Глауцинации
Это повторяется из года в год. Ранняя весна для меня - время странной и неуловимой ностальгии. В этом времени таится какое-то очень важное для меня воспоминание. Иногда это чувство начинает меня всерьез беспокоить, и тогда я иду, куда глаза глядят, пытаясь отыскать в памяти неведомый след. Я чувствую, что отгадка совсем близко, еще одно дуновение ветерка, и она явится передо мной во всей своей очевидности. Но этого не происходит, тайна рассыпается в воздухе серебряным смехом капели, оставляя мне в утешение какой-нибудь курьезный случай из прошлой жизни. Так будет и на этот раз.
Отполыхавший после ясного солнечного дня закат гаснет, на Симферополь опускается прозрачный сумрак холодного вечера. Устав от погони за несбыточным, я прохожу мимо цветочных рядов, не глядя на подсвеченные пышные купы ирисов и тюльпанов, но тонкий пряный аромат фреезий и гиацинтов, так остро ощутимый сегодня, в полном соответствии с концепцией Марселя Пруста за несколько секунд овладевает моим сознанием, вырывает меня из реальности и начинает перемещать сквозь мутноватую стеклянную толщу времени куда-то назад, в далекое прошлое. Я понимаю, что это очередной подарок весенней тайны, вновь оставшейся неразгаданной.
Перемещение во времени происходит быстро и нелинейно, это больше похоже на какой-то водоворот - мой взгляд успевает выхватить, а сознание осмыслить фрагменты самых разных февралей и мартов.
Вот я листаю роскошный, волшебно пахнущий типографской краской альбом репродукций живописи из нью-йоркского музея Метрополитен - он появился у нас в марте 1984 года, я тогда еще не закончил школу. Эль Греко, Вермеер, импрессионисты, Ван Гог. В ту весну Салгир бушевал, выворачивая с корнем старые ивы и заливая набережную.
Затем появляется что-то из относительно недавнего - несколько лет назад прохладным мартовским утром веду экскурсию в инкерманской крепости Каламита, рассказываю об отличиях ранневизантийской квадровой кладки от строительных приемов эпохи княжества Феодоро. На стенах крепостных башен и стеблях сухих прошлогодних трав в лучах поднимающегося по-весеннему яростного солнца искрится иней.
Новое погружение - теперь конец девяностых, я пью вино и читаю стихи в заведении под названием "Сказка" (табачный дым сизыми пластами висит над столиками), затем в полной темноте иду домой через парк, слушаю шепот наливающихся весенним соком деревьев, и меня преследует запах цветущих где-то гиацинтов. Но это не совсем тот аромат, слишком глубокий и дурманящий. Он должен быть легче. И я не чувствую мускатных оттенков. Скорее все же фреезии.
Да, вот и они. 1988 год, двадцать девять лет назад. Мне еще нет двадцати. Передо мной на столе чашка остывшего чая и букет фреезий в небольшой хрустальной вазе, а на моей ладони шесть желтых таблеток. Я глотаю таблетки и запиваю их чаем.
Кстати, в то время я как раз читал Пруста. Вторая книга, "Под сенью девушек в цвету". Да, точно. Тогда я много читал, а сейчас... Сейчас я листаю воспоминания.
Непременным фоном психоделических ночных прогулок, составляющих самую суть моего воспоминания, были улицы Симферополя, очаровательного в своей изысканной провинциальности. Специально для этого материала я сделал фото нескольких уголков города, сохранивших своеобразный мистический колорит, важный для понимания эстетики всего происходившего.
Это автобиографический текст, содержащий своего рода обобщенный trip report. Здесь я палю тему и рассказываю об одном малоизвестном психоделике, однако мои воспоминания имеют строго субъективный характер, не являются рекламой, инструкцией по применению упоминаемого препарата и призывом к подражанию. Я предупреждаю об опасности использования лекарственных средств в немедицинских целях. Нижеследующие подробности употребления психоактивных веществ являются частью художественного повествования и не претендуют на полную достоверность.
Я вынужден сказать все эти банальные вещи, и без того понятные всякому цивилизованному человеку, потому, что мы живем в диком и невежественном обществе, в котором любые, даже самые безобидные в социальном отношении психоделические эксперименты приравниваются к преступлениям и жестоко преследуются. Причиной является недостаток информации, а также ее намеренное искажение заинтересованными представителями власти, крышующими подпольный наркобизнес с его колоссальными оборотами. Разумеется, нелегальный рынок предлагает в основном тяжелые наркотики, быстро формирующие физическую зависимость у потребителя, который становится вечным клиентом наркобарыги. Бизнес, ничего личного.
В отличие от тяжелых наркотиков, включающих в свой ряд и привычный всем алкоголь, психоделики не вызывают физической зависимости, в просторечии именуемой наркоманией, и не превращают человека в безвольного раба вещества. Однако они в полной, и гораздо большей, чем тяжелая наркота, мере способны удовлетворить любопытство исследователя, желающего испытать необычные состояния, заглянуть в глубины своего подсознания и увидеть то, что раньше было недоступно взору.
Признаем честно - в таком любопытстве нет ничего злокозненного, оно совершенно естественно не для деградировавшего существа, а для нормального человека, стремящегося к знанию. Поэтому психоактивные вещества являются вечными спутниками человечества, и культура их употребления давно уже стала частью мировой культуры.
Долгие века и тысячелетия никому не приходило в голову запретить использование этих веществ. И только в двадцатом веке международная мафия захватила рынок оборота наркотических средств и в целях получения сверхприбыли догадалась сделать его нелегальным, добившись через политиков, лоббирующих ее интересы, законодательного запрета на свободное применение практически всех препаратов, способных вызывать эйфорию и раскрепощать человеческое сознание. Запретный плод сладок, и цены на товар быстро взметнулись вверх, превзойдя все ожидания "крестных отцов". С тех пор правительства большинства стран мира ведут непримиримую борьбу с наркоманией, благодаря которой наркоманов, страдающих тяжелой формой этой болезни, становится все больше.
Решить эту социальную проблему полицейскими методами никогда не удастся, даже если закрыть глаза на абсолютную бесчеловечность этих методов. А закрывать глаза не хочется - с какой стати? Тем более, что выход из этой ситуации лежит в совершенно иной плоскости - необходима декриминализация рынка психоактивных веществ, что немедленно обрушит цены и сделает этот кусок пирога невкусным для мафии. Дальнейшие действия связаны с просвещением и активной разъяснительной работой среди молодежи, построенной по принципу "уменьшения вреда" ("хочешь кайфануть - покури травы, и ничего у тебя не отвалится, а на иглу присядешь быстро - и поминай как звали"). Весьма полезной была бы правительственная программа по научной разработке максимально безопасного и доступного эйфоризирующего препарата, который граждане могли бы широко применять в рекреационных целях.
Если в этом мире существуют такие тягостные состояния как страдание и скука, никто не имеет ни малейшего права запретить нам искать средства, избавляющие от них. Никто не вправе запретить нам исследование возможностей человеческого сознания. Надо только перестать дурачить себя и других ложной моралью и понять главное - кайф иногда нужен человеку. А человек всегда нужен кайфу.
Весной 1988 года, начиная с февраля, а также эпизодически на протяжении нескольких последующих лет, наша маленькая тусовка время от времени развлекалась таблетками от кашля, действующим веществом которых являлся глауцина гидрохлорид. Это лекарственное средство давно известно, не является наркотическим, не вызывает привыкания, не включено ни в какие реестры запрещенных препаратов, так что я могу, нисколько не нарушая идиотских законов, позорящих наше государство, поведать о его применении во всех ужасающих и восхитительных подробностях.
Если речь заходит о таблетках от кашля, опытные любители кайфа сразу же вспоминают о кодтерпине и прочей лабуде, содержащей ничтожное количество кодеина вкупе с весьма неприятными присадками. Не буду изображать невинность, несколько раз я тоже это жрал. Но не вдохновился. Оставим эти мрачные снадобья гопникам и несчастным, изнывающим от опийной ломки. Таблетки глауцина не имели ничего общего с этой гадостью и радовали чистым продуктом без отягчающих примесей. Этот продукт не относится к опиатам. Глауцин - один из алкалоидов растения под названием мачок желтый (Glaucium flavum), которое встречается у нас в Крыму на пустынных побережьях и кое-где в горах.
(фото из Интернета)
Правда, я не владею технологией получения глауцина из растительного сырья, а экспериментировать с экстрактом считал опасным - мысль о передозировке глауцина внушала мне трепет. Поэтому я отправлялся за ним в аптеку, благо продавались эти таблетки без всякого рецепта. Упаковка стоила один рубль тридцать копеек, в упаковке было двадцать таблеток по 50 мг.
Значительно позже, уже при незалэжной Украине, когда советский глауцин исчез с наших прилавков, мне довелось попробовать болгарский аналог под названием "Глаувент". Он представлял собой таблетки по 10 и 40 мг глауцина гидробромида. При пересчете на равное количество вещества "Глаувент" действовал несколько слабее советского препарата, поэтому в случае его использования разовую дозу приходилось немного повышать. Советский глауцин был идеален, мы принимали его по пять - шесть таблеток, то есть по 250 - 300 мг. "Догоняться" глауцином крайне нежелательно, препарат вызывает снижение артериального давления, и его передозировка может привести к потере сознания. Такова фактическая сторона вопроса.
(фото из Интернета)
К моменту начала глауциновых приключений я обучался в техникуме по специальности винодел-технолог. До этого я уже успел по настоянию родителей поступить в технический институт с тем, чтобы тут же его бросить, поскольку там я немедленно заскучал. Точные науки не представляли для меня большой проблемы, но я твердо решил заниматься искусством.
Конечно, накопленные к этому времени благодаря чтению знания в области литературы, истории и философии позволяли мне поступить на какой-нибудь гуманитарный факультет нашего университета, но я боялся, что меня засмеют - эти факультеты считались "девичьими". Кроме того, я по сей день считаю, что гуманитарное образование не так уж существенно влияет на писательское мастерство. Тут книжки читать надо и самостоятельно сопоставлять прочитанное с личным опытом. А тогда я уже помимо всего прочего освоил без посторонней помощи кантовскую "Критику чистого разума", не говоря о Платоне и Аристотеле, и решил, что сам черт мне не брат. Знаний хватало, но для того, чтобы начать делать что-то свое мне нужна была тема и собственная интонация. Я чувствовал, что эти вещи на подходе, и пока что с увлечением изучал виноделие, ибо любил хорошее вино, знал в нем толк, и мне были интересны его секреты.
Вином я в то время не злоупотреблял, но и не ограничивался, еще я любил травку и вообще всякие вещества, вызывающие необычные состояния, в которых искал если не истины, то вдохновения. Подобно скульптору я лепил свой образ, и декадентская порочность стала одной из граней моего эстетического выбора. Понятие "наркотики" непременно входило в джентльменский набор молодого сноба. Разумеется, я в гораздо большей степени изображал наркомана, чем являлся им.
Мой облик в ту пору был достаточно, если не избыточно колоритен - длинные волосы до плеч, хороший костюм с модным галстуком, иногда неожиданно сменявшийся на хипповский прикид - "тертые" джинсы и свитер в полосочку, плащ и широкополая фетровая шляпа. Непременным атрибутом был старинный перстень с аметистом. Короче говоря, вид был довольно-таки богемным и вызывающим, как и моя манера держаться, отличающаяся подчеркнутой и несколько снисходительной вежливостью.
Впрочем, образ никогда не был для меня самоцелью, я считал его составной частью общего художественного высказывания. Я всегда был сюрреалистом, играющим роль денди, и никогда наоборот, поэтому радостный смех понимания часто звучал в моей душе, хотя в житейском смысле я вел себя как полный идиот.
Чрезмерное увлечение поэта процессом творчества нередко воспринимается окружающими как холодность и равнодушие, проявленные по отношению к ним. Меня крайне раздражала эта дилемма, я никак не мог ее разрешить и тщетно пытался сократить расстояние между сверхчувственной областью, в которой обитало мое сознание, и реальным миром, населенным живыми людьми, при помощи самых разных, зачастую парадоксальных средств.
Брожение сусла и созревание вина - это прежде всего биохимические процессы, поэтому в техникуме нам параллельно преподавалось сразу несколько курсов химии - аналитической, физколлоидной, органической, химии вина. Химичить я обожал со школьной скамьи и разбирался в предмете неплохо. Однажды на лабораторном занятии я решил немного развлечь своих сокурсников, и добавив цинк в азотную кислоту определенной концентрации, добыл закись азота, то есть веселящий газ, который в последнее время стало модно использовать на вечеринках. Тогда веселящий газ еще никто не продавал в розницу, и широкая публика о нем слыхом не слыхивала.
Я собирался провести реакцию, не привлекая внимания, общее настроение должно было улучшиться как бы вдруг, само по себе. Понимая, что цинк скорее всего окажется не вполне чистым, и в качестве побочного продукта во время реакции будет выделяться небольшое количество ядовитого оксида азота - тяжелого красно-бурого газа, я собирался незаметно поставить пробирку в штативе на пол. В таком случае оксид азота стелился бы под ногами, не причиняя никакого вреда, а легкий и летучий веселящий газ заполнил бы аудиторию. Однако были обстоятельства, которых я не учел, хотя знал, что реакция идет с выделением большого количества тепла - проклятая пробирка оказалась не термостойкой и взорвалась в моих руках перед всеми присутствующими как раз в тот момент, когда я принес ее в аудиторию из лабораторной подсобки. Шипящие от взаимодействия с кислотой пластинки цинка разлетелись в разные стороны, медленно опустилось на пол и плавно растеклось по нему эффектное красно-бурое облачко.
Я остановился как вкопанный, слегка наклонившись над местом катастрофы - длинные волосы свисали вниз, в руке был зажато горлышко лопнувшей пробирки, на губах застыла дьявольская улыбка. В аудитории возникла паника, были открыты все окна и двери, чтобы устроить сквозняк, из углов быстро выметали осколки стекла и остатки цинка. Разумеется, ко мне были обращены недоуменные вопросы, но в возмущенные реплики они превратиться не успели - веселящий газ начал действовать. До конца лабораторного занятия учащиеся вместе с преподавателем ловили звонкое "ха-ха". Волны смеха, переходящего в хохот, который никто не мог да и не пытался сдерживать, одна за другой прокатывались по аудитории. Смешным казалось все - сама ситуация, мое клоунское выступление, неотвратимость действия вещества.
Прекрасное расположение духа сохранялось в этот день и на последующих занятиях. Строгая дама, преподававшая нам политэкономию, была изумлена необычной раскрепощенностью нашей группы, встречавшей широкими улыбками и заливистым смехом отточенные марксистские формулировки. Она не могла взять в толк, почему дебилы, которые не способны правильно раскрыть тему прибавочной стоимости, и сейчас будут справедливо наказаны оценкой, так веселятся и радуются этому обстоятельству. Она прямо спросила нас о причинах нашего приподнятого настроения, и одна из девушек, хихикая, объяснила ей, что на лабораторной работе по химии кое-кто получил из цинка и кислоты некое газообразное вещество, от которого всю группу прет уже третий час. Веселье заразительно, и строгая преподавательница не смогла сдержать улыбку. На этот раз никто плохой оценкой наказан не был.
Само собой, подобные диверсии являлись исключением, а не правилом. Правилом было регулярное курение травки на перерывах между занятиями, которому мы с одни моим приятелем предавались под огромной старой ивой на набережной Салгира. Ветви этой ивы опускались до самой земли и даже плескались в речке, создавая плотную завесу, скрывавшую нас от посторонних взглядов. Зато мы сами внимательно смотрели по сторонам, дожидаясь момента, когда вокруг не будет прохожих, способных учуять плановой кумар. Передавая косячок друг другу, мы делали по нескольку затяжек, а затем покидали укрытие и вальяжно прохаживались, вентилируя легкие дымом сигареты. Тогда мы курили кишиневские - "Космос" или "Темп". А после, как ни в чем не бывало, возвращались к изучению научных дисциплин, постигая их в состоянии обостренного восприятия и периодически обмениваясь понимающими ухмылками.
Все это было замечательно, но как-то в феврале с поступлением травки случились перебои, и мой приятель посоветовал мне подтолкнуться глауцином - сам он его уже когда-то пробовал, но теперь не хотел (далеко не все принявшие глауцин один раз, возвращаются к нему снова). Я рискнул принять шесть таблеток перед занятием по математике, во время которого думал только об одном - как-нибудь продержаться и никогда больше не пробовать эту отраву (холодный пот бисером выступил на лбу). Однако занятие закончилось, не помня себя, я выбрался на улицу, вдохнул холодный воздух и понял, что жизнь удивительна. Вокруг лежал полностью изменившийся мир.
Я приступил к исследованию действия препарата и понял, что эффект делится на три четко выраженных фазы - фазу входа, фазу суженного сознания и фазу выхода.
Позже, когда я познакомил с глауцином еще нескольких участников нашей тогдашней тусовки, они в целом подтвердили мои выводы относительно этой схемы, хотя в ходе совместных исследований стало понятно, что здесь присутствует уйма индивидуальных моментов, и каждый новый полет не похож на предыдущий.
Фаза входа начинается приблизительно через полчаса после приема таблеток (мы принимали их на закате затем, чтобы весь вечер был в нашем распоряжении) и длится не более часа. Она достаточно комфортна. Постепенно нарастает легкое опьянение, появляется интерес к какой-либо деятельности и общению, изменяется восприятие цвета, мир преображается в лучах милосердной эйфории. Но это всего лишь начало. Во время этой фазы лучше всего выбрать удобную позицию и подготовиться к прохождению следующей.
Фаза суженного сознания начинается через полтора часа после приема таблеток и длится около двух часов. Она малоприятна, но по-своему интересна. Возникает головокружение и ощущение слабости, нарушается координация движений, чувствуется нехватка воздуха, слегка подташнивает, к лицу приливает жар, на нем проступают неровные красные пятна. Во всех этих симптомах нет ничего страшного, вскоре они сменятся гораздо более привлекательным состоянием, однако многих они пугают, на их фоне часто появляются депрессивные и параноидальные мысли.
Иногда кажется, будто все прохожие смотрят осуждающе, видят тебя насквозь и осведомлены о твоем состоянии, представляющем собой неслыханное преступление. Хочется спрятаться, стать маленьким и незаметным, забиться в какой-нибудь темный угол. Острое чувство бесприютности и покинутости овладевает искателем психоделических приключений. Наверное, так чувствовали себя изгнанные Адам и Ева. Не робей, это не навсегда! Главное - не упасть на "измену".
Или вот, как сейчас вижу: в фазе суженного сознания я сижу на скамейке в симферопольском парке Тренева, тупо смотрю на свои грязные ботинки и сокрушенно думаю о том, какой я конченый наркоман - даже ботинки не помыл. Через полтора часа я буду смеяться над этой чушью, если ее вспомню.
Сознание действительно сужено до предела, его примитивность, спутанность и туннельность очевидны. Оно словно замерло подобно бутону с тем, чтобы начать раскрываться великолепным цветком в назначенное время. Только маг, поэт и философ могут оценить потаенную красоту этой фазы.
В "Страхе и отвращении в Лас-Вегасе" Хантера Томпсона Доктор Гонзо говорит об адренохроме: "Надо пересидеть ублюдка". Эти слова в полной мере применимы и к глауцину, причем в самом прямом смысле - идеально пересидеть эту фазу где-нибудь на свежем воздухе. Если негде сидеть, можно тупо слоняться по улицам, выбирая безопасные и не слишком суетные места. В любом случае, свежий воздух необходим, в душном помещении будет совсем скверно.
Мы обычно сидели на скамейке в парке, не забыв подложить под задницу шерстяной свитер (удобных и легких "пенок" тогда еще не было), вяло переговариваясь в целях взаимной моральной поддержки, и периодически поглядывая на часы. Минут за пятнадцать-двадцать до окончания срока двухчасовых мучений, мы с тяжкими вздохами поднимались со скамейки и ползли куда-нибудь в укромное место для продолжения ритуала. В сумке позвякивали бутылки вина. Нас ждала фаза выхода.
Третья фаза, фаза выхода оправдывает свое название - пережив два часа кошмара, наконец-то чувствуешь, что попускает. Как-то вдруг дышать становится легко и приятно, вся неприятная симптоматика улетучивается. Именно с этого момента и начинается все самое интересное. В данном случае выход - это приход! Третья фаза длится несколько часов, тут и разворачивается вся галерея психоделических эффектов, свойственных действию глауцина.
На следующий день я отмечал у себя только легкую истому и расслабленность, которые меня нисколько не омрачали. Никаких суровых "отходняков" не было. Желания немедленно повторить испытанные накануне ощущения также не появлялось - они были самодостаточны.
Разгоняться вином во время глауцинового трипа - моя идея. Алкоголь потенцирует действие глауцина, но не перебивает его. Это важнейшее открытие было сделано мной совершенно случайно. Однажды вечером, гуляя по городу в состоянии суженного сознания, я встретил знакомых. Взглянув на меня, они сказали, что мне нужно выпить. Я понял, что выпить хочется им самим, но спорить не стал - честно говоря, мне вообще говорить было трудно, не то что спорить.
Тогда действовал горбачевский антиалкогольный указ, и в вечернее время купить спиртное можно было только из-под полы. Мы отправились на "пьяный угол", взяли у бабушки две бутылки крепленого и пошли за школу, на место, где обычно бухали. Вино в те годы укупоривали полиэтиленовыми пробками, такую пробку проще всего было слегка расплавить в пламени спички или зажигалки, после чего она легко открывалась. С тех пор запах горящего полиэтилена у меня странным образом ассоциируется с глотком доброго вина.
Стаканами не заморачивались, пили из горлышка, передавая бутылку по кругу. По сути дела, мы сразу вливали в себя изрядную порцию вина - ну, чтобы вставило.
На этот раз, сделав такой хороший глоток, я почувствовал, что в глазах у меня темнеет, а земля уходит из-под ног. Мне пришлось прислониться спиной к стене здания, чтобы не упасть. Наверное, минуты две я отсутствовал. А затем вернулся победителем.
Некий внутренний импульс вмиг стряхнул с меня оцепенение, я широко открыл глаза и жадно вдохнул воздух, как вдыхают, выныривая после долгого заплыва под водой. Тело наполнило приятное ощущение упругой силы и легкости, тело говорило, что готово мне служить. Что-то происходило со временем. Мои собутыльники превратились в скульптурную группу - они двигались, но очень медленно (подобная "скульптурность" - одна из характерных особенностей опьянения глауцином). Это было очень забавно и выглядело просто потрясающе, они действительно напоминали живые изваяния.
Желтые картинки окон окружающих домов лучились теплым участием. Думая о жильцах квартир, которым принадлежали эти окна, я держал в поле зрения всех сразу. Мелкая бытовая суета, которой они были заняты, не вызывала у меня отвращения, как обычно - сейчас в ней прослеживался печальный и возвышенный смысл. Кто-то готовил ужин, кто-то пил пиво и смотрел телевизор, кто-то плескался под душем, кто-то самозабвенно скандалил, кто-то поспешно мастурбировал. Одни дети склонились над тетрадками, выполняя домашнее задание, другие носились по квартире, мешая взрослым. И в каждом из этих существ - в ком тусклее, в ком жарче - горел осколок звезды, некогда упавшей на землю. Они давно забыли, откуда пришли, потому что вода Земли - это вода Леты. Они приспособились жить в телах здешних аборигенов и усвоили их животные повадки. Они пытаются вспомнить, смотрят на небо и сочиняют сказки, потому что внутренний огонь никогда не давал им покоя. "Вы боги, а умрете как человеки".
В моей голове, казалось, воссияла Денница, и я обрел способность видеть в темноте. Я никогда не видел окружающий мир настолько живописным в самом прямом смысле этого слова - его наполняли яркие и сочные краски, глубокие и чистые тона, все это было пронизано каким-то внутренним сиянием, и мне чудилось, будто я вижу золотые и огненные нити божественной любви, из которой сотканы небо, земля и все пространство вселенной. Мир воспринимался загадочным, но дружественным и доступным, он готов был делиться со мной своими сокровенными тайнами. Звезды и луна понимающе мне подмигивали. Мало сказать эйфория, меня охватил настоящий восторг. Этот потрясающий приход имел много общего с мистическим экстазом.
Вскоре мы продолжали пить вино, шутили и смеялись, я читал стихи, свои и чужие - все, что мог вспомнить. Затем, распрощавшись с приятелями, в одиночестве шел домой по ночным пустынным улицам, залитым светом весенней луны и прислушивался к таинственным шорохам, лепету водостоков, далеким воплям вышедших на сексуальную охоту котов. Огромные глаза неведомых существ следили за мной из-за деревьев, гротескные тени, прихотливо меняющие свои очертания, появлялись то справа, то слева, подавая мне странные знаки. Порой они выглядели жутковато - особенно те, за деревьями, но я не испытывал ни малейшего страха, твердо зная, что все в моей власти. Для меня это был не темный ужас, а живая поэзия, и я наслаждался обществом этих странных созданий, созерцая их с невозмутимостью персонажей Иеронима Босха. Впереди маячили силуэты чудовищ, но я улыбался и продолжал свой путь.
Глауцин несомненно обладает галлюциногенным эффектом, однако это не "мультяшность", которая типична для некоторых других психоделиков. Изменение восприятия в данном случае имеет настолько глубокий и системный характер, что имеет смысл говорить о вселенной глауцина, обладающей собственной внутренней логикой. Видения здесь не случайны, они являются частью этой вселенной - мира, где люди превращаются в статуи, а деревья оживают. Это совершенно особый тип галлюцинаций - глауцинации.
Огромную роль во всем этом играет изменившееся цветовосприятие, которое дает возможность взглянуть на пейзажи и предметы глазами Ван Гога. Зрение приобретает объемность, каждый объект рельефно выделяется из обычной зрительной мешанины и наделяется автономным существованием. Возникает иллюзия "оживающего" мира, наполненного колдовским движением, причем из каждой частности сознание мгновенно и услужливо разворачивает целую космогонию. Созерцая вид какого-нибудь симферопольского дворика, я не раз чувствовал себя оказавшимся в необъятном саду мистических символов, на разгадку которых могла бы уйти вечность.
Слух также становится необычайно чувствительным, самые простые монотонные звуки - плеск талой воды в весеннем ручье или шум дождя наполняются внутренним эхом и сливаются в странную мелодию, тут же рождающую диковинные зрительные образы.
Однако наибольшее впечатление произвела на меня способность глауцина вызывать чувство любви во всей его метафизической полноте и мистическом совершенстве. Это не та любовь, которая есть "угрюмый, тусклый огнь желанья", не развязное самодовольное благодушие эйфории, это не жалкий сантимент, заставляющий "обнять и плакать". Это - когда, стряхнув мрачное наваждение, хочется обнять и радоваться вместе тому, что зла и смерти в действительности не существует. Одна знакомая дама, однажды попробовав глауцин, в состоянии high обнимала статуи и памятники на старом кладбище. Подобная воскрешающая любовь имеет немало общего с непосредственным религиозным чувством, основой которого, на мой взгляд, является психологический эффект преодоления экзистенциального одиночества.
Так или иначе, общение под глауцином было потрясающе интересным.
С другой дамой, моей возлюбленной, мы забрались ночью на то же кладбище, занесенное глубоким снегом и освещенное полной луной, и это приключение было подобно сну - такому, который жаль потревожить. Такому, когда ни за что не хочется просыпаться. Много позже я вплел свои воспоминания об этом событии в канву романтической баллады:
Жаль, успел я запомнить не так уж и много -
Беломраморный ангел в тени базилики,
Металлический привкус вина ледяного
И безумной луны золотистые блики.
На высоком холме, у старинных надгробий
По колено в снегу, на пороге нирваны
Мы читали стихи - эти тени подобий,
И тянулись в безмолвие грез караваны,
Открывая нам непостижимые страны,
Где грядущее славно и необычайно.
Поцелуи саднили как свежие раны,
Если губы встречались как будто случайно.
( "Уходя на войну")
После эпизода, о котором я рассказал выше, вино стало непременным атрибутом организуемых мной глауциновых оргий. Конечно, речь идет о крепких винах - это прежде всего портвейн, мадера, херес. Хотя вполне сойдет и какое-нибудь "Славянское". Конечно, тут крымская специфика, здесь эти вина отличные. Однажды мы весьма недурно разгонялись качественным самогоном. Главное, напиток должен быть достаточно крепким и обладать согревающим эффектом.
Учитывая особенности крымского климата, я говорю о глауцине применительно к февралю и марту. Почему февраль или март? Потому, что глауцин нужно принимать в феврале или марте. В крайнем случае - в начале апреля. Он не терпит жары - задушит.
Почему не раньше февраля? Потому, что для глауцинового кайфа требуется весенний воздух. Ему необходим пробуждающийся, распускающийся, расширяющийся весенний мир, соответствующий судорожному вздоху освобождения, которым начинается фаза выхода.
Я никогда не пробовал принимать глауцин осенью или в первой половине зимы. В это время мне просто его не хотелось.
Впрочем, это всего лишь далекие, хотя и отчетливые для меня воспоминания. Глауцин я не принимал очень давно, с середины девяностых, и что-то мог перепутать. Я рассказываю о нем совсем не желая подвигнуть кого-то на повторение моего психоделического опыта. Я пишу этот запоздалый отчет исключительно для того, чтобы засвидетельствовать истину. Нет необходимости примерять на себя мой личный миф, в угоду которому я изрядно преувеличивал значение наркотических субстанций. В известной мере я аггравировал свое пристрастие к ним из отвращения к беспросветной ограниченности и подлому ханжеству, к сожалению, до сих пор свойственных нашему государству и нашему обществу. Но рано или поздно марихуана и психоделики будут легализованы даже у нас, и вопрос об их истинной роли в изучении возможностей человеческого восприятия будет дискутироваться открыто.
Надо учитывать, что все психоделики действуют избирательно - для некоторых они способны стать откровением, а другим могут не подойти совсем. Их нельзя назвать безупречным и универсальным инструментом познания, однако они появились на этой планете не случайно и существуют на ней не напрасно.
Дело, конечно, не в самих веществах, а в той удивительной информации, которую иногда удается получить в результате их использования. Эту совершенно конкретную информацию, ясное знание нельзя выразить в четких математических формулах и очень трудно изложить в виде философских тезисов. Телепатия у нас пока что в процессе разработки, так что передать такую информацию тем, кто хочет слышать, можно только посредством искусства. В том числе, искусства поэзии. Иногда я пытаюсь это делать.
Конечно, есть и другие способы обретения индивидуального знания, не связанные с употреблением чего-либо. Они гораздо надежнее, но требуют большего терпения.
В молодости я был нетерпелив, поэтому занятия йогой и медитацией казались мне теоретически интересными, но в целом скучными и малопривлекательными. Теперь понимаю, что без них не обойтись, а я упустил уйму времени. Вещества уже не могут сказать мне ничего нового, сейчас они только мешают, и я их больше не использую. Дело в том, что психоделики дают нам представление о существовании иных граней реальности, позволяют заглянуть в неведомое, однако они не в силах обучить нас даже простейшим способам выживания и активного действия в открывшихся перед нами мирах.
Люди, подобные мне, подсаживаются не на вещества, а на открытия. Если я не совершаю новых открытий, у меня начинается настоящая ломка, и тогда мне действительно очень плохо, потому что скучно. Без открытий невозможно творчество. Творчество и есть - открытие.
Но для того, чтобы совершать дальнейшие открытия в обнаруженных удивительных пространствах, необходимо выработать особые навыки, умением открыть бутылку, забить косяк или проглотить таблетки тут не обойтись. Такие навыки настоящему исследователю, которого вряд ли устроит роль беспомощного психоделического туриста, предстоит приобрести самостоятельно, реорганизуя свой внутренний мир, накапливая личную силу, формируя энергетическое тело, способное путешествовать далеко за горизонтами нашего обыденного сознания, и совершая прочую необходимую духовную и физическую работу.