптации, мимикрии к нему слишком высока для индивидуума, даже если он этого не чувствует.
Вот вкратце и в общем то, что хотелось сказать о впечатлениях и мыслях, какие дает текст Камю, и как он работает. Однако стоит оговориться - не текст Камю, а его интерпретация, выполненная переводчицей Наталией Немчиновой. "Посторонний", переведенный Норой Галь, к сожалению, не вызывает большей части вышеизложенных мыслей.
Вторая часть...