Личность как условие катастрофы
Рассматривая фотоснимок, сделанный мной в минувшее воскресенье неподалеку от Лозового (это южное предместье Симферополя), я задумался над одной из главных категорий эстетики - что такое прекрасное? Почему мы считаем красивой ту или иную картину, тот или иной пейзаж, например?
Кант полагал, что тут важна исключительно форма, и совершенно неважно, существует ли изображенный предмет на самом деле. Гора Чатыр-Даг существует, имеет форму трапеции, однако непонятно, почему эта геометрическая фигура должна вызывать у меня восторг. А гора красивая. Нет, видимо, дело не только в форме.
Сюжет фотоснимка, вполне традиционный и даже классический для весеннего Крыма, сообщает зрителю о многообразии нашего мира: на переднем плане цветущие деревья в долине Салгира, а вдали - заснеженные ущелья на склонах Чатыр-Дага. Таким образом, важной составляющей прекрасного является информативность. Прекрасное всегда содержит в себе какую-то историю, ему всегда есть, о чем рассказать. И действительно, не так уж важно, будет эта история реалистичной или фантастической (тут Кант абсолютно прав), в любом случае она несет некое послание, которое мы можем интерпретировать. Суть прекрасного - сообщение, смысл которого вызывает эстетическое переживание.
Я не знаю, является ли прекрасное, равно как и безобразное тем языком, на котором пытается общаться с нами окружающий мир, но именно проблеме взаимодействия и трагического взаимного непонимания человека и мира посвящен этот пост.
В нынешний Пасхальный день я решил выбраться на прогулку в пригород, благо погода выдалась великолепная, что этой весной происходит не часто. На сей раз ради следования намеченному маршруту мне пришлось проехать через весь Симферополь на троллейбусе - к счастью, это оказалось не очень долго. Граждане в основном сидели дома, выпивали и закусывали, по этой причине избегая садиться за руль, поэтому все обошлось без обычных кошмарных автомобильных пробок, и могло показаться, что вернулись старые добрые времена. Город был тих и безлюден, залит весенним солнцем и расцвечен зелеными гирляндами древесных ветвей, расправляющих нежные молодые листья.
Увы, такое состояние города подобно редкой улыбке, озарившей изможденное лицо страдальца.
Симферополь теперь совсем не хорош, он утратил свою неброскую прелесть и уютное изящество, его пространство стало тесным, шумным и недружелюбным. Я нередко испытываю почти физический дискомфорт, когда какие-то дела заставляют меня перемещаться по здешним улицам, на каждом шагу мое эстетическое чувство бывает оскорблено или вульгарной вывеской, уродующей старинную романтическую архитектуру, или аляповатым торговым павильоном, уничтожившим восхитительный вид, или многоэтажным монстром, придавившим хрупкое сомнамбулическое очарование знакомого бульвара. Сегодня здесь все подчинено одной сиюминутной утилитарности, насквозь пронизано коррупцией, и даже современные попытки украшения городского ландшафта - скульптуры, памятники, архитектурные детали - свидетельствуют о вырождении художественного вкуса и пошлой приземленности воображения.
Между тем, город - это люди, а значит, облик Симферополя несомненно является отражением коллективного сознания его нынешних обитателей. Я один из них, но это сознание мне почему-то чуждо, и я больше не могу называть своим нагромождение ошибок цивилизации, в которое превратился мой город. Я оставил бы при себе это мнение, в любом случае не способное изменить ситуацию, однако хочу отметить его как некий психологический факт. Я привык жить в состоянии затяжного конфликта с окружающим миром. Я не принимаю его, он не хочет знать меня. Обычное дело.
Пусть я скептически отношусь к природе, но за всю зиму устал от города и спешу к лугам и перелескам - туда, где сейчас раскрывают свои золотые бутоны весенние горицветы, они же адонисы.
Когда-то этими цветами в апреле бывали усеяны все пустыри на окраинах Симферополя, а сейчас их приходится искать. Адонисы, как правило, расцветают к Пасхе, а немного позже начнется время горных пионов и миниатюрных крымских орхидей.
Оправдывая свое русское название, лепестки адонисов, просвеченные солнечными лучами, напоминают языки пламени.
Иногда я поглядывал на раскинувшийся вдали Симферополь
и думал о том, с какими чувствами горожане празднуют Пасху. Пожалуй, для многих из них это что-то вроде Нового Года. Даже в советское время праздновали, даже убежденные атеисты. Говорили - народная традиция, ничего не поделаешь. Это, конечно, так, но праздник-то о другом. О выходе за границы возможного.
Пасха всегда вызывает у меня странные ощущения - у меня нет вопросов к людям, которые осознают, что они отмечают, но становится не по себе, когда воскресение Христа празднует толпа, психологически и ментально мало чем отличающаяся от той, что требовала его казни. Большинство принимающих участие в таинствах не понимает мистического смысла происходящего и если не просто отбывает положенный ритуал в предвкушении оправданных праздником излишеств, то пытается найти утешение в трусливой суеверной надежде на "лучшее". Такая надежда лишь продлевает позор и страдания, она препятствует освобождению от оков необходимости.
Впрочем, этот праздник для немногих избранных, как не мной было сказано.
Раз так, почему бы немного не пофилософствовать?
Мы недовольны условиями нашего существования, иначе идея религии или философского учения вообще не могла бы возникнуть. Что нужно объяснять и оправдывать, если все хорошо? И дело не только в том, что хлеб насущный нам приходится добывать в поте лица, потому как для улушения уровня и качества жизни нам вполне хватило бы развития хозяйственных навыков, естественных наук, способных обеспечить какой-никакой технологический прогресс, и декоративных искусств. Нет, нас интересует что-то еще.
Даже мысль о бессмертии или загробной жизни когда-то впервые посетила еще вполне звероподобное двуногое существо далеко не случайно - отпущенного ему времени попросту не хватало для реализации его замыслов, для самоутверждения в этом мире. Так появилась осознающая себя личность, стремящаяся распространить собственную интерпретацию мира вокруг насколько это возможно.
Тут важно оговориться - понятие "личность" многозначно, здесь и далее я буду подразумевать под ним не индивидуальное осознание человеческого существа, а определенный результат полученного воспитания, образования и общественного воздействия, непременно включающих в себя соответствующую шкалу приоритетов и ценностей, то есть именно социальную личность, стремящуюся к самоутверждению и, при наличии подходящих условий, к доминированию.
Окружающий мир плох тем, что он к нам равнодушен, и даже его кажущаяся красота, существующая лишь в нашем сознании, способна вызывать у нас ожесточение, поскольку она никак не применима к нашей персоне - ну, разве что селфи сделать. Он даже и к самому себе равнодушен, этот окружающий мир - вчера расцвели деревья, сегодня выпал снег. Что с него взять?
Но мы так устроены, что нам непременно нужно с кем-то разговаривать, с кем-то спорить, кому-то что-то доказывать.
По большому счету, для нас имеет значение только то, что мы в этом мире сделали сами, и то, что принадлежит нам по праву авторства. Стремление утвердить собственную уникальность и креативность в произвольно развивающейся независимо от нашей воли вселенной стало причиной грандиозной драмы человеческого разума, одним из неизбежных этапов которой является отчаяние - мы способны на многое, но превзойти природу не в состоянии.
Тут на помощь приходит метафизика - сложные философские системы для продвинутых, простенькие религиозные культы для остальных. Наше воображение создает богов как оппонентов или соперников, с которыми мы можем бороться, перед которыми мы можем смиряться, и которым в итоге надеемся доказать свою правоту.
Но человеческий ум въедлив и проницателен, рано или поздно он обнаруживает спекулятивный характер этих построенией, насмешливо разрушает их и остается наедине с самим собой, замкнутым в ограниченных пределах личного сознания, где всегда найдутся, впрочем, свои тайники, готические подвалы и "скелеты в шкафу". Дом Эшеров, который грезился мистеру По - вот замечательная развернутая метафора этого периода. Заманчивая прелесть уединения грозит обернуться жесточайшей зависимостью от безжалостного многоликого демона по имени саморефлексия.
Достоверные критерии для оценки своих поступков и мыслей в микрокосме обнаружить затруднительно, поэтому червь сомнения никогда не оставляет в покое страдальца, оказавшегося в такой ситуации.
Нестерпимые мучения, вызываемые саморефлексией, рано или поздно вынуждают индивида совершить попытку возвращения во внешний мир, в котором он надеется обрести необходимые критерии, способные превратить его сомнения в отчетливое знание, дарующее покой и уверенность. Втайне он лелеет безумную надежду на то, что его прежние выводы о равнодушной отстраненности мира и абсурдности взаимодействия с ним окажутся ошибочными.
Эта надежда и несет в себе зерна будущей катастрофы, которые при ее столкновении с ледяной стеной реальности прорастают ядовитыми цветами разрушительного нигилизма, прямо заявляющего о том, что жизнь в мире, "где мечта и действие в разладе" (Бодлер), есть несомненное зло, подлежащее уничтожению. Не зря Экклезиаст предупреждал: умножающий знание умножает печаль. По мере накопления знаний о мире, в коллективном сознании человечества начинает преобладать негативная повестка, поскольку позитивная исчерпана, и ее реализация принесла разочарование. В Европе это ощущение становится совершенно отчетливым уже к середине XIX века, когда Бодлер с потрясающей точностью формулирует его в своем "Le voyage" (в русском переводе Марины Цветаевой - "Плавание"). Плоды "цветов зла" могут быть очень разными - от простого суицида до создания деструктивных религиозных сект или тоталитарных политических режимов, способных уже на массовые гекатомбы.
Тем не менее, окончательный результат на этом этапе еще недостижим, поскольку из уравнения не исключена человеческая личность с ее сложными комплексами и сиюминутными эмоциями, спеленутая смирительной рубашкой той самой саморефлексии.
Однако постмодернизм преодолевает последний уровень защиты, снимая с пьедестала социальную личность и делая акцент на игровых аспектах цивилизации, новым техническим воплощением которых становятся компьютеры и глобальная сеть.
Заметим, личность всегда упорно сопротивлялась самой жестокой тирании, но оказавшись раскрепощенной в условиях общества постмодерна, лишившись сдерживающих рамок и ограничений, она мгновенно рассыпалась. Таким образом, свобода социальной личности является необходимым условием для ее преодоления.
Как выяснилось, для уничтожения жизни на Земле не годятся романтические злодеи, которым в решающий момент по законам жанра полагается произнести пафосный монолог. А вот самые обычные трусы и дураки подойдут вполне. Еще лучше справится машина. Конечно, дураки и машины нуждаются в управлении, но как показал опыт глобальной сети Интернет, такое управление может быть косвенным и коллективным, а в силу этого максимально обезличенным. Какое-то волнение могут испытывать игроки, однако логика самой игры лежит вне сферы эмоций. Игра не рефлексирует и не дает сбоев, она развивается и происходит.
Допустим, что в разных странах существует некоторое количество интеллектуалов, решивших положить предел дурному спектаклю. Они не знакомы между собой и действуют, подчиняясь логике игры. Раскрыть этот заговор невозможно, потому что никакого заговора не существет. Есть только некий паттерн, некий сходный образ мыслей и способов их воплощения на пути к великой цели освобождения божественных искр из темного океана вещества. Игроком может стать кто угодно, их число не ограничено.
Игроки создают определенные информационные поля, которые начинают косвенно воздействовать на правительственные и олигархические структуры, тонко учитывая склонность сильных мира сего к жадности, трусости и предательству. Другие искусственные информационные поля разогревают примитивные разрушительные инстинкты толпы. Множественные сигналы, поступающие из разных источников, превращаются в неумолимый ход событий, подталкивающий всех этих пауков к смертельной схватке, итогом которой станет глобальная катастрофа.
Сказанного здесь достаточно. Замечу только, что я не занимаюсь конспирологией, и в данном случае меня интересует исключительно последовательность человеческой мысли в области взаимодействия личности с окружающим миром.
Деструктурировав и фактически разрушив понятие личности, постмодернизм с одной стороны снял последние ограничения на пути к окончательному нигилистическому акту, о чем я сказал выше, а с другой - лишил осуществление этого акта какой-либо мотивации.
Как было сказано, такой мотивацией раньше являлся конфликт личности с миром, в котором невозможны ее полноценная реализация и самоутверждение. Но в условиях отсутствия личности этот конфликт теряет всякий смысл. Вместе с ним исчезает привычная нам интерпретация мира, девальвируется система ценностей и приоритетов.
Если мы отодвинем в сторону собственную личность, как советовал поступить еще Чаадаев, то сможем увидеть простую истину, которая заключается в том, что перед нами лежит неизвестный, еще неисследованный мир, с которым мы и не пытались взаимодействовать на протяжении всей своей иллюзорной истории, представлявшей собой борьбу спекулятивных идей. Нам было некогда. Мы не услышали его, он не услышал нас. А могли бы и пообщаться - кто знает, что бы из этого вышло? Другое дело, что мы увлеклись игрой, и время истекает.
Итак, обе чаши весов пусты. И я не знаю, на какую из них упадет соломинка или перышко.
Однако перелистаем Новый Завет: нам было обещано, что мир будет уничтожен - чего же еще? Бодрствуйте.
Постарайтесь понять, что этот мир обречен, как и мы сами. Может быть, это позволит кому-то из нас испытать по отношению к нему странную потустороннюю любовь, доступную лишь немногим. Любовь, преодолевшую ненависть и вышедшую за рамки обусловленной личности. По разнообразным проявлениям этой любви обычно узнают друг друга те, кому уже виден далекий свет окончательной свободы.