Нашей Раневской не стало
Инну Вишневскую помнят как непревзойденную рассказчицу, бесконечно талантливую, свободную, неповторимую женщину. ФОТО litinstitut.ru
Нашей Раневской не стало. Театральный критик и актриса Инна Вишневская умерла на 93 году жизни
"Я считаю, что нужно слушать тех, кому больше ста лет. Если их долго слушать, то они рано или поздно расскажут что-то необыкновенное". Так говорила Инна Вишневская, профессор ГИТИСа и Литинститута, легендарный театровед, "член всего, что толко можно", как сообщала о себе. Ей было 92 года. Меньше ста лет, но что-то необыкновенное она рассказывала постоянно. Про Виктора Розова, которому она заказывала покупать колготки в Париже, про визит к Раисе Максимовне Горбачевой, ради которого драматургу Вишневской пришлось искать и надевать на себя "большую парюру", про мужа Полины Виардо, которого Вишневская упорно назвала не Луи, а "Луем".
Ее обожали студенты. Сама классик, она воспитала огромное количество классиков. У нее учились и Александр Вампилов, и Михаил Угаров, и Нина Садур и многие-многие другие.
[Spoiler (click to open)]
О себе
У женщины должно быть много разных званий. Вот раньше говорили: графиня такая-то, а теперь говорят: член. Вот я, например, член всего, что только можно.
После ГИТИСа меня послали преподавать в Ташкент, в Среднеазиатский Театральный институт имени Островского, сокращенно «СРАТИС», до сих пор их уговариваю поменять название…
Люблю я Белинского! Писала в ГИТИСе про него выпускной диплом. А в это время сделалась кампания по космополитизму. И тут-то выяснили, что я написала, будто Белинский учился у Гегеля, хотя всем известно что Гегель учился у Белинского. Меня объявили японским шпионом и выгнали из института.
Был в моей жизни такой эпизод как телевидение. Меня оттуда выгнали, когда я расслабилась и сказала, «Вера Засунич» и «Клара Целкин».
О театре
Запомните, дети. Когда в художественном театре снимают картину, остается след на обоях. Этот след называется реализмом. В малом театре остается не только след, но еще и гвоздь. Это называется натурализмом. А есть еще театр, где и стен никаких нет. Это формализм.
Почему считают, что плагиат - это плохо? Ничего не плохо. Может, вы сплагиатите еще лучше оригинала?
И еще запомните. Никогда не садитесь в современном театре в первый ряд. Вас изувечат.
Как-то раз я спросила билетершу, почему в Большом театре все мужики парами ходят. А она мне отвечает: в Большом театре большой дефицит пастижерных средств. Поэтому героев приклеивают к одной бороде по двое.
Однажды меня позвали в Большой театр на премьеру «Жизнь за царя». Перед тем как спектаклю начаться, всех, кто в ложе сидел, попросили сдать спички и зажигалки. Сказали: «внизу, прям под этой ложей Ельцин сидеть будет, чтоб не кинули». Пришел Ельцин. Интересно так пришел. С каждым, кто в конце каждого ряда сидел, он за руку поздоровался. А каждому ребенку руку на голову положил. А детей этих ему несли и несли. Я, честно говоря, никогда не видела, чтобы за вечер в Большом театре так много детей родилось.
Наконец, он сел, но бросать было уже нечем.
О литературе
Николай Васильевич Гоголь своим геморроем замучил весь мир. Он писал всюду, какие у кого рецепты есть от геморроя. А я за ним записываю. Пришла недавно в Институт проктологии и говорю: ребята, чудная тема есть для докторской диссертации: «Гоголь и геморрой».
Чтобы стать классиком, надо задавать три вопроса. Во-первых, нужно спрашивать, какой урожай. Вот наши писатели, везде, где бы ни находились, хоть у Гроба Господня, все спрашивают, как у нас с гречихой. Во-вторых, надо писать про свои болезни. Тургенев, мой любимец, Полине Виардо пишет: «Дорогая Полина, сегодня у меня был понос». Ну и третий вопрос, как там с деньгами. Я тоже чтобы быть великой, всегда во всех статьях пишу про урожай, про свое здоровье, и обязательно интересуюсь, как там деньги.
Вы, наверное, наблюдали за такой роковой фигурой как Лермонтов? Давно я заметила: как только Лермонтову хотят отпраздновать юбилей - мгновенно начинается война. Столетие отпраздновали - первая мировая началась. Передохнули и столетие со дня смерти решили отметить - Вторая мировая. Если тонет корабль - он обязательно называется «Лермонтов». И каждый раз, когда трогают пьесу «Маскарад» - что-то случается. Отмечали мы 150-летие со дня рождения. Уж на что предупреждала я, чтоб не трогали - не послушали. Отметили. Пока отмечали - Хрущева сняли.
И я предупреждаю - не хотите революций и контрреволюций - никаких «Маскарадов» и никаких юбилеев Лермонтова!
О коллегах
Пришла я к Марку Захарову на спектакль. Рядом Лепешинская сидит. Я у нее и спрашиваю: «Ольга Васильевна, вам уже четыреста лет, как вы сохранили такую шею?»
Повстречалась как-то с Чепуриным, драматургом, надеюсь, вы его не читали.
Мне кажется, что Ельцин начал делать все не так из-за меня. Заседали мы как-то в Кремле и решали что-то про премии. Вошел Борис Николаевич. Говорит, о, интеллигенция, а как бы я хотел познакомиться с интеллигенцией. И я в этот момент решила что хорошо бы элегантно высморкаться. Достаю платок и вижу удивленное лицо Лаврова. «Что это у тебя в руках?» - спрашивает. Смотрю, а я вместо платка выудила мужской носок. Большой стиранный белый носок с красной каймой.
Мне кажется с этой минуты с Ельциным что-то произошло.
О забастовке культурных работников
Однажды Губенко, который был министром культуры, нам сообщил, что завтра будет забастовка деятелей культуры. Шахтеры бастуют, морги бастуют. Должны деятели. «Как, - спрашиваем, - бастовать?» Он говорит: «Очень просто. Завтра в семь тридцать вечера на пять минут все прекращают свою деятельность и молчат. Отелло душит Дездемону на сцене, но пять минут молчит. Певцы пять минут не поют. Балерины на пять минут застывают в прыжке и тоже не издают ни звука.
В нашем институте нас вызвали в три часа. Пришел полный зал под расписку. Вышла директриса, говорит, забастовка назначена на семь тридцать, но к этому времени уже все уйдут поэтому проведем сейчас. Раз, два, три. Начали. Мы повесили головы, молчим. А в этот момент в зал вошла ученая-переученая из сектора древнерусского искусства. Ей было уже сто лет, конечно, на ней был салоп, кашне, капор, сарафан, перчатки, варежки, древнерусская статуя на груди. Она крикнула «кто умер?» А мы ни звука. Если ответим, все дело сорвем. Она кричит: «Кто-то важный умер?». В общем, когда пять минут кончились, и ей сказали, она уже все равно не услышала, потому что ее пришлось выносить.
О духах из валерьянки
Была я как-то в Париже и были мы в фирме Шанель. Они принимали, удивлялись, почему у нас нет денег, мы с удовольствием рассказывали, всем было очень интересно. Там мне дали бесплатный совет, как из наших духов сделать французские. Говорят, мадам, берете ваши русские духи, капаете три капли валерьянки из пипетки, пусть сутки постоят и получатся духи «Бандит». Я домой приехала, все это дело провернула и пользовалась какое-то время, пока один шофер не сказал: женщина, что это от вас так валокордином пахнет?
***
Говорили, что она была похожа на Раневскую. Жестами, манерами. Невероятной остротой языка, если бы не этот острый язык, не щадивший никого, она бы стала звездой телевидения. Инна Люциановна Вишневская. Блестящая женщина. Непревзойденный рассказчик. Сама - воплощение театра, более полувека руководившая семинаром драматургии в Литинституте и в ГИТИСе, научившая студентов не только умению жить в искусстве, но и ценному навыку - бесплатно проходить на любые постановки.
Она родилась в 1925 году. Она знала Ольгу Книппер-Чехову. Она работала секретарем у Фадеева. Она была очевидицей событий, о которых мы уже не узнаем той правды. Как, например, что произошло в ту роковую ночь, когда Фадеев покончил с собой после визита бывшего политзаключенного...
Клубы дыма под люминесцентными лампами аудитории Лита. Кашель. Худая тонкая рука с массивными перстнями, несколько перевешивающими кисть. «Инна Люциферовна», как однажды назвала ее писательница Дина Рубина. Она казалась реликтом, человеком из другой эпохи, чудным образом пережившим советское время. Раз в неделю, по вторникам, она въезжала во двор Литинститута на машине. И мы, сбегались, чтобы только посмотреть на нее. А если удавалось услышать...
- Почему, Инночка, эти паразиты у тебя сидят в полной тишине, а у меня они жрут бутерброды под партой, играют в морской бой и целуются на заднем ряду? - поинтересовалась как-то у Вишневской ее коллега;
- Видишь ли, - ответила Инна Люциановна. - Я бегу с рынка, взмыленная, врываюсь в класс в последнюю минуту, вешаю на стул авоську с подтекающей курицей, оборачиваюсь к аудитории и говорю: «Ну?! Все вы, конечно, знаете, что Станиславский жил с Немировичем-Данченко?» В тот же миг воцаряется гробовая тишина; все гаврики, как один, впиваются в меня взглядами… И тогда я спокойно продолжаю: «Великий русский режиссер Константин Сергеевич Станиславский родился в таком-то году… И далее в полнейшей тишине читаю не только эту лекцию, но и весь курс - до конца учебного года».
Эту историю вспоминала писательница Дина Рубина, которой довелось встретиться с «Инной Люциферовной» на семинаре драматургов в Пицунде. В наше время курс лекций она уже не вела - ей было сильно за восемьдесят. Но раз в неделю, если позволяло здоровье, на семинары по драматургии приезжала. И тогда уже свое умение "схватить слушателя за шкирку" демонстрировала блестяще.
Она всегда могла пошутить над собой. Не знаю, сохранились ли аудиозаписи ее выступлений, но одну "вишневскую" историю сохранил «Дневник ректора» Сергея Есина. Несколько лет назад Литинститут почтил своим визитом президент Белоруссии. Этот день совпал с юбилеем Инны Вишневской. «И вот, когда с цветами в руках она сбегала по институтской лестнице, именно в этот момент со своей охраной, ФСБэшниками, «мерседесами», «джипами», секретарями посольскими подъехал Лукашенко, и она, доблестная профессорша, вместе со своим рождественским букетом растянулась у его ног. Какой-то охранник подумал, что это цветочки для президента. «Вы, наверное, литератор?» - спросил охранник у поверженной профессорши и начал пытаться поднять ее и подталкивать к президенту, чтобы та вручила букет. Но у Инны Люциановны относительно цветов были иные планы. «Отдайте мои цветочки! - закричала семидесятилетняя Инна. - Я никому их не собираюсь дарить!»
В свое время, когда молодая Вишневская только поступала в ГИТИС, сама Книппер-Чехова оценила ее талант рассказчицы и пригласила ее на актерский факультет. Однако Вишневская избрала театроведение. КТо знает, правильным ли был выбор. Да, она была невероятна, как справедливо напишет критик Анна Степанова, театровед Вишневская была легендой своего времени, знающие люди назвали ее самой выдающейся среди мощной театроведческой генерации 50-80 годов. Однако ее работы все-таки остались принадлежностью советской эпохи. «Она не была столь яркой на бумаге, как на драматургических семинарах в Литинституте или на критических семинарах в ГИТИСе, как на обсуждениях в театре или в публичных выступлениях, как, наконец, просто в жизни - бесконечно талантливой, свободной, неповторимой», - говорит Степанова.
Инна Люциановна ненавидела любые намеки на свой почтенный возраст:
- Прихожу в театр, а там дед из инвалидной коляски выпрыгивает, кричит: учитель, учитель! Какой я этому деду учитель!
Между тем, выпускниками семинаров были многие очень известные сегодня литераторы, писатели, драматурги. Среди них - Мария Арбатова, Нина Садур, Максим Курочкин, Александр Коровкин. Кому-то могло показаться, что свои семинары Вишневская ведет очень странно. Она курила на занятиях. Особо никого не ругала с тех пор, как Вампилову поставили четверку за выпускную пьесу.
«С тех пор я никого не ругаю и четверок не ставлю».
На семинарах Вишневской будущие драматурги, в основном, сами драконили друг друга, в то время как мастер тихонько подрёмывала. ("Я на самом деле вас не слушаю. Я сплю, потому что научилась спать с открытыми глазами").
- Потом она просыпалась и ругалась: ну что вы пишете? Что же у вас в пьесах все дерутся и ненавидят. Я мечтаю услышать простую пьесу. Чтобы начиналась так. «Марьиванна пришла к Елизавете Петровне пить чай, - вспоминает детский писатель Елена Усачева.
Как человек, умеющий ценить изящество трудности, Инна Люциановна понимала, что написать пьесу, где внешне ничего не происходит - очень трудно.
Но даже в последние годы, когда преподавать ей было совсем тяжело, к Инне Люциановна ломились молодые студенты. Зачем? Она не только никого особенно не ругала, но и не хвалила (Еще одна любимая история про гениальную пьесу молодого драматурга, восхитившую весь Литинститут и последовавшее потом откровение о том, что папа молодого драматурга работал в архивах Литмузея и снабжал сына черновиками классиков).
"Она давала самое ценное, что можно дать, особую атмосферу театра, богемность", - говорят ее ученики. Рядом с Вишневской хотелось жить и творить. Она вселяла уверенность, что все получится, надо только двигаться и что-то делать. И, - удивительно, - у ее учеников действительно получалось.
А еще все ее поведение, ее перстни, ее жесты - говорили о том, что она непрерывно играет и получает удовольствие от своей игры. И этому тоже можно было учиться. Относиться к искусству, как к образу жизни. Понимать, что жизнь и театр - это прекрасный обман, прекрасный мир, в котором можно жить.
Впрочем, это было справедливо не только по отношению к театру, но и к самой жизни.
Ах, да. И еще ценный совет. Те, кто ходил к Инне Люциановна на занятия, конечно же, его знают и пользуются. Она постоянно заставляла студентов ходить на постановки, быть в теме, вариться в среде, не пропускать спектаклей. Студенты возмущались, сетовали на отсутствие денег. Вишневская вскидывала руку с перстнями: Учитесь, пока я жива.
Выбираешь любой спектакль. Идешь через служебный вход с группой друзей. Гордо кидаешь вахтеру: «Я автор, а это со мной».
Студенты смеялись, спрашивали, а если постановка Гоголя. «Тогда способ тем более сработает! - с уверенностью отвечала Вишневская. - Пока билетерша будет отходить от шока, успеете за собой провести целый полк.»
https://www.kp.ru/daily/26912.7/3958078/