За следующим поворотом истории: коллективное предисловие

[scipion_north]

Из книги «Есть ли будущее у капитализма?» Сб. статьей И. Валлерстайна, Р. Коллинза, М. Манна, Г. Дерлугьяна, К. Калхуна/ пер. с англ. Под ред. Г. Дерлугьяна - М.: Изд-во Института Гайдара, 2017 - 320 с.

Ближайшие десятилетия принесут с собой неожиданные катаклизмы и колоссальные проблемы. Некоторые из них будут новыми, а некоторые - довольно старыми. Многие из них поставят перед нами неслыханные политические дилеммы и потребуют принятия трудных политических решений. Все это может начаться уже скоро и наверняка определит взрослую жизнь тех поколений, которые сегодня молоды. Никого и особенно молодежь мы не хотим пугать. Подвижки и изменения не обязательно будут в худшую сторону. Предстоящие десятилетия несут угрозу конфликтов, но также открывают возможность заново отстроить мир и сделать то, что не удавалось предше­ствующим поколениям. Мы написали эту книгу, исходя из наших макросоциологических теорий мировой истории, стараясь разобраться, какие проблемы и возможности становятся более вероятны в среднесрочном будущем. Так что страшит нас не столько будущее - оно может оказаться разным в зависимости от наших кол­лективных действий. Нас более тревожит то, что за два с лишним десятилетия, минувшие с окончания холодной войны, стало немодно и даже неловко обсуждать планы возможного будущего мира и тем более перспективы капитализма. А ведь крупнейшие потрясения современной истории - Французская революция, Первая мировая война, распад СССР - стали возможны и, раз начавшись, уже неудержимы во многом именно потому, что такого рода потрясений не ожидал никто.

Наш квинтет собрался для написания этой необычной книги потому, что на горизонте мы все видим некий структурный кризис, хотя мы и не вполне согласны друг с другом в оценке вероятных причин кризиса и особенно нашей аналитической способности предсказать поведение сложно сочетаемых социальных структур. Наши разногласия мы не скрываем, а, напротив, считаем необходимым серьезное обсуждение разницы в прогнозах. И тем не менее все мы так или иначе согласны, что сегодня в мире накапливаются причины для кризиса именно структурного, т. е. неразрешимого в пределах стандартных политических и инвестицион­ных решений наших дней. Этот кризис будет куда более серьезным, чем Великая рецессия, начавшаяся в 2008 г. Хотя Великая рецессия, не получившая долгосрочного разрешения и притом взвалившая дополнительный политический и финансовый вес на несущие конструкции капитализма, может оказаться прологом к эпохе глубоких трансформаций.

Иммануил Валлерстайн приводит именно системное обоснование своего предсказания отмирания современной мироэкономики, построенной на капиталистических принципах. Система, несколько столетий переживавшая циклическое расширение, в какой-то момент неизбежно достигает своих пределов. Как доказывает нам Валлерстайн, пределы роста капитализма обозначились на практике еще в начале 1970-х годов, и с тех пор кризисы не преодолевались, а перекладывались из одной сферы в другую, перебрасывались из одного района мира в другой. Согласно гипотезе Валлерстайна, бесконечно такое продолжаться не может, и в течение следующих трех или четырех десятилетий мировой капитал, переполняя глобальный рынок и подвергаясь при этом с разных сторон непреодолимому давлению налоговых, социальных и экологических издержек, может столкнуться со структурной невозможностью находить достаточно надежные и выгодные инвестиционные решения. Капитализм станет невыгоден и слишком ненадежен для самих капиталистов. Последние пять столетий впервые прорвавшийся на Западе капитализм выстраивал на планете рыночный мир-экономику (либо мироэкономику, это просто трудности перевода). Притом, вслед за Фернаном Броделемутверждает Валлерстайн, капитализм создает не плоский и равномерный рынок, а весьма иерархичный и вертикально организованный мировой рынок, где господствует кос­мополитичная элита крупных капиталистических предпринимателей, в силу исторических обстоятельств периода возникновения системы удачно оказавшихся в ее ядре. Центральное положение и встроенность в наиболее сильные государства своей эпохи, как Нидерланды и затем Британская империя в прошлом и США в настоящем, практически гарантированно позволяли гос­подствующим инвесторам находить возможности для извлечения устойчиво больших прибылей. Но, как доказывает Валлерстайн, эта историческая ситуация, несмотря или, вернее, благодаря ее экстраординарному динамизму и экспансивности, в конечном итоге стремится к системному пределу, как и все исторические системы. Капитализм может закончиться отказом от него самих капиталистов перед лицом безвыходной дилеммы иссякания инвестиционных возможностей. Но Вал­лерстайн также принципиально предупреждает нас, что никто сейчас не может предсказать, какая система придет на смену капитализму.

Рэндалл Коллинз выделяет в своем анализе лишь один конкретный механизм, ведущий к подрыву капитализма. Это идущее уже полным ходом замещение высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих мест более рентабельными новыми информа­ционными технологиями. Поскольку теория Коллинза преднамеренно упрощена в целях аналитической ясности, из нее возникает такой же прямой вопрос: каковы могут быть политические и социальные последствия будущей ситуации, где до двух третей образованного среднего класса, на Западе и во всем мире, сделаются структурно безработными? Популярные экономические комментаторы не так давно тоже обнаружили угрожающее капитализму оскудение среднего класса. Но популярные комментаторы, чей род деятельности предпи­сывает покрывать алармизм слоем оптимизма, обычно сводят свой анализ к неопределенным призывам искать политические решения. Коллинз систематически, один за другим рассматривает пять резервных ходов, которые капитализм находил в прошлом для обхода социальных последствий своего стремления к технологическим инновациям. Похоже, теперь ни один из известных ходов не дает потенциала, требуемого для компенсации техно­логического замещения высокооплачиваемых квалифи­цированных рабочих мест в сфере услуг и управления. Капитализм XIX и XX веков механизировал ручной труд, но успешно и с лихвой компенсировал это увеличением числа позиций для образованного среднего класса в различных звеньях управления. Тем самым не сбылись давние предсказания марксистов - бывшие пролетарии, по крайней мере на Западе, делались не обездоленной революционной массой, а комфортно обустроенными и умеренно реформистскими средними классами спе­циалистов. Именно эти ходы и близятся теперь к исчерпанию. Траектория высоких технологий XXI в. указывает на выталкивание среднего класса в безработный резерв. Коллинз подводит нас к другой гипотезе: как долго продержится капитализм, если средний класс образца XX века в следующем столетии будет превращать­ся из его массовой политической и экономической базы в массу обездоленного недовольства?

Крэг Калхун считает, что капитализм все же сможет сохраниться в реформированном виде. Калхун упирает на признаваемое всеми нами положение, что капитализм - не просто рыночная экономика, но именно политическая экономика. Несущие структуры капитализма сформировались и неоднократно перестраива­лись в зависимости от политического выбора. Структурные противоречия неизбежно присущи операциям сложных рынков. Но именно в политической сфере эти противоречия могут быть либо сняты, либо, наоборот, оставлены без внимания вплоть до разрушения конструкции. Иначе говоря, либо более дальновидные капиталисты смогут убедить свой класс принять необходимую долю системных издержек, либо капиталисты продолжат вести себя как биржевые спекулянты, безот­ветственные «безбилетники» (free riders), чем, в сущности, они и занимаются с 1980-х годов, после исчезнове­ния эффективного давления на них слева. Открытым остается вопрос, насколько радикальным может оказаться переход от неолиберального режима существую­щего сегодня капитализма к реформированной системе будущего. Централизованная социалистическая экономика встает в ситуации кризиса как актуальная возможность. Но более вероятным Калхун считает государственный капитализм, главным примером которого сегодня служат Китай и его восточноазиатские соседи. Рынки смогут существовать в будущем даже при отходе от специфически капиталистических типов собственности и финансов. Капитализм в таком случае сможет сохраниться, хотя и утратив какую-то долю рыночно­го динамизма и, возможно, саму способность самостоятельно обеспечивать глобальную экономическую инте­грацию.

Майкл Манн не видит возможной замены капитализму, но высказывается в пользу социал-демократиче­ского решения проблем капиталистической глобализа­ции, Но при этом он называет проблемы более глубокие, коренящиеся во множественности источников социальной власти. Капитализм в экономике сложно пере­плетается с измерениями политики внутри государств и военной геополитики между государствами, а также с идеологическими источниками власти, включая мировые религии и традиции различных макрорегионов планеты. Согласно Манну, многосложность такого рода взаимодействий делает будущее в принципе не­предсказуемым. Главная угроза, которая тем не менее полностью предсказуема, - это экологический кризис, который будет нарастать в течение XXI века. Весьма вероятно, это выльется в непримиримые конфликты из-за воды и продовольствия, чреватые еще большим загряз­нением окружающей среды и массовыми стихийными миграциями беженцев. В ответ на такие глобальные проблемы вполне могут возникнуть тоталитарные реакции и даже войны с использованием ядерного оружия. Согласно анализу Манна, климатические изменения так сложно остановить потому, что они обусловлены одно­временно всеми важнейшими институтами современно­сти, ныне получившими глобальное распространение: во-первых, с капитализмом, мотивируемым погоней за прибылью; во-вторых, с суверенными национальны­ми государствами, ревниво отстаивающими свою суве­ренность; и, не в последнюю очередь, с правом на рост индивидуального потребления, легитимирующим как современные государства, так и рынки. Любые меры по преодолению экологического кризиса повлекут за собой значительные изменения в институциональных основах самой современности. Манн отрицает внутреннее исчерпание капитализма, но видит на горизонте два других громадных кризиса - экологическую катастрофу и возможность атомных войн.

Наши структурные прогнозы подобны «перегрузоч­ным испытаниям» (stress tests) в строительстве, или, как стало принято говорить сегодня, в банковском деле. Серьезный прогноз не может строиться на морализа­торской риторике осуждения или восхваления ныне су­ществующей системы. У каждого из нас, конечно, есть свои нравственные и политические убеждения. Но, как исторические социологи, мы слишком хорошо знаем, что судьбы человеческих сообществ (по крайней мере, в последние десять тысяч лет, когда социальная инте­грация превзошла элементарные размеры группы охотников и собирателей) не зависели от того, сколько добра или зла они причиняли. Заметьте, мы не обсуждаем вопрос о том, хуже или лучше капитализм по сравнению с прочими типами социальной интеграции сложных обществ. Вопрос ставится проще и точнее: есть ли будущее у данной системы?

В такой постановке вопроса неизбежно звучат отголоски прежних предсказаний. Ожидание краха капитализма выступало центральным элементом официальной идеологии Советского Союза, который в итоге сам потерпел крах. Но почему этот факт недавней истории должен означать гарантию будущего самого капитализма? Да и был ли СССР в самом деле угрозой и, тем более, перспективной альтернативой капитализму? Георгий Дерлугьян в своей главе показывает реальное место советского социалистического эксперимента в общей картине мировой геополитики XX века и что именно в конечном счете вызвало его внезапное самоуничтожение. Это же помогает нам понять, почему Китай избежал краха коммунизма и при полной преемственности но­менклатурного строя сделался новейшим чудом капита­листического роста. Коммунизм ушел в прошлое вместе с мировыми войнами XX века, так и не создав долгосроч­но жизнеспособной альтернативы капитализму. Однако то, какими путями коммунистические государства, прежде всего СССР и КНР, преодолели порог 1989 года, вероятно, подсказывает нам нечто важное и насчет будущего капитализма. На вид непоколебимый и массивный советский блок внезапно канул в хаос, произведен­ный наложением нескоординированной, но в какой-то момент эмоционально мощной протестной мобилизации низов и панической растерянности среди элит. Увлекаемые собственной риторикой, протестные движения стран Восточной Европы в большинстве случаев не успели и не смогли серьезно подготовиться к взятию и коллективно рациональному использованию покач­нувшейся власти. Оппозицию опередили, в силу своего положения и ресурсов, группировки из распадающейся правящей элиты, или коммунистической номенклатуры, которые бросились бежать во все стороны, как при банковском крахе, и тем самым неожиданно обрушили несущие конструкции собственной системы. Коллапс атакуемой изнутри и пошедшей вразнос советской государственной системы означал иррациональный исход для всех, включая бывшую номенклатуру, утратившую вместе с преимуществами индустриально развитой сверхдержавы саму коллективную возможность войти в западный капитализм на почетных условиях. Однако, как показывает нам Дерлугьян, системный коллапс есть также вполне реальная возможность. Китай после 1989 года дает, напротив, реальный пример осуществле­ния консервативной трансформации при сохранении способности элиты к коллективному действию. Именно это афористично выразил в своем знаменитом романе Джузеппе Томази ди Лампедуза: «Чтобы все осталось по-прежнему, все должно измениться».

Наша книга содержит теоретические предупрежде­ния, но не сценарии судного дня. В отличие от бизнес-консультантов и экспертов по безопасности, дающих краткосрочные прогнозы на основании изменения той или иной переменной в существующих моделях, мы считаем разработку конкретных сценариев бесполез­ным занятием. События реальной истории носят слишком случайный и непредсказуемый характер, поскольку зависят от воли множества людей и изменяющихся обстоятельств. Просчитать можно только глубокую структурную динамику. Двое из нас - Коллинз и Вал­лерстайн - еще в 1970-х годах предсказывали конец советского коммунизма. Но никто не смог бы предсказать точную дату или то, что сами бывшие члены ЦК начнут в панике раздирать на части свою индустриальную сверхдержаву. Конкретно этот исход был непредсказу­ем, поскольку конец советского коммунизма не обязательно должен был оказаться именно таким - что и подтверждается противоположным примером китайского коммунизма.

Именно в неопределенности и недетерминирован­ности будущего мы видим надежду. Системный кризис расшатывает и ослабляет структурные ограничения - те самые, которые достались нынешним поколениям в наследие от прошлых кризисов и политико-институциональных решений, реализованных предшествующи­ми поколениями. В узловых точках истории традици­онные способы ведения дел становятся непригодными, и появляются новые пути, отличные от прежних. Капи­тализм, наряду с присущим ему творческим разрушени­ем старых технологий и форм производства, был так­же источником неравенства и деградации окружающей среды. Глубокий кризис капитализма может стать воз­можностью найти такой способ ведения дел в глобаль­ном масштабе, который бы способствовал установлению большей социальной справедливости и созданию более пригодной для обитания среды.

Наш главный тезис в том, что макроисторические кризисы и достигшие своего предела системы могут пре­одолеваться как более, так и менее разрушительным пу­тем. История (некоторые, хотя и не все, из нас скажут «эволюция») человеческих сообществ знала как глубо­кие и скачкообразно быстрые трансформации, напри­мер генезис капитализма и индустриальная революция, так и мучительно долгие периоды стагнации, повторяю­щихся циклов и даже деградирующей инволюции. Де­градация, пусть ее никто и не желает, остается одним из вероятных будущих результатов глобального кризи­са. Чем разрешились институциональные и классовые противоречия поздней Римской империи, как не веками «темного средневековья»? При этом аграрные империи Востока, прежде всего Китай, продолжали существо­вать в той или иной форме. Политические и экономиче­ские структуры современного капитализма могут просто утратить свой динамизм в силу роста издержек и соци­ального давления. В структурном отношении это может привести к дроблению мира на глубоко оборонительные, внутренне авторитарные и ксенофобские блоки. Одни могут увидеть здесь хантингтоновское столкновение ци­вилизаций, другие - реализацию оруэлловской анти­утопии «1984», в направлении которой двигается ис­пользование новейших технологий электронной слеж­ки. Восстановление социального порядка в современном обществе в разгар кризиса и конфликтов могут дать как обновленные версии фашизма, так и установление более широкой демократии или какой-то вариант социализма. Здесь, вероятно, находится главная дилемма и наша мо­тивация в совместном написании этой книги.

В последние десятилетия в политике и в мейнстри­ме социальных наук установилось мнение, что не стоит даже задумываться о больших и быстрых структурных изменениях. С одной стороны, престижные экономисты-неоклассики строят свои модели на допущении фундаментальной неизменности принципов социально­го действия и оптимальной организации. Кризисы рано или поздно преодолеваются необходимыми корректи­ровками политического курса и технологическими ин­новациями - ведь капитализм всегда в конечном итоге приходил в норму. Это, однако, не более чем эмпири­ческое обобщение прошлого опыта и здравого смысла, не подкрепляемое никакой макроисторической теори­ей. Существование капитализма как системы в течение 500 лет не доказывает, что он вечен. С другой стороны, постмодернистские культурологи, пусть и не без доли экзистенциального отчаяния, фактически также приня­ли вечность капитализма. Сказалось интеллектуальное разочарование во всех культурно-философских утопи­ях после крушения юношеских надежд 1968 года. Заня­тая постмодернистами позиция лишает их силы и яс­ности рассуждения, чтобы рассмотреть в капитализме наших дней нечто большее, нежели предмет абсурдистской иронии. В последней главе мы еще вернемся к бо­лее детальному рассмотрению современной ситуации в мире, включая интеллектуальный климат наших дней.

Мы сознательно сделали эту книгу более компактной и доступной, чтобы открыть нашу аргументацию для дискуссии. Полное изложение наших теорий, со все­ми надлежащими ссылками и эмпирическими дета­лями, можно найти в индивидуальных монографиях авторов. Ту область, в которой мы профессионально работаем, обычно называют миросистемным анали­зом, или макроисторической социологией. Социологи- макроисторики исследуют происхождение капитализма и динамику современного общества наряду со структу­рами древних империй и цивилизаций. Рассматривая конкретные социальные конфигурации и способы ор­ганизации обществ в длительной всемирно-исторической перспективе, мы обнаруживаем, что основными двигателями истории человечества были противоречия и конфликты, производящие причудливую череду преходящих, невечных «кристаллизаций» из пересекаю­щихся структур власти. Исторические конфигурации постоянно распадаются и столь же постоянно обнов­ляются, более или менее успешно, массами людей, ко­торые должны как-то организовывать свои жизни. Та­кие сложнокомпозитные, внутренне противоречивые и неизбежно временные образования принято назы­вать «обществами», «государствами», «экономиками» или «системами». Все такого рода названия достаточно условны и носят эвристический характер. В принципи­альном, хотя крайне общем понимании истории челове­ческих сообществ мы оказались согласны друг с другом в достаточной мере, чтобы совместно написать первую и последнюю главы этой книги. Тем не менее, у каждого из нас есть собственные теории, области специализации и политические предпочтения, порою прямо проти­воречащие теориям и предпочтениям других соавто­ров. Поэтому наши индивидуальные позиции отражены в индивидуальных главах. Эта небольшая книга не яв­ляется единогласно принятым манифестом. Это - спор равных, ведущих дискуссию на основании своего зна­ния о прошлом и настоящем человеческих сообществ. Поэтому книга также является приглашением к серьез­ной и открытой научной дискуссии о том, куда может привести следующий большой поворот в истории человечества.

Хотя мы и придерживаемся довольно разных взгля­дов, среди нас нет ни одного явного консерватора. Оче­видно, такое положение не случайно для нашей про­фессии, приучающей видеть непостоянство в потоках истории. Так не собрались ли мы, в нашем в целом пре­клонном возрасте, попророчествовать о грядущих ка­тастрофах и некоем социалистическом рае на земле? Учитывая масштаб и потенциальное публичное значе­ние наших рассуждений, такой вопрос достаточно за­кономерен. Социальная наука обязана обладать идео­логической саморефлексией, поскольку идеологические страсти нельзя полностью устранить из социального анализа. Обоснованный ответ, в отличие от громкой и обычно бесполезной полемики по поводу вопросов веры, должен состоять из двух частей. Во-первых, это не пророчество, поскольку, открывая прения, мы на­стаиваем на следовании правилам научного анализа - и в собственной аргументации, и в контраргументации наших оппонентов. В данном случае это означает, что требуется продемонстрировать с достаточной точно­стью на основе достигнутых научных знаний, почему обстоятельства могут измениться и какие именно причинно-следственные последовательности ведут от од­ной исторической конфигурации к другой. Будет ли ко­нечным пунктом вероятной системной трансформации некая форма социализма? Это одна из возможностей. Наши рассуждения продлевают структурные тенден­ции из известных нам на сегодня ситуаций в обозри­мое среднесрочное будущее, на следующие несколько десятилетий. Рэндалл Коллинз ставит вопрос предель­но ясно, тем самым предполагая столь же ясный ответ: что может предотвратить надвигающееся обнищание среднего класса, чья роль в коммерческих организаци­ях становится технологически излишней? Сама пробле­ма указывает на какой-то вид социалистической реорга­низации производства и распределения; иначе говоря, политической экономии, политически и значит кол­лективно направляемой на то, чтобы сделать большин­ство людей экономически значимыми. Структурные проблемы развитого капитализма и возникшие в со­временную эпоху на Западе демократические институ­ты делают социализм наиболее вероятным. Ни в коем случае мы не можем забывать об уроках XX столетия, которые нам дали коммунистические и социал-демо­кратические государства. У социализма есть свои соб­ственные проблемы, проистекающие главным образом из организационной сверхцентрализации, создающей широкие возможности для политического деспотиз­ма и угрожающей со временем потерей экономического динамизма. Это хорошо усвоено сегодня. Если кризис капитализма приведет к социалистическому перехо­ду, то эти характерные проблемы социализма навер­няка снова окажутся в центре политической дискуссии и борьбы. Поэтому, заглядывая в более отдаленное бу­дущее, Коллинз предполагает, что и социализм не бу­дет вечным. Вполне возможно, мир будет колебаться между различными формами социализма и капитализ­ма, по мере того как каждый из них будет терпеть крах из-за своих структурных недостатков.

Крэг Калхун и Майкл Манн, каждый по-своему, на­ходят основания для оптимизма в возможности аль­янса национальных государств перед лицом экологи­ческой либо ядерной катастрофы. Тем самым, по их мнению, будет обеспечено и сохранение капитализма в более щадящей социал-демократической версии гло­бализации. Что бы ни пришло на смену капитализму, Георгий Дерлугьян настаивает, что на былые комму­нистические государства XX века это походить все-та­ки не будет. К счастью, исторических условий для воз­никновения «социализма-крепости» советского типа больше не существует, так как больше нет крайней гео­политической и идеологической конфронтации про­шлого столетия. Иммануил Валлерстайн, однако, счи­тает в принципе невозможным предсказать, что придет на смену капитализму. Альтернативами являются либо некая некапиталистическая система, сохраняющая, тем не менее, характерные для капитализма иерархичность и поляризацию, либо же относительно демократическая и относительно эгалитарная система. Как предполагает Калхун, в результате перехода может возникнуть сразу несколько миросистем, слабо связанных друг с другом. В различных регионах планеты ответы как на внутрен­ние риски капитализма, так и на дезорганизацию под воздействием внешних угроз могут оказаться разными. Это, конечно, противоречит широко распространенно­му сегодня представлению о том, что глобализация не­обратима. Но, опять-таки, какая теория поддерживает эту идеологическую позицию?

Мыслители последних двух столетий со страстной идейной убежденностью отстаивали, и политические вожди насаждали, представление о единственно воз­можном и предопределенном будущем, будь то капи­тализм, коммунизм или фашизм. Все это ныне выгля­дит идеологическими заблуждениями эпохи мировых войн XX века. Никто из нас не придерживается утопи­ческой веры в безграничную свободу человечества со­здавать что угодно. Тем не менее, вполне доказательно, что человеческие сообщества могут быть организова­ны несколькими существенно отличающимися способа­ми. Характер социальной организации в значительной степени задается нововозникающими коллективными представлениями, политической волей и, как следствие, мобилизацией тех или иных структурных возможностей. Неординарные силы высвобождаются в моменты круп­ных кризисов, которые в итоге и становятся поворотны­ми пунктами истории. В прошлом подобные моменты обычно означали развал власти, ведущий к революци­ям. Однако все мы сильно сомневаемся, что револю­ции прошлого, происходившие в отдельных соперни­чающих государствах и оттого нередко выливавшиеся в кровавый террор и войны, сколь-нибудь предвосхища­ют будущую политику на фоне глобального кризиса капитализма. Это и дает нам надежду, что на сей раз дела могут обернуться лучше.

Капитализм - не физический объект вроде царского дворца или финансового квартала, который могут за­хватить революционные толпы. Капитализм и не набор «разумных мер», о которых пишется в редакционных статьях деловой прессы. Либералы и марксисты про­шлого равно заблуждались, сводя капитализм к исполь­зованию наемного труда в рыночной экономике. Рынки и наемный труд существовали задолго до капитализма, и социальная координация посредством рынков почти наверняка переживет его. Капитализм, утверждаем мы, был и остается лишь конкретно-историческим сопряже­нием рыночных и государственных структур, при кото­ром главной целью и условием властвования становится частное извлечение экономической прибыли практиче­ски любой ценой. Но могут появиться и иные, коллек­тивно более удовлетворительные способы организации рынков и человеческого сообщества.

Теоретические обоснования для такого утверждения представлены отчасти в этой книге и во многих других наших работах. Здесь же позвольте нам прибегнуть к ис­торической притче. Люди мечтали о полете с древней­ших времен, почти так же долго, сколько они мечта­ли о справедливости. На протяжении тысячелетий эти мечты оставались уделом фантазеров. И вот наступила эпоха воздушных шаров и дирижаблей. Еще почти сто­летие люди экспериментировали с этими устройства­ми. Результаты, как мы знаем, были всякие и нередко катастрофические. Тем не менее, теперь появились со­временные инженеры и ученые, а также социальные институции, которые поддерживали и поощряли их работу. Прорыв, наконец, принесло появление ново­го типа двигателей и алюминиевых крыльев. Теперь мы все можем летать. Большинство из нас летает, обы­денно пристегнувшись к тесным малобюджетным крес­лам. Некоторые смельчаки продолжают искать ощуще­ний свободного полета на аппаратах вроде парапланов. В то же время авиация принесла нам ужасы бомбежек и тихо крадущихся беспилотников. Техника предлагает, но люди располагают. Давние мечты могут стать явью, что, увы, не означает полного счастья и может обернуть­ся новыми трудными дилеммами. И все-таки оптимизм есть необходимое историческое условие для мобилизации эмоциональной энергии людей, чей мир подходит к развилке структурных возможностей. Прорывы в современной технике, науке либо общественной полити­ке становятся возможны там, где появились профес­сиональное знание, заинтересованные аудитории и где могут идти споры о дальнейших путях продвижения.