Строгановка в воспоминаниях Захара Николаевича Быкова. Часть III

[sazikov]

Продолжаю публикацию воспоминаний о Строгановке Захара Николаевича Быкова. Сегодня заключительная часть, в которой говорится о воссоздании Строгановского училища после войны. Захар Николаевич приводит множество интересных фактов и любопытных подробностей о том как и зачем Строгановку решили возродить в послевоенные годы, рассказывает о первых годах деятельности училища. Первые части воспоминаний Быкова и воспоминания других строгановцев можно посмотреть по тэгу "Строгановские мемуары".




Московское центральное художественно-промышленное училище (б. Строгановское)

В сфере деятельности Главного управления по художественной промышленности, где я работал, к концу Великой Отечественной войны встал серьезный вопрос о кадрах. Подготовка молодых специалистов для художественной промышленности в стране не велась с 1930 года, когда был реорганизован ВХУТЕМАС.
Созданный до войны в 1938 году, Московский институт декоративно-прикладного искусства (МИПИДИ) был ориентирован на подготовку специалистов для кустарной промышленности бытовых изделий личного потребления, далеких от требований архитектуры. Встал вопрос, что делать? Озабоченный сложившимися обстоятельствами А. Г. Мордвинов (председатель Совета народных комиссаров СССР) обращается ко мне с этим вопросом: «Ведь были же раньше школы, которые готовили эти кадры, такие как Строгановское училище? Мы же ведь знаем этих мастеров, художников?» Я ему ответил, что сам окончил его в 1917 году как металлист-чеканщик, и подробно рассказал, кто готовил и как, перечислил преподавателей, у кого учился, называя их по имени и отчеству. Рассказал о системе образования, что в школе готовились мастера по 20 специальностям, обучались мастера - 3 года, ученые рисовальщики - 5 лет, художники декоративного искусства обучались - 8 лет, а с приготовительным классом - 9 лет. Вот почему и выходили хорошие специалисты. Рассказал о филиалах на периферии, конкурсах, заграничных выставках и обо всем другом очень подробно. А. Г. Мордвинов - человек впечатлительный, сразу «загорелся» и говорит: «Пиши письмо в правительство, все как было, подробно, обо всем. Надо просить воссоздать это училище. Не будем же мы создавать школу на пустом месте, имея такие богатые традиции. Можно собрать тех, кто преподавал и учился там? Как это сделать? Есть еще люди?» Отвечаю, что многих знаю, надо постараться собрать.



Перед постановкой вопроса о воссоздании училища возник еще один вопрос, - а не будет ли параллелизма в подготовке кадров с имеющимся институтом МИПИДИ?
Для уточнения профиля подготовки была создана комиссия под председательством С. В. Кафтанова в составе М. П. Храпченко, А. Г. Мордвинова, Н. М. Курочкина, А. Ф. Шарова, А. П. Барышникова, З. Н. Быкова. Мордвинов подробно доложил и обосновал профиль специалистов, которых будет готовить Строгановское училище, а существующий институт МИПИДИ оставить для подготовки художников по изделиям бытового назначения. Обращаясь к А. П. Барышникову, ректору этого института, СВ. Кафтанов задал вопрос: «А не будет-ли Александру Павловичу обидно готовить специалистов такого профиля?». «А почему обидно! Изделия личного потребления - это большая область промышленного искусства, которая не охватывает нужды архитектуры и строительства, это разные вещи, и мы не будем дублировать работу».



На заседании СНК вопрос о воссоздании Строгановского училища обсуждался 5 февраля 1945 года, вел заседание заместитель председателя СНК СССР В. М. Молотов.
Свой доклад А. Г. Мордвинов начал с подробного описания Строгановского училища, его заслуг, специалистов, преподавателей и т.д., В. М. Молотов прерывает докладчика: «Аркадий Григорьевич, зачем Вы так подробно нам все рассказываете о Строгановском училище. Мы все его хорошо знаем. В Москве Строгановское училище знал каждый извозчик. Конечно, это училище надо воссоздать, как оно было. Тов. Кафтанов указал, что в Строгановском училище была хорошая система обучения, там готовили мастеров и ученых-рисовальщиков, художников, что нам нужно бы распространить эту систему и на архитектурный институт, а то мы готовим молодого человека 6 лет, а архитектор из него не выходит. Нужно более тщательно производить отбор наиболее способных на ранних стадиях обучения, а у кого нет данных стать архитектором, выпускать техником, как было в Строгановском училище». Постановление было принято.
Указанным постановлением Правительства ряд министерств, ведомств и организаций обязались возвратить училищу имеющиеся у них музейные экспонаты и учебно-наглядные пособия, а также библиотечные фонды, принадлежащие Строгановскому училищу.



16 февраля 1945 года в газете «Вечерняя Москва» было опубликовано постановление правительства о воссоздании Строгановского училища и подробная историческая справка о нем.
В этот же день А. Г. Мордвинов у себя в комитете провел совещание преподавателей старого Строгановского училища и бывших его учеников. На совещании присутствовали из бывших преподавателей Ф. Ф. Федоровский, П. П. Дашков, В. Е. Егоров, Е. Е. Лансере, Д. П. Сухов, А. В. Филиппов, из бывших учеников: З. Н. Быков, С. П. Маркелов, С. Светлов, Н. П. Прусаков, Леонов, Н. А. Мусатов.



Первые трудности были у нас с подбором преподавателей и мастеров производственного обучения. Старались вспомнить и найти, прежде всего, бывших строгановцев.
Немалые трудности были также с оборудованием и инструментами для мастерских. Учитывая это, Мордвинов в середине мая, как только окончилась война, посылает меня и инженера-строителя П. Красильникова в Берлин, с заданием привезти необходимые станки, инструменты для училища и типографское оборудование для издательства Академии Архитектуры. Условия были исключительно трудные и опасные. Направляли нас как военных, в чине подполковников. В разрушенном, еще дымящемся городе, нам пришлось глубоко под землей в развороченных бункерах идти, а кое-где пролезать, разыскивая нужное. Немцы сами не знали, где что было спрятано, но задание мы выполнили, и трофейное оборудование послужило нам началом для работы в мастерских, а на этих верстаках в столярной мастерской до сих пор обучаются студенты.



Но работа далеко не завершена. Предстояла еще работа по составлению штатного расписания, сметы, составления учебных планов и программ, подбор музейных экспонатов, библиотечных фондов и наглядных пособий, создания музея и библиотеки. А где все это разместить в типовой школе, служившей во время войны госпиталем и переданной нам для воссозданного училища? Несмотря на огромные трудности, общими усилиями сотрудников и преподавателей все было сделано, и к 1 октября училище открыли. Всем хотелось, чтобы в училище все было как раньше - цветы, рыбки в аквариумах, птицы и звери, а главное, хотелось возродить ту торжественную атмосферу творчества сотрудничества преподавателей и студентов, царившие в старом Строгановском училище.



С первых дней открытия училища к нам по приглашению (а некоторые без приглашения) охотно пришли педагоги старой Строгановской школы. Мы считали своей обязанностью и необходимостью приглашать тех, у кого в свое время 30 лет назад учились.
Были приглашены патриоты декоративно-прикладного искусства, окончившие Строгановское училище. На должность ректора был назначен С. П. Маркелов, окончивший текстильное отделение Строгановского училища в 1900 году. Преподавателями начали работать такие известные мастера искусства как Н. Н. Соболев, Л. X. Рапник, Н. А. Мусатов, В. Е. Егоров, П. В. Кузнецов, С. В. Герасимов, В. П. Комарденков, Р. Р. Иодко, Н. Ф. Бавструк, С. Г. Щербов, С. П. Евангулов, М. Н. Никитин, В. Д. Рымынов, С. В. Кольцов, А. В. Куприн, Ф. И. Козлов, С. Ф. Сенцов, Ф. К. Константинов и др. Вот та плеяда, «могучая кучка», начавшая жизнь в воссозданном училище.



Сложнее всего было найти мастеров по разным видам производственного обучения, которых осталось очень мало. Шла война, многие были в армии или на работах, с ней связанных. С большими трудностями был приглашен заведующим мастерской по металлу В. Д. Рымынов и замечательный чеканщик Л. X. Рапник, который, будучи учеником четвертого класса Строгановского училища, выполнял ответственные работы по серебру для фабрики Фаберже. Людвиг Христофорович был очень рад приняться за родное дело. Но его товарищ по «строгановке» «Филяй», с которым он много лет работал после окончания училища, удерживал на работе, которую они много лет вели по оформлению музеев через Художественный фонд. Последняя их работа была - открытие музея Дарвина. Конечно, в основном, «Филяй» «выезжал» на Рапнике, но много платил ему. Рапнику от этого трудно было отказаться, и меня он «марьяжил» месяца два, ведь все-таки оплата у преподавателя всего 100 рублей с небольшим. Душой, правда, он очень рвался в училище. В конце концов, Людвиг Христофорович перешел в училище. Мы ему выхлопотали звание доцента, хотя он работал просто мастером. У него были действительно «золотые руки». Целый ряд его работ еще по «строгановке» находились и сейчас находятся в музеях Ленинграда и в Москве, в Оружейной палате.



Хотел я пригласить к нам и Николая Васильевича Филиппова, «Филяя», заведующим всеми металлическими мастерскими, свел его с замом Мордвинова - архитектором В. М. Кусаковым, но «Филяй» не согласился, сказал: «Я бы пошел, если бы это была большая мастерская, где мы могли бы развернуть работу, принимать заказы, а в кустарной мастерской мне делать нечего».
В Москве был хорошо известен и отличный мастер кузнечного дела П. Н. Шабаров, его мы тоже пригласили на переговоры о работе в училище. Шабаров явился к нам с узелком, в котором принес для показа кованную им из железа ветку с цветком розы, - то была удивительная работа. Но разговор с ним не состоялся, на мое приглашение он ответил, что не может оставить работу в Доме союзов, где с первых дней войны работает слесарем-водопроводчиком, получает рабочую карточку и обеспечен заработком, а у нас он этого не получит, да и сейчас руки уже не те.


Одним из главных почитаемых фигур среди преподавателей был Сергей Васильевич Герасимов. Работая долгие годы (после Н. Э. Грабаря) директором Суриковского института, Сергей Васильевич, когда открылось МВХПУ (б. Строгановское), оставил ректорство и перешел к нам. Он не хотел занимать руководящие должности, заведующим кафедрой академической живописи рекомендовал пришедшего с ним художника, Н. X. Максимова, а сам занял должность профессора.
Как большой многосторонний художник, высокой культуры и человечности, любящий молодежь и педагогику, Сергей Васильевич много дал училищу. Он быстро вошел в коллектив. Почти всех преподавателей он знал, работая много лет председателем Союза Художников СССР. Его авторитет и требовательность в области искусства были очень высоки. Помню, как впервые на ГЭКе он поставил вопрос не допускать к защите и не давать диплома двум выпускникам монументального отделения за работы, не получившие одобрения кафедры. Это для училища было чрезвычайным событием, но положительно сказалось на дисциплине и ответственности в отношении к делу.
Когда среди преподавателей возникли спорные вопросы, сколько отводить времени на художественные и технические дисциплины, Сергей Васильевич Герасимов посчитал необходимым поставить этот вопрос на президиуме творческого Союза, где под его руководством было принято решение: на художественную подготовку должно быть отведено времени не меньше, чем на обучение дисциплинам специального цикла. Сергей Васильевич, всегда внимательно выслушав, давал продуманные ответы.


Я, как руководитель училища, считал нужным по большим педагогическим вопросам и вопросам кадров советоваться с Сергеем Васильевичем, и он никогда в этом не отказывал. Однажды, желая укрепить монументальное отделение крупным художником, спросил: «Как Вы, Сергей Васильевич, смотрите на приглашение художника П. Д. Корина?». Сергей Васильевич молча поморщился и неполным голосом ответил: «Он разведет такой Мюнхен». Было ясно, что для русской школы декоративного искусства Павел Дмитриевич как педагог не подходит.
Нас, преподавателей, давно занимал вопрос некоего несоответствия ведения основных и специальных художественных дисциплин. Это несоответствие состояло в том, что по дисциплинам академической живописи (или рисунка) подготовка в понимании цвета, цветовых отношений и других вопросов базировалась только на изучении натуры натюрморта, модели, пленэра, что видимо мало помогало студенту правильно решать конкретную творческую задачу в выполнении композиции. Так, например, студент тканей получает отметку по живописи «хорошо с плюсом» (и с пометкой «в фонд»), по композиции получает отметку «удовлетворительно с минусом» за плохое цветовое решение. Перед Сергеем Васильевичем были поставлены эти вопросы. Он внимательно выслушал, задумался и сказал: «Да, Вы правы, эти вопросы надо решать, нужно найти мостик между этими дисциплинами».
Более обстоятельно этот важный методический вопрос с С. В. Герасимовым обговорить не удалось из-за его болезни. И надо сказать, что он не решен и сейчас. Правда, делались и делаются кое-какие попытки на кафедре промышленного искусства, но это не решение вопроса, он более глубокий, поэтому не снимается, а остается.


Следует обратиться к практике соратника Сергея Васильевича, нашего лучшего педагога, профессора живописи Николая Христофоровича Максимова. Среди студентов он мало был известен как художник. Выставлялся он редко. Но, несмотря на это, пользовался авторитетом, его любили и относились с большим уважением. Персональная выставка его работ была открыта только после смерти. На открытии выставки выступил его бывший ученик, ныне профессор, действительный член Академии художеств, Гелий Михайлович Коржев. Он сказал: «Так сложилась его творческая судьба, что педагогика стала главным делом его жизни, вернее воспитание молодых художников. Свыше 50 лет отдал Николай Христофорович художественному образованию и никогда не знал равнодушия. Его всегда томила мечта найти и воспитать нового прекрасного художника и разделить с ним восторг новых открытий. В каждом он был готов обнаружить талант, или некие особые необыкновенные качества. Иногда он видел достоинства там, где их не было, но кто знает, может быть, именно это оказывало более сильное действие на ученика - такая вера учителя».
В подтверждение выступления Г. М. Коржева, я вспомнил свой разговор с Николаем Христофоровичем по поводу одной работы, представленной на выставку летних этюдов студентов. Просматривая вместе с ним перед открытием выставку, я обратил внимание на один этюд и сказал: «А это что за мазня представлена на выставку?». Николай Христофорович, как всегда не спеша, с извинительной улыбкой, протяжно ответил: «Это не мазня, у нее не получалось... она исправляла... Это не мазня. Это надо ценить. Когда будет обсуждение, я на этом специально остановлюсь. Иной сделает средний благополучный этюд и любуется им... надо требования к себе повышать».
После смерти Герасимова Г. М. Коржев не долго проработал на кафедре и ушел из-за конфликта с заведующим отделением живописи. По убедительной просьбе руководства училища не оставлять школу, а продолжать традиции и сохранить память о большом художнике, Гелий Михайлович вернулся вновь на педагогическую работу.


Заведующим кафедрой рисунка в училище, много лет был Николай Павлович Христенко, известный мастер тонового рисунка. Программа и требования этой кафедры для студентов всех специальностей (монументалистов, керамистов, студентов промышленного факультета и интерьера и др.) одинаковые. Как-то на просмотре курсовых работ монументалисты В. Ф. Бордиченко, В. В. Иорданский и др. поставили вопрос, чтобы им передали на кафедру преподавание рисунка, потому что общая программа не предусматривает ряд особенностей монументалистов (размер рисунка, прорисовки отдельных фрагментов, характер самих постановок, компоновки на листе и т.п.). По существу, это правильно, монументалисты хорошие рисовальщики, имеющие большую творческую практику, могли и должны приблизить рисунок к специальности. С этим согласились.
Кафедре рисунка поручалось вести занятия со студентами промышленного искусства, где рисунок должен быть преимущественно конструктивный. Николай Павлович Христенко перешел работать к монументалистам и встал вопрос о руководстве кафедрой рисунка. Но кого можно рекомендовать? Предложений со стороны преподавателей не было. Правда, на кафедре работал профессор Владимир Иванович Козлинский, ленинградец, скромный человек, но он сторонился всякой руководящей работы. Много думали. Большие мастера-рисовальщики из творческого союза на педагогическую работу не шли. Зная об этом, В. И. Козлинский предложил пригласить в училище крупного мастера рисунка В. И. Шухаева, который в то время жил в Тбилиси. На мое письмо Шухаев любезно ответил, благодарил за приглашение, писал, что «охотно бы принял заведование кафедрой, но, к сожалению, не может жить в Москве». Как быть? Я иногда в трудную минуту советовался со своими друзьями по ВХУТЕМАСу, художниками.


Звоню П. Н. Крылову (Кукрыниксы):
- Порфирий Никитич, помоги в одном деле, нужен зав. кафедрой рисунка, посоветуй, кого можно пригласить, чтобы он вел дело в плане нашего училища, а не станкового искусства.
- Сейчас посоветовать тебе не могу, надо подумать, потом позвоню. Через несколько дней раздается звонок, говорит Крылов:
- Захар, а чего же ты ищешь, у тебя же есть замечательный мастер, ученик Мата, прекрасный график, работал в Ленинграде в окнах РОСТа, принимал участие в театральных постановках, уговори его, у нас в Москве лучше нет.
Я передал разговор с Крыловым Козлинскому, он был польщен отзывом, но просил оказать ему помощь, как вести кафедру. Помочь, конечно, нужно, помимо устных советов я заходил к нему, когда решались творческие вопросы. Присматривался, как он ведет дело. Человек весьма корректный, культурный, он быстро освоился, нашел такт с товарищами и продолжал работать до конца жизни. Сейчас его многие вспоминают как одного из лучших руководителей кафедры.
Кафедру по керамике и стеклу в училище возглавлял художник Владимир Александрович Васильев, перешедший к нам работать после ликвидации МИПИДИ. Васильев - разносторонний специалист, живописец, станковист, декоратор, скульптор малых форм. Работа в области керамики интересовала его, но он долгое время был вынужден работать один, соответствующих специалистов не было, он очень этим тяготился и несколько раз обращался с просьбой дать ему в помощь человека. Я отвечал, что мне трудно кого-либо рекомендовать, пожалуйста, подберите сами, вы ведь знаете скульпторов, керамистов, их в Москве немало.


Тянулось время. Владимир Александрович так и не мог никого предложить. Как человек, заинтересованный в подборе хороших художников-мастеров и вообще керамистов в частности, я тоже искал кандидатуру. Перебирая в памяти знакомых художников, вспомнил фамилию В. А. Ватагина, замечательного скульптора-анималиста и у меня сразу возникла мысль пригласить его. Но где его найти? Пойдет ли он? Я попросил зайти к себе Васильева и спросил:
- А не пригласить ли нам Ватагина?
Владимир Александрович неожиданно как-то оживился, привстал и чуть ли не прокричал:
- Да, конечно Ватагина, как же я сразу не сообразил, он ведь живет вместе со мной на Масловке, на одной лестничной площадке, конечно Ватагина!
Василий Алексеевич Ватагин приглашение принял очень охотно: - Я давно мечтал и жил мыслью поработать с молодежью, передать ей свой опыт, знания, я с удовольствием буду у вас работать.
И действительно, он как будто ждал этого дня. Несмотря на расписание занятий, ежедневно с утра до вечера работал с глиной над своими творческими идеями. К нему обращались все, и не только студенты, но и преподаватели, и посоветоваться и поработать над его вещами. Когда я заходил на керамику, постоянно видел Ватагина в запачканном глиной халате и в его неизменной тюбетейке.



Вскоре по указанию МВО РСФСР нам предстояло пересмотреть программы по искусству (в том числе и по рисунку). Естественно возникало желание взглянуть на существующие программы «со стороны» - специалистам смежных кафедр.
Зная заслуги и большой опыт В. А. Ватагина в области графики, я обратился к нему с просьбой:
- Не могли бы Вы дать свои соображения по преподаванию рисунка, ведь это дело Вы хорошо знаете?
Василий Алексеевич с удовольствием согласился:
- Я Вам сообщу свое мнение, у меня замечаний много.
Его соображения по программам значительно, а вернее радикально меняли всю методику преподавания. Василий Алексеевич писал на кафедру: «В связи с пересмотром программы преподавания рисунка, я считаю возможным внести предложения, основанные и оправданные моим 60-летним опытом работы в области рисунка и скульптуры. Я считаю необходимым разделить преподавание на этюд, как на средство всестороннего изучения натуры, и на эскиз, как на путь создания композиции художественного образа. Считаю необходимым внести в преподавание рисунка не только технику карандаша и угля, но и технику цветных мелков, кисти, пера и фломастеров».



В первые годы воссоздания училища во всем была большая нужда - теснота в неприспособленном помещении (на Б. Спасской), отсутствие материалов, оборудования - все сказывалось на обучении. Нужен был хороший хозяйственник. В 1952 году, при ликвидации МИПИДИ к нам в училище перешли многие преподаватели: Белашова, Иодко, Волошко, Флеров и др., а некоторые вместе со всеми студентами уехали в Ленинград в Училище Штиглица. Проректором по хозяйственным вопросам в МИПИДИ был Аванес Макарович Агоджанов, о нем много говорили как о хорошем хозяйственнике. Он остался работать в той же должности в Академии наук, кому было передано помещение ликвидированного учебного заведения.



В 1955 году, когда я был назначен ректором МВХПУ, передо мной встала проблема найти хорошего работника по хозяйству. Я попросил пригласить зайти ко мне Аванеса. Мы познакомились. Я сразу почувствовал, что он попрежнему не забыл МИПИДИ: преподавателей, студентов, мастеров, к которым привык и полюбил. Хотя он устроился неплохо, был доволен, но по всему было видно, что его тянуло вновь в учебное заведение, ко всей вузовской жизни. Я почувствовал это и предложил ему перейти к нам на должность моего заместителя по хозяйственной части. Он улыбнулся, долго колебался и «тянул меня за нос» больше месяца. Правда, приходил, но почему-то никак не мог решиться дать согласие. После от него я узнал, что он «наводил справки» обо мне, можно ли идти ко мне работать, что я за человек. Ходил и к начальнику ГУУЗа комитета искусств т. Кухаркову (ему подчинялся МИПИДИ), который меня хорошо знал. Кухарков ответил: «Иди. С ним работать можно».



Аванес был уникальной личностью и как работник и как человек. Все его полюбили. Он мне часто говорил: «Вы никого по хозяйственным вопросам не принимайте, посылайте всех ко мне. Если что нужно, я сам к Вам приду. Пусть не отнимают у Вас время».
Позже, несколько лет спустя, как-то на общем собрании преподавателей я приводил в пример Агаджанова как талантливого работника. В каждом деле нужен талант. И не только в области искусства. Найти преподавателя-художника нам было легче, чем способного человека по ведению хозяйства. Помню случай с выбором депутатов в местные советы. Нужно было подготовить тесное, захламленное помещение в порядок, устроить кабины для голосования. А куда убрать сваленную в раздевалке старую мебель? Я очень беспокоился, но ничего не мог предложить. Видя мою озабоченность, Аванес Макарович спокойно говорит мне:
- Вы идите спать, мы все сделаем.
- А как? Куда все это денете? Он улыбается по привычке:
- Идите спать. Уже поздно.
Утром прихожу рано и не узнаю того места. Как оно преобразилось! Расставлены кабины, на стенах портреты, работы студентов.
- Аванес Макарович, а куда же всю ту старую мебель дели?!
- А что, Вам это очень нужно? Вон смотрите в угол. Накрыто холстом.



Я любил порядок и приучал к этому других. Уходя в отпуск, я оставлял список поручений, что нужно сделать за время моего отпуска. Аванес Макарович уже знал, что я буду проверять, и сам приходил ко мне на второй день со списком и докладывал, что выполнил и что нет, и, вообще, обо всех делах. Очень жаль, что такой принятый порядок никто уже не соблюдал.
В работе мне пришлось убедиться, что Аванес как восточный человек сильно обидчив. Это было на очередном диспетчерском совещании, когда я допустил в своем выступлении по отношению к нему бестактность, указав на некоторые упущения с его стороны. Вижу, что сидевший напротив меня Аванес Макарович изменился в лице, видимо это обидело его. Что делать? Поняв случившееся (остальные не заметили), я в конце совещания при всех извинился перед Аванесом за свою невыдержанность и нетактичность. И мы вновь стали добрыми товарищами.



Был однажды случай, мне пришлось умело выручить его и пресечь слухи о том, что он на работе якобы выпивает, имея доступ к спирту.
Вызвал я к себе Аванеса Макаровича и говорю, что работники отдела кадров (Волкова) распространяют слухи и многие верят, что Вы на работе пьете.
- Захар Николаевич, Вы что, тоже верите?
- Я не верю и хочу, чтобы никто не верил. Я издам приказ. Требования на спирт впредь буду выписывать сам, а Вас я попросил зайти, чтобы Вы поняли, что это никак не недоверие к Вам, а лишь для того, чтобы разоблачить ложь. - Он понял. И действительно, слухи вскоре прекратились, и об этом никто не заикался.
Аванес Макарович пользовался большим авторитетом. Вспоминаю разговор с бывшим ректором пищевого института (нашим соседом) Татилиным, который, часто говоря о своих беспорядках, завидовал, что у нас есть такой проректор как Агаджанов: «У Вас ведь Аванес. А где еще такого взять?!».


Художника Михаила Александровича Маркова я знал с 1920 года, когда был переброшен с Западного фронта на Южный (в г. Харьков для формирования частей). На фронт как художник я не попал, а был оставлен в художественных мастерских УКРПУРа художником. М. А. Марков был начальником и руководителем нашей бригады, где я был художником. Он окончил школу живописи, ваяния и зодчества в 1917 году. Скоро мы подружились и нашли общий язык, как художники. В 1921 году, когда было объявлено постановление В. И. Ленина о ВХУТЕМАСе, вместе демобилизовались «для продолжения образования». Я поступил во ВХУТЕМАС, а Марков решил учебу не продолжать (он имел семью) и устроился работать художником в г. Хотькове. Связь у нас была прервана до 1945 года, когда было воссоздано Строгановское училище, где я преподавал. Он нашел меня. Ознакомившись с училищем, он просил меня помочь ему тоже устроиться преподавателем. У него оказались трудности с дипломом, который он не получил, а без диплома не примут. Пришлось оформлять через юриста свидетельские показания художников, с кем он учился (Иогансон, Кухарь). Он был принят художником на отделение промграфики. Из Хотьково уехал и стал жить в Москве. Шли годы, ставки в училище небольшие, и он, помимо преподавания, дополнительно стал работать в издательстве по оформлению детских изданий, так как будто все налаживалось неплохо. Иногда с женой и сыном заходили к нам домой. Стали встречаться чаще. Как-то озабоченный, он нашел меня в училище и сообщил, что его вчера вызвали в Г.П.У. по какому-то якобы политическому контрреволюционному делу. «Спрашивали, кто меня знает, и я назвал тебя, наверное, вызовут, я тебя предупреждаю и прошу помочь мне выпутаться». «А в чем дело? Ты хоть мне расскажи, в чем конкретно тебя обвиняют?».



Он рассказал, что по заказу в издательстве делал рисунки коробок для детских цветных карандашей «Пионер» и, естественно, рисовал пионера в белой рубашке, синих штанишках и с красным галстуком. «Оказывается, получается трехцветный царский флаг, и я занимаюсь контрреволюцией, протаскиваю политически вредную идеологию - дико! Придется как-то объясняться, оправдываться. Ты уж мне помоги. Конечно, это дело для тебя неприятное, но что поделаешь - выручи».
Действительно, через несколько дней меня вызывают на Лубянку. Я не из трусливых, но все-таки как-то было не по себе. Старался быть сдержанным, лишнего не говорить. Поднимаюсь на 2-ой этаж, в указанную в пропуске комнату. Стол, сидит в штатском средних лет человек, неопределенной с виду профессии. Спрашивает:
- Вы знаете художника Маркова? Расскажите подробно, как познакомились, давно ли знаете, чем он занимается.



Я, не спеша, спокойно, но с достоинством все рассказал. И:
- А Вы знаете, что он занимается контрреволюцией? Спрашиваю:
- А в чем Вы это усматриваете?
Он сказал, что рассказал мне и Марков. Я говорю:
- Ведь не Марков установил форму для пионеров, и изменить на другую не мог, я здесь его вины не вижу. Вот если бы пионеры носили другого цвета форму, а он самовольно изменил на трехцветную, к нему можно придраться.
Чувствую, что следователь больше напирает на то, что я знаю его с 20-х годов, а сейчас 50-е.
- Вы на себя берете большую ответственность. - Стал меня пугать, повышать голос. Отвечаю, что знаю его все время, он жил в Москве, часто встречались и сейчас работаем вместе.
Говорит, что могу лишиться партийного билета.
- Положите здесь у меня на стол. Отвечаю:
- Вы меня не пугайте. Партбилет не Вы выдавали и не Вы возьмете.
На испуг меня тоже взять не удалось. В заключение я повторил, что сказал всю правду, и за художника Маркова полностью отвечаю. В конце он все-таки еще раз мне пригрозил, сказал:
- Смотрите! На этом разговор не окончен.
Ни Маркова, ни меня больше не вызывали. Но осадок он оставил тяжелый, и долго я не мог успокоиться.

Источник: Вихарева Н.И. Рождение новой профессии. М., 2006.
Использованы иллюстрации из архива МГХПА им. С.Г. Строганова, собрания Ю.В. Случевского, alexejfelixovi4, svld3 и других источников.